— Я ничего не сделал, — повторил Лайам. — И тогда, в тюрьме… я просто терпел.

В ответ Марисала то ли рассмеялась, то ли всхлипнула — он точно не понял.

— Но ты вытерпел все, и я каждый день благодарю за это Бога.

И она отвернулась, чтобы смахнуть слезы с глаз.

Медики объявили, что Инес и ребенку надо ехать в больницу. Гектор вызвался поехать с женой. Марисала вышла на лестницу вместе с ними, а Лайам все стоял в дверях спальни, потрясенный истиной, которая внезапно открылась ему.

Что он сделал за эти пять лет? Научился скрывать свои чувства. Разучился говорить правду. Отвернулся от жизни, предназначенной ему при рождении, и погрузился в сумрачный мир кошмарных снов.

Больше он не сделал ничего.

Тело его свободно — но душа по-прежнему заперта во тьме.

Марисала проснулась от сдавленного крика. Кричал Лайам. Она услышала, как он встает с кровати и зажигает свет.

Потом он долго бродил по дому — и везде включал свет, разгоняя ночную тьму.

Часы на тумбочке показывали 3:54.

Прошел всего час с тех пор, как Гектор с женой и ребенком уехали в больницу. Всего час с той минуты, как Марисала упала на постель и забылась глубоким сном.

Лайам поднимался вверх по лестнице — к себе в спальню. Марисала решительно встала и направилась к дверям.

Услышав шаги, Лайам обернулся. Он осунулся, под глазами залегли черные тени. Но Марисала была уверена, что сегодня он больше не заснет.

— Прости, я не хотел тебя будить. — тихо проговорил он.

Лайам был в одних трусах; но, несмотря на прохладу в доме, волосы его слиплись, а грудь и спина блестели от пота.

— Ты меня не разбудил, — солгала Марисала. — Я не могла заснуть.

— Понятно, — ответил Лайам, но Марисала догадалась, что он ни на секунду ей не поверил.

— Снова дурной сон?

Лайам отвел взгляд, но Марисала успела заметить, как в глазах его мелькнуло отражение пережитого ужаса.

— Иди ложись.

— Хорошо, — ответила Марисала. — Но, раз уж мы оба не спим, может быть, нам стоит поговорить?

Лайам устало опустился прямо на ступени, словно ноги вдруг отказались ему повиноваться.

— Знаешь, — сказал он медленно, подняв на нее измученный взгляд, — я, кажется, разучился разговаривать. О важном.

Марисала смотрела на него широко открытыми глазами. Она не ожидала от Лайама такого откровенного признания.

Он горько улыбнулся.

— Я известный специалист по светской болтовне — но, боюсь, сейчас ты не в настроении говорить о погоде.

— А о чем ты в настроении поговорить? — спросила Марисала, садясь рядом.

Лайам повернулся к ней.

— Ты прекрасно справилась с Инес и Гектором. Я не ожидал, что ты умеешь так здорово управлять людьми. Мягко… но в то же время твердо и решительно.

— А это хорошо или плохо? — озадаченно спросила Марисала.

— Очень хорошо. И… Мара, знаешь, что мне сейчас пришло в голову? Тебе нужно идти в медицинский институт. Ты должна быть врачом.

— Я? Врачом? Шутишь!

Лайам улыбнулся в ответ — впервые за долгое время улыбнулся искренне.

— Милая, я абсолютно серьезен. Из тебя получится потрясающий доктор. Можешь специализироваться на акушерстве. Представляешь? Не отнимать у человека жизнь, а помогать ему прийти в этот мир.

Стать врачом? Марисала никогда об этом не думала. Но ведь во время войны ей много раз случалось ухаживать за ранеными в госпиталях!

— В Сан-Салюстиано мне придется не только принимать роды, — произнесла она, раздумывая вслух. — Там не хватает врачей всех специальностей.

Лайам наклонился к ней, сверкнув удивительно синими глазами.

— Хочешь, я устрою тебя в медицинский?

— Но там придется учиться лет пять или шесть…

— Да, и работа предстоит нелегкая. Но я знаю, ты справишься.

Марисала подняла глаза.

— Сантьяго это не понравится.

— Я с ним поговорю. Обещаю, он все поймет.

И Марисала сразу успокоилась. Действительно, если кто и способен справиться с упрямым дядюшкой, так только Лайам. Он мог очаровать самого несносного брюзгу, он с легкостью выходил из любых переделок… по крайней мере, так казалось ей когда-то.

— Хорошо, я подумаю. — И она быстро сменила тему. — Что тебе приснилось?

Лайам молчал, не сводя с нее глаз. Веселые искорки в глазах погасли: теперь он снова казался подавленным и очень усталым. Он молчал очень долго, и Марсиала начала бояться, что он не ответит. Но Лайам заговорил:

— Младенец, — произнес он. — Мне снился младенец.

Марисала нахмурилась.

— Ребенок Инес и Гектора?

— Нет.

Снова наступило напряженное молчание.

— Расскажи мне, — не выдержав напряжения, прошептала Марисала. — Почему ты не хочешь об этом рассказывать?

— Потому что это было ужасно, — тихо ответил Лайам, и в глазах его блеснули слезы. — И, мне кажется, если я не буду об этом говорить, не буду об этом думать, это… забудется. Куда-нибудь уйдет.

Он снова замолчал, склонив голову на руки — а когда поднял глаза, в них не было и следа слез. «Неужели он вообще не позволяет себе плакать?» — подумала Марисала.

— Не получается, — признался он. — Я не могу об этом забыть. Они притаились здесь, — Лайам ткнул пальцем себе в лоб, — все эти воспоминания, и ждут, пока я засну. Они не уйдут по своей воле, верно?

Марисала кивнула.

— Нет, не уйдут, — прошептала она.

Он протянул к ней руку, словно утопающий к спасательному кругу, и Марисала сжала его пальцы. В глазах у нее стояли слезы; она молчала, ожидая, что Лайам сделает еще один шаг к ней навстречу и заговорит.

Одна минута сменилась другой, другая — третьей… Марисала терпеливо ждала.

Наконец Лайам заговорил тихим, еле слышным голосом:

— Однажды в тюрьму бросили беременную женщину, — начал он. — Не знаю, чем она досадила правительству — да она и сама не знала. Она сидела в соседней камере. Мы не успели познакомиться как следует — несчастная пробыла там всего несколько дней.

Лайам замолк, и Марисала догадалась, что он из последних сил борется со слезами. Лучше бы он заплакал, думала она. Ему стало бы легче. Тот человек, что прятался вместе с ней в джунглях, не стеснялся плакать. Но с тех пор он научился скрывать свои чувства. Прятать их от всего мира — даже от самого себя.

— В стене между нашими камерами была щель — всего несколько миллиметров шириной, но через нее проникал звук. Мы разговаривали по ночам, когда охранники спали.

Однажды за ней пришли и поволокли ее наверх. Я понял, что они собираются ее бить… — Голос его дрогнул и сорвался. — Господи, как эти звери могли бить беременную женщину?

Марисала крепче сжала его руку.

— Они стегали ее плетью до потери сознания. А потом бросили обратно. Я слышал, как она кричала, что начинаются роды, что ей нужен врач — но они только хохотали. А потом вышли и заперли дверь. Она родила — одна, в сырой вонючей камере. А потом умерла. Она истекла кровью, Мара, и никто не пришел ей на помощь.

Лайам обнял Марисалу и зарылся лицом ей в волосы. Плечи его тряслись. Марисала догадалась, что он плачет. Он все-таки позволил себе заплакать, но Марисала была этому уже не рада. Может быть, она ошибается? И для него лучше постараться просто забыть все, что он пережил в застенках Сан-Салюстиано?

Но история была еще не кончена.

— Она знала, что умирает. Звала меня, просила помочь, спасти хотя бы ребенка. Но что я мог сделать? Я кричал громко, как только мог, звал на помощь. Никто не пришел. И она умерла — можно сказать, у меня на глазах.

Марисала плакала вместе с ним и не замечала своих слез. «Господи, — молилась она, — пожалуйста, помоги ему! Облегчи его боль!»

— Она умерла, — продолжал Лайам, — а ребенок еще жил. Он плакал. Много часов подряд я слышал детский плач за стеной.

— Боже мой! — простонала Марисала. — Боже мой!

— Это было ужасно, Мара. Тогда мне казалось, что более страшной пытки и придумать невозможно. Что еще немного — и я не выдержу. Сойду с ума или разобью себе голову о стену. Но потом ребенок замолчал… и я понял, что бывает еще хуже.