Но, господи, какой жуткий холод! И ни единого шанса поймать такси. А вечер словно предвещал начало второго ледникового периода. Похоже, придется идти домой пешком.

Он прошел примерно полквартала, когда — чудо из чудес — увидел такси. Он остановил машину, залез внутрь, и вот тут-то начали твориться странные вещи.

Во-первых, таксист знал, как его зовут.

— Домой, мистер Аксель? — спросил он.

Эдди не стал задумываться над этим посланием Небес. А только пробормотал «да», решив, что это подарок на день рождения, любезно подготовленный кем-то из завсегдатаев бара.

Возможно, его веки отяжелели, возможно, он даже заснул. Как бы то ни было, Эдди вдруг понял, что такси мчалось по улицам, которые он явно не узнавал. Он стряхнул с себя остатки сна. Безусловно, это был Гринич-Виллидж, район, от которого Эдди предпочитал держаться подальше. Его родными местами были девяностые авеню, рядом с «Аксельс Суперетт». Ему был не по душе декаданс Гринич-Виллиджа, где вывески гласили: «Прокалывание ушей с болью или без», а двери подпирали подозрительные вертлявые молодые люди.

— Не туда едете, — сказал Аксель, постучав по перегородке, отделявшей водителя от пассажиров.

А в ответ ничего: ни объяснений, ни извинений. Затем такси повернуло к реке, вырулив на улицу, состоящую из одних складов. На том поездка и закончилась.

— Приехали. Вот ваша остановка, — объявил водитель.

Второго приглашения вылезти из машины Эдди не понадобилось. Когда он вышел, водитель махнул рукой в темноту пустой площадки между двумя складскими помещениями.

— Она вас ждет, — сказал он и уехал.

Эдди остался один в глухом проулке.

Здравый смысл подсказывал ему, что пора как можно быстрее сматывать удочки. Но то, что он вдруг увидел, пригвоздило его к месту. Там стояла она — женщина, о которой говорил таксист. Эдди в жизни не видел более толстого существа. У нее было больше подбородков, чем пальцев на руках. Легкое летнее платье трещало по швам на ее необъятном теле, блестевшем то ли от жира, то ли от пота.

— Эдди, — позвала она.

Похоже, сегодня все знали, как его зовут. Она двинулась к нему, колыхаясь при ходьбе всем своим гигантским телом. «Ты кто?» — хотел было спросить Эдди, но слова замерли у него на губах, когда он понял, что ноги толстухи не касаются земли. Она плыла по воздуху.

Будь Эдди потрезвее, он тут же понял бы, что пора сваливать. Но алкоголь в организме усыпил его бдительность, и он остался.

— Эдди, — сказала она, — у меня для тебя две новости: одна хорошая и одна плохая. С какой начать?

Эдди на секунду задумался.

— Начни с хорошей, — решился он.

— Завтра ты умрешь, — ответила она, загадочно улыбнувшись.

—  И это, по-твоему, хорошая новость?! —воскликнул он.

— Рай ждет твою бессмертную душу… — промурлыкала она. — Разве это не радость?

— Так какая же тогда плохая новость?

Женщина засунула обрубки пальцев в расселину между сияющими грудями. Раздался жалобный визг — и из недр своей необъятной груди толстуха вытащила нечто… Отвратительная помесь карликового геккона с больной крысой. Существо беспомощно било лапками по воздуху. Женщина сунула эту мерзость прямо Эдди под нос, чтобы тот мог ее получше разглядеть.

— Это, — заявила толстуха, — твоя бессмертная душа.

«А ведь она права, — подумал Эдди, — Новость не слишком хорошая».

— Впечатляет, не так ли? — Душа верещала и корчилась, а женщина тем временем продолжала: — Она не докормлена, она уже на последнем дыхании. И почему? —Толстуха не дала Эдди и рта открыть. — Дефицит добрых дел…

У Эдди от страха зуб на зуб не попадал.

— И что же мне с этим делать? — спросил он.

— У тебя еще остался глоток воздуха. Ты должен компенсировать бездарно растраченную жизнь.

— Я что-то не догоняю.

— Завтра ты превратишь магазин «Аксельс Суперетт» в Храм благотворительности и тем самым подкормишь свою душу.

Эдди заметил, как толстуха начала медленно подниматься. В темноте над ее головой зазвучала печальная музыка, которая накрыла ее низкими аккордами, и женщина пропала.

Когда Гарри выбрался на улицу, девушка уже исчезла. Впрочем, так же как и мертвая собака. Выбора особого не было, и он снова отправился к Норме Пейн — больше ради компании, чем ради мелочного удовольствия сообщить ей, что она ошибалась.

— Я никогда не ошибаюсь, — сказала она, стараясь перекричать пять работающих телевизоров и столько же радиоприемников, которые были включены постоянно. — Шумновато, — признала она, — Но это единственно верный способ помешать миру духов бесцеремонно вторгаться в мою личную жизнь. Шум их расстраивает. Я вижунекую силу на Ридж-стрит, — сказала она Гарри, — так же явно, как собачье дерьмо на улице.

Гарри хотел было поспорить, но вдруг его внимание привлекла картинка на экране. По новостному каналу показывали репортера, который стоял через дорогу от магазина «Аксельс Суперетт», судя по вывеске. Из магазина выносили трупы.

— Что случилось? — поинтересовалась Норма.

— Похоже, бомба взорвалась, — ответил Гарри, пытаясь вычленить голос репортера из шума работающих телевизоров.

— Сделайте звук погромче, — попросила Норма. — Люблю катастрофы.

Но дело было вовсе не в бомбе. Ближе к полудню в битком набитом магазине вспыхнула массовая драка. Никто толком не знал из-за чего. Драка стремительно переросла в настоящее побоище. По самым скромным оценкам, были убиты не менее тридцати человек, а еще вдвое больше ранены. Репортаж, где говорилось о внезапной вспышке насилия, зародил в душе Гарри ужасные подозрения.

— Ча-Чат… — пробормотал он.

Несмотря на стоящий в комнате шум, Норма прекрасно его расслышала.

— Что навело тебя на эту мысль? — спросила она.

Гарри не ответил. Он прислушивался к обзору событий, пытаясь понять, где же находится «Аксельс Суперетт». И вот наконец: «Третья авеню, между Девяносто четвертой и Девяносто пятой улицами».

— Можешь радоваться, — сказал он Норме и оставил ясновидящую наедине с ее бренди и ее духами, сплетничающими в ванной комнате.

Линда вернулась в дом на Ридж-стрит как в последнее пристанище, веря и не веря, что найдет там Боло. По ее примерным расчетам, он был самым подходящим кандидатом в отцы ребенка, которого она носила под сердцем. Но одновременно в ее жизни был и другой мужчина, чьи глаза порой становились золотистыми, а мимолетная улыбка была такой безрадостной. В любом случае Боло в доме не оказалось. И вот она осталась — женщина знала, что так будет теперь всегда, — совершенно одна. Ей хотелось только одного: лечь и умереть.

Но смерть тоже бывает разной. По ночам она молилась о том, чтобы заснуть и больше никогда не просыпаться. Но была и другая смерть, та, которую она видела, когда усталость смежала веки. Смерть, у которой не было ни достоинства, ни надежды на вечное блаженство. Смерть, которую нес с собой мужчина в сером костюме. Его лицо иногда смутно напоминало лик какого-то святого, а иногда — глухую стену с облупившейся штукатуркой.

Она шла и по дороге просила милостыню. Так она добрела до Таймс-сквер. Там в предрождественской толчее она на секунду почувствовала себя в безопасности. Она отыскала маленькую забегаловку и заказала яйца и кофе. В уме она прикинула, уложится ли в заработанную сумму. Еда расшевелила ребенка. Она почувствовала, как он ворочается во сне и вот-вот проснется. «Может, стоит еще побороться, — подумала она. — Не ради себя — ради ребенка».

Она облокотилась на стол, обдумывая, что же делать дальше. Но сердитое бормотание хозяина забегаловки выгнало ее обратно на улицу.

Дело шло к вечеру, и погода начинала портиться. Где-то неподалеку какая-то женщина пела по-итальянски трагическую арию. С трудом сдерживая слезы, Линда отрешилась от боли, которую несла песня, и опять побрела куда глаза глядят.

Когда толпа поглотила ее, мужчина в сером костюме отделился от зрителей, окруживших уличную певицу, и послал своего молодого помощника вперед, чтобы не упустить жертву.