– Она не то что придиралась, – сказала Катя, – а просто очень строго спрашивала.

– Так строго, так строго, – подхватила Аня, – просто ужас! Мы даже не знали, что делать. И подумайте, Людмила Федоровна! Мы и так устали, а она еще после всех уроков заставила нас решать примеры по арифметике! У нас всех головы разболелись, трещат не знаю как, прямо на части разламываются, все чуть не плачут, а ей все мало! «Решайте!» – кричит…

– И вовсе она не кричала, – перебила Аню Катя. – А просто громко говорила, потому что мы шумели.

Но Аня так увлеклась, что уже не могла остановиться и с жаром продолжала описывать мучения, которым подвергла несчастных девочек новая учительница.

Людмила Федоровна слушала с напряженным вниманием, а Петр Николаевич то и дело заходил в комнату, брал со стола какую-нибудь книгу, прохаживался взад и вперед и время от времени останавливался, поглядывая через плечо на Людмилу Федоровну и на девочек.

Но Аня все рассказывала и рассказывала, не замечая внимательного взгляда, которым посматривал на нее и на Катю Петр Николаевич.

Людмила Федоровна тревожно пошарила вокруг, нашла карандаш и торопливо написала:

«Я ничего не могу понять. Катя, расскажи теперь ты, как вел себя класс. Расскажи все как было. По порядку».

Катя тяжело вздохнула. Не в силах выговорить ни слова, она молча, глазами, попросила у Людмилы Федоровны карандаш и написала:

«По порядку мне трудно».

«Почему?» – написала на том же листке Людмила Федоровна.

«Потому что я сама вела себя плохо, – вывела Катя. – Хуже всех».

Людмила Федоровна посмотрела Кате в глаза долгим, пристальным взглядом. Катя почувствовала, что должна сказать сейчас Людмиле Федоровне всю правду о себе… О том, как она обидела Анну Сергеевну. О том, что Анна Сергеевна пригрозила вызвать в школу Катину маму… Но ведь это еще больше огорчило бы Людмилу Федоровну! Она и так вся покраснела. А ей, конечно, нельзя волноваться. Что же делать? Что делать?

Катя низко опустила голову, изо всех сил думая о том, как лучше поступить – сказать или не сказать?

А Людмила Федоровна тем временем опять взяла карандаш, подумала немного, и карандаш тоже как будто задумался и застыл у нее в руке. Но вот, словно вспомнив что-то, он опять быстро задвигался по листку блокнота.

«А что же смотрит ваш совет отряда? – прочли девочки. – Как вела себя Стелла?»

– Никак она себя не вела, – проговорила Катя и виновато посмотрела на учительницу.

– А вы к нам… скоро придете? – спросила Аня. – Доктор вам позволит нас учить?

«Если будете вести себя так плохо, – ответила опять на бумаге Людмила Федоровна, – не вернусь никогда!»

Она с такой силой поставила восклицательный знак, что даже карандаш не выдержал и сломался.

Катя сидела съежившись, не решаясь посмотреть Людмиле Федоровне в глаза.

«Все ужасно! – думала она. – И Людмилу Федоровну огорчили, и мама расстроится, когда узнает. Хорошо еще, что папа так далеко…»

Теперь уже все молчали – не только Людмила Федоровна, но и девочки, словно им тоже доктор запретил разговаривать.

В комнату опять вошел Петр Николаевич. Он заглянул через плечо Людмилы Федоровны в ее блокнот, оперся рукою о стол и спросил, глядя на девочек в упор:

– Что ж, вы, как я вижу, очень любите свою учительницу? – И он указал головой на Людмилу Федоровну.

– Да! – ответили девочки сразу. – Очень!

– Зря, – сказал он спокойно и посмотрел на Людмилу Федоровну чуть насмешливо. – Зря вы ее любите, – повторил он. – Не стоит она этого.

Аня даже подскочила:

– Как?! Она – самая, самая лучшая во всей нашей школе! Вы так говорите потому, что никогда у нее не учились!

– И очень рад, что не учился, – сказал сурово Петр Николаевич.

Катя молча подняла глаза и с удивлением смотрела на него. Что это он говорит – шутит, что ли? Глаза у Петра Николаевича были веселые, смеющиеся, но голос был строгий и серьезный. Катя поняла, что хоть он и шутит, но не совсем.

– Да, – повторил он, – не стоит ваша учительница, чтобы вы ее так любили.

Людмила Федоровна тоже смотрела на него. Кате показалось, что глаза у нее влажные, испуганные. И в самом деле, если бы Катя была постарше, она бы, наверно, прочитала в этом взгляде молчаливый вопрос: «Неужели и правда во всем виновата я?»

– Вот представьте себе, – продолжал Петр Николаевич, – что у нас в летной части, в полку, заболел командир. На его место пришел другой. Увидели его летчики и подняли крик: «Ах, ох! Не хотим нового командира! Он придирается, мы его не любим! Ах, ах!»

Петр Николаевич так забавно замахал руками, что Катя и Аня невольно рассмеялись.

– Что, смешно? – спросил он. – Вот и мне было смешно слушать вас. Если вы в самом деле любите вашу учительницу, вы должны охранять честь вашего полка. То есть вашего класса. Даже если бы вы остались на целую неделю совсем одни, без учителя, то и тогда обязаны были бы соблюдать дисциплину. Пусть командира нет – ранен, допустим, – но полк же есть! Чем полк может поддержать честь своего командира? Отличной дисциплиной. Высокой сознательностью.

Девочки слушали, не проронив ни слова. Им неловко, совестно было, что их пробирает военный человек, летчик, и в то же время слушать его было почему-то очень интересно.

– А что же это ты, Людмила Федоровна, – обратился он к жене, – не можешь справиться со своим классом? Попробовали бы у меня в части вести себя не так, как полагается…

Катя и Аня опять испуганно оглянулись на свою учительницу. Неужели из-за них она тоже получит выговор?!

– Людмила Федоровна не виновата! – вступились за нее девочки. – Это мы сами…

Но как раз в эту минуту из передней послышались быстрые шажки чьих-то маленьких ног, и в комнату ввалился мальчик лет четырех, а за ним вошла высокая, красивая женщина, немножко похожая на Людмилу Федоровну, но не такая молодая. Она была в пальто и в шляпе. Маленький мальчик вошел в комнату уверенно и деловито, как полноправный хозяин, и девочки почувствовали, что он здесь хоть и самый маленький, но самый главный.

«Это Витя», – поняла Катя, уже не раз слышавшая от Людмилы Федоровны о ее маленьком сыне.

А Витя подошел прямо к отцу, обхватил обеими руками его ноги и, закинув голову, с восторгом посмотрел на него.

– Отставить! – сказал Петр Николаевич. – Явиться по форме.

Витя понял, с удовольствием отбежал к двери и, приложив пухлую ручонку к вязаной шапочке, отрапортовал:

– Се’жант Козы’ев явился!

Букву «р» маленький сержант еще не выговаривал.

В другое время Катя и Аня так и бросились бы к Вите – они обе очень любили маленьких, – но сейчас им было не до того.

– А меня тетя Женя привела! – объявил Витя. – Тетя Женя, ночевай у нас!

– Не «ночевай», а «ночуй», – поправила мальчика тетя Женя и, посмотрев на Катю и Аню, спросила: – Пришли вашу учительницу навестить? А родители за вас не беспокоятся?

– Нет, – ответили девочки.

– А уроки вам не надо делать?

– Нет, мы уже все сделали.

Петр Николаевич улыбнулся и посмотрел на Людмилу Федоровну:

– А ты, Люся, не устала?

Людмила Федоровна покачала головой, но Катя поняла, что она устала. Она даже с трудом сняла с Вити его пушистую курточку. Весь красный, вспотевший, со взъерошенным светлым хохолком, он остался в легкой голубой рубашечке.

– Мама, это чьи девочки? Твои? – спросил Витя.

Людмила Федоровна ответила ему кивком головы, а Катя совсем смутилась.

«Еще считает нас своими, – подумала она, – а мы-то! Мы-то!..»

– Ну, нам пора, – сказала Катя решительно.

Витин папа помог девочкам снять с вешалки их пальтишки, открыл дверь и сказал:

– Ну, веселей, товарищи! Не унывайте!

Когда Катя и Аня остались наконец одни – на площадке лестницы, – они посмотрели друг на друга и сначала не могли выговорить ни слова, а потом Катя сказала:

– Ужасно! Что теперь делать? Ах, Аня, как это на нас такая глупость нашла?

– Да ты про что? Про Анну Сергеевну или про Людмилу Федоровну? – спросила Аня.