— За мной, мальчата! — сказал Пестов. — Надо мне сегодня в конторе второго карьера побывать.

Первый и второй карьеры соединены глубокой, узкой выемкой, пробитой в известняке. Почти отвесно поднимаются стены выемки; кажется, что они сейчас сомнут синюю полоску неба над головой. В выемке прохладно от непрерывного сквозняка, но стоит пройти ее — и начнется пекло.

Жарко было в первом карьере, а в Мешке — как горняки в шутку называют второй карьер — намного жарче. Зной, сгустившийся между уступами, так и прилипает к коже. По сравнению с первым карьером Мешок мал — можно одним взглядом окинуть все его забои, сосчитать экскаваторы, проследить разветвления подъездных путей, но в знойном мареве уступы как бы отдаляются… Жарко, душно… Комки сухой глины с треском рассыпаются под ногой, тонкая пыль висит в воздухе, сухо и шершаво становится во рту.

Все посетители — Пестов и вслед за ним мальчики — направились к экскаватору № 14, который работал в забое неподалеку от Крутого холма.

— Вот так здорово!.. Батя, видишь? — спросил Паня.

Было ясно, что на экскаваторе № 14 случилась неполадка. Полный ковш, висевший над вагоном, не разгружался. Пестов бессознательно выставил кулак и будто нажал большим пальцем кнопку мотора-дергача. Его нетерпеливый взгляд говорил: «Ну же, сработай!», но ковш продолжал держать груз. Наконец машинист оставил попытки открыть ковш обычным способом. Он повез его обратно в забой и нажал днищем на подошву уступа. Теперь трос дергача смог выдернуть засов, днище открылось, и руда вывалилась медленно, лениво…

Из будки паровоза, сердито пыхтевшего возле «Четырнадцатого», высунулся машинист Анатолий Костюков, в берете, натянутом до бровей, и с трубкой в зубах. Паня и Вадик почтительно отсалютовали уважаемому капитану сборной футбольной команды «Горняк».

— Маринадчики, Григорий Васильевич! — не вынув трубки изо рта, свистящим голосом сказал Костюков. — Скоро колеса травой зарастут, чуть ли не пятнадцать минут грузимся. А говорят, что транспорт их держит. Оно и видно!..

Не скоро еще после этого «Четырнадцатый» положил в вагон последний ковш.

— Комковато грузит… — заметил Паня.

Действительно, вагоны были загружены неровно, с горбами. То ли дело чистенькие, аккуратные, просто красивые вагоны, недавно выданные батей!

Степан Полукрюков вышел из машины, спрыгнул на землю и, широко улыбаясь, подошел к Пестову.

— Как поживаешь, Степа? С порожняком, говорят, стало полегче? — сказал Григорий Васильевич.

— Живу теперь лучше, — ответил Степан, осторожно пожав ему руку. — Порожняка получаем больше. Раньше был сплошной простой с промежутками для работы, а теперь все-таки работа, хоть и с простоями. Наши контрольные комсомольские посты помогли… Что насчет траншеи слышно, Григорий Васильевич?

— Сдвинулось дело, зашевелилось рудоуправление… Знаешь, как это бывает: заест затвор, никак днище не откроешь, однако помозгуешь немного, положишь, например, железку под пятку затвора — и все ладно пойдет. Сейчас наш партком очень траншеей интересуется… Что там у тебя с затвором не ладится, Степа? Давай посмотрим. — Он приказал мальчикам: — Вы меня не ждите. Собирайте рудники — и айда домой через пустырь. Набегались уже по карьерам, хватит…

— Даже не думал, что Полукрюков так плохо работает, — сказал Вадик, когда старшие ушли. — Пятнадцать минут состав грузит.

— Ничего, научится. Собирай рудники!

Мальчики стали собирать кусочки руды для краеведческого кабинета. Паня складывал их в припасенный мешочек, а Вадик, по своему обыкновению, просто за пазуху.

— Знаешь, что придумал Николай Павлович? — заговорил Паня. — Для краеведческого кабинета сделаем настоящий второй карьер. Зальем гипсом ящик, вырежем в гипсе уступы, раскрасим их, поставим на террасы модельки экскаваторов, паровозов, буровых станков — и получится как живое…

Он замолчал, увидев новых посетителей.

С борта карьера по крутой лестнице спускались Федя и Женя Полукрюковы и Гена Фелистеев. На средней лестничной площадке они остановились посмотреть работу «Четырнадцатого», который черпал руду и складывал ее поближе к рельсам тупика, чтобы потом быстрее перегрузить в вагоны. Паня и Вадик тут же отметили, что теперь затвор ковша служит как миленький.

— Привет, Полукрюков, привет, Женя! — поздоровался Паня, не обратив внимания на Гену, точно так же как Гена не обратил внимания на него. — Тоже бегаете в карьер?

— Не часто… Степан сердится, когда мы в карьер приходим.

— Странно, какие строгости! Конечно, не стоит таскать в карьер ползунков, а взрослым пионерам путь открыт, — сказал Вадик явно в адрес Жени, которая при этих обидных словах взяла брата за руку, прося защиты. — Мы с Панькой из карьеров совсем не вылазим, как горняки. Реши задачу, Полукрюков: экскаватор тяжелее человека в две тысячи раз, а человек весит восемьдесят килограммов. Сколько весит экскаватор?

Федя выслушал Вадика, глядя на него исподлобья.

— Экскаватор весит сто шестьдесят тонн, — ответил он без запинки, и его глаза насмешливо блеснули. — Теперь ты, Колмогоров, найди решение. Бараний мозг весит двести граммов, а твой мозг весит двадцать граммов. Во сколько раз ты умнее барана?

— Мэ-э! — сквозь смех так похоже проблеяла Женя, что показалось, будто поблизости бродит настоящий барашек.

— Ты… ты чего? — растерялся Вадик.

— А ты зачем Женю ползунком назвал, зачем все время цепляешься?.. Трогала она тебя, да?

— Я с тобой после этого разговаривать не желаю! — вспыхнул Вадик.

— И не разговаривай, меньше глупостей услышу…

— Мэ-э! — повторила Женя, и на этот раз у нее получилось еще лучше.

— Гол! — Гена Фелистеев спокойно засчитал бесспорное поражение Вадика и уселся на перила лестницы, ожидая продолжения стычки.

— Федунька, Женя, зачем в карьер явились? — крикнул Степан, выглянув из окна кабины.

— Степуша, мама велела спросить, ты обедал или нет? Хочешь, мы принесем покушать?.. Обедал?.. Хорошо, мы с Федуней скажем маме… Мы, Степуша, только немножко посмотрим, как ты работаешь… Ты работаешь очень, очень хорошо! — И Женя присела на ступеньке лестницы, торжествующе поглядывая на сердитого, надувшегося Вадика.

Машина снова зашумела…

Ну, по мнению Пани, работу Полукрюкова никак нельзя было назвать очень и очень хорошей. Он даже наводкой ковша не овладел. Привезет ковш к месту разгрузки и наводит медленно, будто ощупью. И бывает так, что ковш не дойдет до точки разгрузки или проскочит над нею. Вообще ковш «Четырнадцатого» ходил неловко, по ломаной, угловатой линии, не было в работе машины той слаженности, слитности движений, которая так радовала Паню и Вадика, когда они любовались пестовской «Пятеркой».

Но одного у Степана нельзя было отнять: работал он жадно, смело.

В забое над довольно глубокой выемкой козырьком нависла плотная порода. Благоразумнее всего было оставить этот навес до прихода взрывников, но Полукрюков стал «выжимать» машину. Ковш поднимался все выше, точно захватистая, дерзкая рука тянулась за добычей.

— Напрасно он за козырек взялся! — не выдержал Паня.

— А что? — спросил Федя.

— А то самое, если ни крошечки не понимаешь! — как маленькому сказал Вадик. — Он может ковшом головные блоки на стреле расколоть или тросы порвать — будет авария… Хорошая работа, нечего сказать! То у него затвор отказывает, то он за козырьком охотится…

— Молчи! — дернул его за рукав Паня, которому стало неловко. — Видишь, он уже ушел от козырька. Всё!

— И… и не приставай! — угрожающе дополнил Федя. — Не задирайся, а то пожалеешь. Я еду, еду — не свищу, а как наеду — не спущу! Не соображаешь, что Степан недавно на экскаватор из армии вернулся… Ничего, он свое нагонит и на вашем руднике никому не уступит, увидишь!

— Ну? Даже Пестову? — сразу вцепился в его слова Вадик. — Говори, даже Пестову не уступит?.. Не уступит или уступит, говори!

— Думаешь, никто не может работать, как Пестов? — спросил увлеченный спором Федя. — Ошибаешься!