Она заботливо оправила простынки и одеяльце на кукольной кровати и приперла поплотнее дверцу опустевшего зеркального шкафа.

– Ты еще играешь иногда в игрушки? – спросила Катя.

– Нет, уже не играю, – слегка вздохнув, сказала Наташа. – Некогда, знаешь… Да не выбрасывать же их! Все-таки как-то жалко… Ну вот, я и решила: пусть еще год постоят. А когда перейду в пятый класс, подарю кому-нибудь… – Наташа как-то грустно усмехнулась. – Если бы я в этом году не осталась, а перешла, ничего этого у меня, наверно, уже не было бы… – Она тряхнула головой, как будто для того, чтобы отмахнуться от неприятной мысли, и озабоченно поглядела на часы. – Ой, Катенька, уже скоро три, а я еще и за дело не бралась. Мне надо картошку почистить и суп на плиту поставить.

– А уроки когда же?

– А вот картошка будет вариться, а я буду учиться. – Наташа засмеялась: – Как складно вышло – правда? Ну, пойдем со мной на кухню. Мне картошку чистить веселей будет.

– Ладно, пойдем. Только на минутку. Уже домой пора.

– Успеешь! Долго ли тебе дойти до дому? Минут десять – не больше.

– Даже меньше!

И девочки побежали по коридору на кухню.

У белой газовой плиты стояла худенькая седая женщина и переворачивала на сковороде котлеты. Катя подумала, что это чья-нибудь бабушка, но Наташа шепнула ей, что это не бабушка, а мать той самой Муры, которая открыла им дверь. Масло на сковороде плевалось и брызгалось, суп в кастрюле бурлил, выбрасывая клубы пара.

– Мура! – крикнула мать, выглянув в коридор. – Принеси тарелку, я тебе супу налью. Слышишь, Мура?

– Слышу, – отозвалась из комнаты Мура. – Не глухая.

Не дождавшись ее, мать сама побежала за тарелкой.

А Наташа в это время стояла у своего столика и ловко – неторопливо, но быстро – делала свое дело. Картофелины одна за другой послушно поворачивались у нее в руке, оставляя под ножом длинную тонкую ленточку шелухи, и звучно падали в кастрюльку, полную воды.

В коридоре опять раздались частые шлепающие шажки. Мурина мать суетливо вошла в кухню и стала наливать в тарелку суп.

– Мама, – донесся из комнаты сонный и недовольный голос Муры, – я не буду есть, я спешу! Три часа ты разогреваешь этот несчастный обед… Фуфка, не царапайся!

– Да ведь я уже несу! – крикнула мать с отчаянием в голосе и почти побежала в комнату, неся на вытянутых руках дымящуюся тарелку с супом.

Наташа и Катя переглянулись.

– Вот всегда она так! – сказала Наташа, когда девочки опять остались одни. – Барыня какая! Смотреть противно!

– Еще бы! – решительно подхватила Катя и вдруг сразу замолчала.

Ей стало жарко, покраснели уши, кровь прилила к щекам… Она вспомнила, как третьего дня после обеда бабушка попросила ее помыть посуду. Она сказала: «сейчас», и стала дочитывать страничку в одной очень интересной книжке. Дочитала и незаметно перескочила на другую страницу, потом – на третью…

«Что же ты, Катенька?» – спросила бабушка.

«Сейчас. Вот до главы дочитаю».

«Да ведь вода остынет».

«Ах, бабушка, какая ты!.. Я же сказала: сейчас».

Бабушка ничего не ответила, встала и вышла из комнаты.

…А когда Катя дочитала главу и, заглянув в конец следующей, прибежала на кухню, посуда была уже вымыта.

Бабушка перетирала последние тарелки. Не глядя на внучку, она сказала:

«Ступай, ступай себе! Твое дело – обедать, а постряпают да приберут другие. Ты у нас барыня!..»

Неужели же она, Катя, похожа на эту противную Муру? Нет, ни за что!

Она быстро соскочила с высокой табуретки, на которую было присела.

– Вот что, Наташа: ты захвати Дюймовочку завтра в школу. На большой перемене мы и письмо вместе напишем и пакет приготовим. А сейчас я пойду. Уже поздно. Бабушка из-за меня второй раз обед греть будет…

Наскоро попрощавшись с Наташей и застегивая на ходу пуговицы пальтишка, Катя выбежала на улицу.

Круглые электрические часы на углу показывали ровно четыре! Большая стрелка подскочила и передвинулась, прямо на глазах, еще на одну минуту дальше. Катя со всех ног побежала домой.

«И что я за человек такой! – с досадой думала она на бегу. – Наташу пожалела – так Аню обидела. Про Аню думаю – так про бабушку забыла. Не умею я как-то про всех думать сразу!..»

Одним духом она взлетела по лестнице и нажала кнопку звонка. Дверь открыла бабушка.

– Пообедали уже? – с тревогой крикнула Катя.

– А что – проголодалась очень? – ласково спросила бабушка. – Ну, иди, иди, покормлю. А мы с Мишенькой хотели было Танюшу подождать. Она с минуты на минуту вернется.

Катя перевела дух.

– Ну, так и я буду ждать! – сказала она весело. – Хоть до завтрашнего дня! А после обеда я всю посуду перемою. И кастрюли вымою и сковородку вычищу. Хорошо, бабушка?

Бабушка из-под очков поглядела на нее и вдруг засмеялась.

– Да уж чего лучше! – сказала она. – А ты что это сегодня такая сознательная? Где ума-разума набралась?

Катя смущенно усмехнулась и вместо ответа спросила:

– А ты, бабушка, почему такая догадливая? Где ума-разума набралась?

Бабушка хитро прищурила свои черные живые глаза.

– А там же, где ты, внученька, – сказала она. – На людей посмотрю и себе заметку сделаю.

В вечерней полутьме больничной палаты было как-то особенно тихо…

Аня очнулась на незнакомой белой кровати. Все кругом было странно и удивительно. Она лежала одна – и не одна: в комнатке были стеклянные стены, и за стеной виднелась такая же комнатка. А за той стеклянной стеной открывался еще длинный ряд стеклянных стен.

«Почему здесь все стеклянное?» – подумала Аня.

Что-то приятно холодило ее тяжелую, горячую голову. Она с трудом приподняла руку и нащупала на лбу завернутый в полотенце небольшой резиновый пузырь. Он был наполнен хрустящими кусочками льда. Аня провела рукой по коротко остриженной голове.

«Нет кос, остригли!» – поняла она и сквозь слипшиеся ресницы посмотрела по сторонам.

За ближайшей стеклянной перегородкой сидела на кровати девочка. Шея и ухо у нее были забинтованы. Заметив, что Аня уже не спит, девочка пододвинулась поближе к стеклу и спросила:

– Как тебя зовут? А? Ты в каком классе учишься?

Но Аня молчала. Что-то душное, тяжелое словно навалилось ей на грудь, сковало руки и ноги, налило свинцом голову, затуманило глаза. Даже одно какое-нибудь словечко Ане было бы трудно выговорить. Хотелось лежать не двигаясь, хотелось, чтобы девочка ни о чем не спрашивала, а лучше сама рассказала бы обо всем – и почему здесь все стеклянное, и давно ли ее, Аню, привезли в больницу, и не видела ли девочка Анину маму.

Но не было сил расспрашивать. Аня опять закрыла глаза, и ей представилось, будто она снова дома. Мама осторожно одевает ее, чтобы везти в больницу. Одевает как маленькую – натягивает на ноги длинные чулки, вместе с папой приподнимает ее, чтобы завернуть в одеяло. Аня слышит их голоса, ласковые, встревоженные, но никак не может разобрать, что они говорят. А потом ее укладывают на носилки, и два санитара в белых халатах, в высоких сапогах поднимают носилки и бережно несут из комнаты. Чуть покачиваясь, Аня как будто плывет куда-то, а мама идет рядом и поправляет на ходу Анино одеяло. Вот и ступеньки лестницы, по которым еще так недавно она весело сбежала вниз, отправляясь в школу.

Школа! Первое сентября! Как хорошо, как весело началось это утро и как грустно кончилось! Подумать только – она поссорилась со своей самой лучшей подругой, с Катей! А ведь они дружат так давно, даже не с первого класса, а еще раньше – со старшей группы детского сада…

«И что я наделала! – думала Аня, перебирая горячими неловкими пальцами край простыни. – За один день все успела – и Кате наговорила не знаю что и новую девочку обидела. Из-за этой глупой ссоры Кате попало от Людмилы Федоровны. Рассадили нас… А все из-за чего?»

Аня напрягла память, вспоминая.

«Из-за чего же?»

Но вспомнить было трудно. Перед глазами вставало румяное лицо Наташи, робко поглядывающей на Катю и Аню, и сама Катя, сначала такая веселая, счастливая, а потом недовольная, хмурая. И во всем, как всегда, виновата она, Аня! Взяла и сама испортила всем праздник! И теперь, конечно, все на нее сердятся. «Это кто такая Аня? – спросила, наверно, Наташа. – Та противная девчонка, что так задается?» – «Да, – сказала, должно быть, Катя, – та самая. Только раньше она такой не была. Не знаю, что с ней сделалось».