Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Жак. Я не видел, как он вошел, молча сел возле меня, как настоящий друг, и я знаю, что он готов так же молча вытирать мне слезы, если понадобится. Он еще не знает, что я уже нахожусь в таком состоянии, в котором слез нет вообще. А все, что может вытечь из вас, уже давно вытекло. Теперь оно сводится к спасительному небытию, к пустоте, которая поглотила меня, чтобы защитить от всего немыслимого, что творится на земле.

Она требует, чтобы я трахнул ее на прощание здесь и сейчас. Нет, не то, я неправильно понял. Ее словечки, эти маленькие порхающие гнусности, слишком быстро выскакивают у нее изо рта и долетают до моих ушей в таком беспорядке, что немудрено, что я их не понимаю. Нет, она хочет, чтобы я еще раз показал ей свой рот. Вот теперь я все понял как надо. Она говорит, что оно двигается там как-то странно и было бы неплохо установить причину этой непонятно чьей деятельности как можно скорее.

Некоторые вещи не стоит откладывать в долгий ящик. В этом я с ней совершенно согласен.

Питер Пен, которому я, помнится, недавно безжалостно свернул шею, жмется и присаживается рядом с Жаком. Он тоже совершенно согласен со всем вышесказанным. Он энергично кивает, поддерживая главные пункты обвинения. Тут только я отдаю себе отчет в неестественном повороте его головы. В самом деле, в то время как тело смотрит на нас в фас, там, где должно быть лицо, возвышается развороченный затылок и виден череп, покрытый каштановыми волосами. Хм, я действительно свернул ему шею. Сам виноват, маленький кретин.

Она просит меня не менять положения и, главное, не убирать руку. Она говорит, что ей уже недолго осталось.

Когда она увидела меня, я показался ей инвалидом, которого незаслуженно лишили инвалидности. Если бы она увидела меня в автобусе, она бы уступила мне место. Общее впечатление от меня таково, что мне как будто не хватает чего-то главного, без чего невозможно быть таким, как все. Тот день, когда я упал, чтобы больше никогда не подняться, она помнит до мельчайших подробностей. Снежная пелена покрывала город, как фата новобрачной. Было очень красиво. А может, был не снег, а ветер, который сшибал с ног. Или вообще ничего не было, какая разница. Теперь это не важно.

А важно то, что в тот день я упал. Упал так, что до сих пор не могу подняться. Важно, что моя несостоятельность, которая ускользала от меня все это время, была наконец официально дарована мне судьбой.

Вот что говорит мне эта телка, пока мы купаемся оба в ее крови. Питер Пен рвет на себе волосы, слушая этот бред сивой кобылы касательно того факта, что я не держусь на ногах, который и делает из меня конченого человека.

В один прекрасный день она столкнулась на нашей улице с соседом из дома напротив. Он познакомил ее с Билли, своим кактусом, который он выгуливал каждое утро. Кактус давно засох — это было видно невооруженным глазом. Его пожелтевший, чахлый и скрюченный вид не оставлял никаких сомнений. Но она не могла из соображений благопристойности разбить ему сердце горькой правдой вот так, прямо посреди дороги. Она послала ему анонимное письмо с разоблачением истины, а через два дня малый сиганул с крыши, которую, по ее словам, я когда-то тоже досматривал, только очень давно. Она не винит себя ни в чем. Днем раньше, днем позже, бедняга все равно дошел бы до ручки. Ему лучше было умереть от любви к раку, чем от сгнившего кактуса. То есть она хотела сказать, лучше уж сдохнуть от любви к кактусу, чем сгнить от рака.

Она спрашивает меня, способен ли я еще торчать.

Жак тут же затыкает уши указательными пальцами. Питер Пен немедля отправляет руку к себе в штаны и начинает теребить их. Вот маленький извращенец! Что касается меня, то я со своей стороны делаю все возможное, чтобы удовлетворить свою жену и как можно конкретнее ответить на поставленный вопрос. Я моргаю и хлопаю ресницами как сумасшедший, чтобы дать ей понять, что да, я еще торчу. В дополнение я подмигиваю ей всеми известными мне способами на случай, если моя феноменальная способность общаться без слов подкачает при передаче желания, которое уже давно распирает мне низ живота. Я выкручиваюсь за счет тех же ресниц, чтобы намекнуть ей: если я еще торчу, то потому, что я думаю о ней.

Она приказывает мне освободить ей грудь. Под одеждой я обнаруживаю, что кожа полопалась и покрылась багровыми растяжками, длинными и широкими, как пиявки.

Ее груди похожи на два клубка змей.

56

Ее груди вещают миру об открытии Нового Света. Они похожи на введение в астрономию. Пробуя их на вкус, я внезапно понимаю, что хотел сказать Моцарт своей симфонией № 25 в тональности соль минор.

Великая китайская стена становится для вас вдруг настолько близкой и понятной, как будто вы построили ее своими руками.

Сомнение — такого понятия просто не существует с того момента, как с вами в постели оказывается эта женщина.

С того момента, как ваше тело соприкоснулось с телом Кристины.

Кристина.

57

Она обманула меня с самого начала, когда твердо и во всеуслышание заявила, что отказывается рожать детей. Моя ненависть к детям была настолько непримиримой и до такой степени органичной, что она принялась ревностно мне подражать. Она преклонялась перед моей циничной манерой рассуждать о детях в том же тоне, как рассуждают об аллергии на клубнику или о потере интереса к современному искусству. Она приняла мое отвращение к детям целиком и полностью, она сделала его своим. Мы так легко перенимаем принципы тех, кого обожаем. Но когда в одно прекрасное утро я предложил ей стать матерью, что-то шевельнулось у нее в животе. Желание иметь ребенка впервые поколебало ее внутренности. Она знала, что сказанное моими устами предложение не имеет к реальности никакого отношения. Она знала, что мужчина не способен измениться так кардинально. Но она сказала «давай». Сначала я подумал, что она лжет, но она была искренна со мной первый и последний раз в своей жизни. Она сказала «давай».

С первого дня нашего знакомства она выбрала тактику подражания. И это правильно. Каждый нормальный поклонник старается быть похожим на своего кумира. Она старалась быть такой, как я, быть мной. Надо отдать ей должное, благодаря этому мы прекрасно понимали друг друга, мы ладили. Мы были одинаковые. К счастью, я не из тех мужиков, которые сами ищут проблем на свою задницу, поэтому трудности в жизни у меня возникали только с самим собой. Это затрудняло сам процесс подражания, и ей приходилось действовать деликатно. Но надо признать, она справлялась. Подделка требует досконального знания оригинального устройства. Она думала, что знает, из чего соткано мое нутро. До тех пор, пока я не предложил ей стать матерью.

Она спрашивает меня, хорошо ли я вижу. Я не сразу понимаю смысл ее вопроса. Она говорит мне, что вдруг стемнело, наступила непроглядная тьма. Она трясет головой, кричит, что ничего не видит, просит, чтобы кто-нибудь зажег свет.

«Да включите же этот проклятый свет, наконец!» — выхаркнула она вместе со струей черной блестящей жидкости.

Свет горит. Лампы дневного света отражаются от кафеля так, что режет глаз.

Она слепа.

Я нежно ласкаю ей грудь, скользя безымянным пальцем по полоскам ее растянутой кожи. Она приходит в себя. Я буду ее глазами. Она просит, чтобы я не забыл подать ей знак, когда увижу, что смерть приближается. Я пальцем нарисую на ее теле контур смерти. Она спрашивает, на кого похожа эта девица, которая хочет нас разлучить.

Она закашлялась, а потом камнем повисла тишина. Может, она вызвана временной неспособностью говорить? Жак-горошина, Питер и я — мы все чувствуем, что эта тишина готовит нам ответ на вопросы, на которые я еще сам не успел ответить.

Что я любил в ней? Я любил в ней себя. Самого себя. Она не дала мне больше ничего в предмет обожания, кроме моего собственного отражения. С одним только нюансом отличия, маленьким возражением, которое находится между ног. Я любовался в ней отражением своих собственных достоинств. В течение многих лет я занимался любовью со своим двойником, совершенно не замечая подозрительного зеркального совпадения наших желаний. Она хотела во что бы то ни стало знать, любил ли я в ней что-нибудь, кроме самого себя.

28
{"b":"153960","o":1}