Делая все не быстро, не спеша, но ловко и уверенно, камнерез провел плиткой мастики по железу смоляно-блестящую черту, размазал ее, взял малахитовую фанерку, взмахнул рукой, как бы собираясь шлепнуть малахитом по мастике, но в двух сантиметрах от поверхности железного остова доски почета задержал руку и осторожно, легко положил фанерку как раз в угол, образованный двумя меловыми линиями.

Следующую фанерку Неверов приложил к первой по сухому, примерился, подровнял ее напильником, снова положил на железо и через большое увеличительное стекло посмотрел стык между фанерками.

— Прохор, напильник!.. Не этот, а бархатный… Линейку куда положил? Зачем так далеко засунул? Все тебе в рот положи, помощник, да и то не сглотнешь, — ворчал он, увлеченный работой.

Еще две фанерки приросли к железу рядом с первой. Неверов провел по ним влажным тряпичным квачом, и в железной доске как бы открылось продолговатое окно. За этим окном бежали широкие волны, освещенные солнцем, и не хватало лишь белого паруса или узкого крыла чайки, чтобы море стало совсем настоящим и привольно зашумело. Но пленка влаги на малахите быстро высохла, и волны затуманились, замедлили бег и наконец совсем застыли.

— Потускнело! — огорчился Паня.

— Наведем полировку, никогда не завянет, — утешил его Неверов и сложил на краю стола руки. — Смочи, Прохор, фанерки, вот так… Что за камень этот камень малахит! Бывает камень, посмотришь разок — и сыт. Жаден человеческий глаз до малахита! Смотришь — и еще смотреть хочешь. Недаром старики говорили: «Камень малахит во земле лежит, рударю награда, глазам отрада… Зелень водяная, зелень травяная, зелень голубая…»

— Голубая?.. — чуть слышно, недоверчиво переспросил один из молодых гранильщиков.

— Ой, голубая. Конечно, голубая! — вздохнула Миля Макарова. — Он зеленый-зеленый, а в зелени голубое…

— Особый это камень… — задумчиво проговорил Неверов. — И цвет хорош, и рисунок удался. И послужит этот камень доброму делу… Побывал я на днях в карьере. Громадина, страшно взглянуть, а люди работают смело, художественно. — Он сказал Пане: — Ты передай Григорию Васильевичу, что камнерез Неверов для лучших горняков доску почета со всей душой собирает.

— Скажу!

— Уважаешь отца?

— Ясно, уважаю.

— Ясно, положим, потом будет, когда сам работать пойдешь и не хуже его сработаешь. — Он прервал себя: — Ну, отдохнули — дальше будем стараться. — И спросил у Пани: — Как думаешь, молодой человек, не потеряли тебя дома?

Это значило, что пора уходить.

Домой Паня пришел полный впечатлений.

— Мам, Анисим Петрович уже доску почета выклеивать начал! Ох, и красиво! — крикнул он с порога. — А карнавал какой занятный был! И кабинет мы открыли, я рапорт отдавал… Где ты, мам?

Он вошел в «ребячью» комнату и прирос к пату.

Под таблицей «Режим дня» стоял письменный стол с тремя ящиками в тумбе, не очень большой, но вполне настоящий, и вся комната уже пахла новым столом — свежим деревом и лаком. А старый стол, которым Наталья и Паня пользовались совместно, будто стесняясь нарядного новосёла, отодвинулся к ширме, то-есть перешел в распоряжение сестры. Значит, новый стол принадлежит Пане? Да разве только стол! А лампа с зеленым абажуром? А письменный прибор из серого ангидрита с каменным бокалом для карандашей?

— Твое обзаведение, — сказала мать, с улыбкой глядя на ошеломленного Паню. — Отец стол из магазина привез, проводку для лампы переделал, чуть на совещание к генерал-директору не опоздал. Только бы ты за ученье взялся. — Мать снова похвалила таблицу: — Понятно все разрисовано, часы да часы. А у тебя часов-то нет…

Из широкого кармана своего передника она вынула маленький квадратный будильник и поставила рядом с письменным прибором:

— Ты с ним аккуратнее обходись, не сломай мой подарочек. Все во-время делай…

И, поцеловав сына в щеку, вышла, прежде чем он успел поблагодарить.

Как засуетился Паня! Он выдвинул и задвинул ящики стола, убедился, что они ходят как по маслу, проверил замки, зажег и погасил лампу, залез под кровать и неопровержимо установил, что цифры и стрелки будильника светятся. А тут еще будильник, очутившись под кроватью, зазвонил так громко и весело, что Паня засмеялся от счастья. Потом он сверил будильник с большими висячими часами в столовой; не удовлетворился этим — спросил у телефонистки, работающей на коммутаторе: «Валя, время?» Получил в ответ: «Без четверти три четверти… Не обязана я тебе время говорить!» и вызвал квартиру Колмогоровых.

Ему не ответили. Значит, еще Вадик не управился со своими бесчисленными эскимо.

— Паня, ты не знаешь, кто это потерял возле нашего дома? — войдя в комнату, с невинным видом спросила Наталья.

Новая радость: два тома сочинений Гайдара в коленкоровом переплете с серебряными буквами!

Марии Петровне пришлось несколько раз звать Паню к столу, так как он все не мог оторваться от своих новых богатств.

— Чуть не опоздала к обеду! — сказала Наталья, когда мать налила тарелки. — Знаешь, мамуся, в поселке говорят, что папа скоро перейдет во второй карьер на проходку траншеи. Я от кого-то слышала, мамуся, что он хочет взять в свою бригаду Степана Яковлевича Полукрюкова.

— И ничего подобного! — опроверг этот стух Паня. — Васька Марков говорит, что на траншее график будет знаешь какой? Сверхжесткий, вот! Надо на Крутой холм самые хорошие руки дать, так что Полукрюков бате совсем не подойдет.

— Возле своего отца живешь, а не знаешь его. — сказала мать. — Любит он молодых работников учить. Сему Рощина в люди вывел и Степана Яковлевича мастером сделает… Доброе дело — человека выучить, а Полукрюков этот, видать, на работу жадный.

— Слышишь, Паня! — воскликнула Наталья. — Ты решительно ничего не понимаешь, старый горняк!

— Радуйся, пожалуйста, за Полукрюкова, — ответил он.

— Откуда ты взял, что я радуюсь? Просто интересно знать, кто будет работать с папой, — сразу перешла на совершенно равнодушный тон Наталья.

Но все же где Вадик?

Пане нестерпимо хотелось поделиться с ним своими радостями.

— Вечно вы ищете друг друга, — ответила ему по телефону Зоя. — Твой Взрывник еще не пришел домой. — Я видела его возле школы. Он куда-то побежал с Геной.

— С Фелистеевым?.. Врешь!

— Не мешай мне играть гаммы! — отчеканила Зоя.

Что такое? Какие там дела опять завелись у Вадика с Генкой?

Сидя за своим письменным столом, Паня прочел несколько страниц Гайдара, потом очутился на пустыре и сыграл в волейбол, а Вадика все не было. Паня побежал к школе, надеясь, что Вадик забрался в зоокабинет.

В школе № 7 было людно, потому что просторное помещение десятилетки дало приют и новой вечерней школе рабочей молодежи. Паня увидел в коридорах не только молодых рабочих, но и старых, почтенных горняков, которых полагалось величать по имени-отчеству. Ради начала учебного года они принарядились, и лишь густой загар да большие рабочие руки напоминали о руднике. Горняки чинно осматривали школу и беседовали об учебных делах.

«А кто будет сидеть за моей партой?» — подумал Паня, заглянул в свой класс и увидел, что классная комната стала заметно меньше, теснее. Да ведь и какие люди пришли сюда из мастерских и карьеров! За партой Пестова — Колмогорова, например, устроился взрывник Александр Клементьев, дважды орденоносец, о котором говорили, что он на спор взорвал орех в тонкостенном чайном стакане, не повредив стакана. Широкоплечий и длиннорукий Клементьев с сосредоточенным видом надписывал тетради.

— Эх, почерк у меня! — пожаловался он, выравнивая галстук, сбившийся на сторону. — Напиши-ка, Панёк, покрасивее, тетрадь, мол, ученика шестого класса Клементьева, кто притронется без спроса, тот останется без носа, или как там у вас делается…

На пороге появился Гоша Смагин. Ради школы морской волк Горы Железной надет серый костюм с ярким галстуком, а из нагрудного кармана пиджака выглядывали головки автоматической ручки и такого же карандаша.