Съемки «Нефтедобытчиц» продолжались с переменным успехом!

У Кристиана вдруг начались страшные боли в животе, сопровождавшиеся неукротимой рвотой. Я в ужасе бросилась к Дедетте, та, заподозрив приступ аппендицита, вызвала врача, который сказал, что у Кристиана начинается перитонит и необходима срочная операция. Только этого мне не хватало!

Мне казалось, что я вижу кошмарный сон на каком-то непонятном иностранном языке. В больнице, когда его привезли в палату, он был еще под наркозом, но плакал и стонал от боли. Я долго сидела рядом, взяв его за руку, я не хотела оставлять его одного. Но поздней ночью мне пришлось все же вернуться в отель, чтобы попытаться хоть немного поспать.

Так было все пять дней, пока он лежал в больнице. Как только время позволяло, я бежала к нему и сидела с ним, пока, сморенная усталостью, не засыпала прямо на стуле, который там для меня поставили. За свою жизнь я провела много часов, держа за руку дорогого мне человека, боровшегося с болью, с болезнью или со смертью.

Об этом знают только они и я.

Но если бы эти руки соединились в цепь, то, быть может, по ней я смогла бы подняться в рай, когда настанет мой черед.

Выйдя из больницы, Кристиан сразу сообщил мне, что едет к матери в Канны. Только она могла должным образом обеспечить его выздоровление! Он очень обидел меня. Но я старалась это понять, старалась понять его. И вот опять я оказалась в одиночестве, несмотря на мое желание делать добро, мою преданность и мою грусть.

А фильм продолжался. Предстояло снимать знаменитую драку, поединок между Клаудией и мной, как между двумя вожаками стада, за право быть главенствующей семьей!

Эта сцена снималась неделю. Семь долгих дней, с утра до вечера, мы по-мужски лупили друг друга кулаками и по очереди валялись в пыли. Главная трудность была в том, чтобы уклониться от удара, делая вид, будто он попал в цель! Два или три раза я оказывалась с рассеченной губой. У бедной Клаудии с самого начала был страшный фонарь под глазом. Эта беспощадная драка сблизила нас. Когда очередной эпизод был отснят, мы бросались в объятия друг друга, извиняясь за неловкие движения.

На поверку Клаудия оказалась смелой и совестливой.

Я глубоко уважаю ее. По знаку она Овен, и это, думаю, помогло ей, в отличие от меня, занимающей противоположное место на карте звездного неба, выдержать немало испытаний, безропотно и с достоинством.

Я не задержалась в Сен-Тропезе, мне хотелось лишь повидать Кристиана и осмотреть его шрам, длинный, как мое предплечье. Потом снова в дорогу, в Париж, нельзя было больше тянуть с переездом на бульвар Ланн. Это оказалось совсем не простым делом, я никак не могла переломить себя. В последний момент я вдруг раздумала, не захотела покидать обжитой, уютный уголок на авеню Поль-Думер ради новой, незнакомой квартиры. И снова, в который раз, меня выручила мама, а Кристиан в это время был занят чтением спортивного журнала. Когда все уже перевезли, я попрежнему ночевала на авеню Поль-Думер, на матраце, положенном прямо на пол. Я упорно отказывалась покидать эти стены, где чувствовала себя защищенной.

И все же пришлось наконец отдать швартовы!

Настал роковой вечер, когда Кристиан привез меня на бульвар Ланн, и с домом семьдесят один на авеню Поль-Думер пришлось проститься навсегда.

Разумеется, все там было красиво, все как я хотела. Разумеется, со временем я привыкну и освоюсь. Но в ту ночь я так и не смогла заснуть, мне было не по себе среди этого великолепия, столь чуждого моим сокровенным желаниям. Мадам Рене испытала такое же чувство и почти сразу же попросила расчет! Этого я никак не ожидала. Она героически справилась с переездом и попыталась приспособиться к новой жизни, но не смогла.

Она убила меня этим, просто убила… Мне легче потерять милого сердцу любовника, чем прислугу. Мадам Рене была одной из тех, на ком держалась моя жизнь. Я предлагала ей любые прибавки к жалованью, но она осталась равнодушной.

Свое тридцатисемилетие я встретила, по уши увязнув в запутанных делах.

День рождения не был для меня праздником.

Кристиан заявил, что хочет снова занять место бармена в клубе «Сен-Никола» на зимний сезон! Тогда я решила снять на три месяца шале в Мерибеле. Но как я управлюсь со всем этим без мадам Рене?

Мы с Мишель целыми днями принимали кандидатов на ее место, изучали их рекомендации и выслушивали их условия…

Не найдя никого, кто мог бы заменить мадам Рене, я уже начала паниковать! Я даже согласилась бы переехать обратно на авеню Поль-Думер, лишь бы она вернулась ко мне. Легко сказать! Мадам Рене была чистокровная, типичная нормандка, упрямая как осел: если она принимала решение, ничто не могло заставить ее передумать.

Тогда я стала плакать! И плакала без конца.

Наверно, так на меня подействовала утомительная синхронизация «Нефтедобытчиц». Кристиан на секунду задерживал на мне взгляд, затем снова углублялся в чтение «Команды». Он целые дни проводил на диване, поставленном напротив телевизора! Когда чтение, наконец, заканчивалось, мне забивали голову телепередачами о футболе, велогонках или боксе. На минутку уняв слезы, я подходила к телефону: так хотелось поговорить с кем-нибудь не о спорте. Из одного такого разговора я узнала, что дворецкий, служивший у нас в Авориазе два года назад, сейчас без работы. Он искал себе место и предлагал мне нанять его. Он умел все: готовить, убирать, гладить, подавать на стол, мог даже сделать укол в случае необходимости.

Я готова была расцеловать его!

Поскольку от природы я не отличаюсь терпением, мне пришлось пустить в ход все мои дипломатические таланты, дабы не твердить моему новому дворецкому с утра до вечера, что он идиот! Он хотел все сделать как лучше, но делал одни глупости, слишком много внимания уделял хорошему тону и слишком мало — пользе дела. Вдобавок, он оказался откровенным гомиком. И обволакивал Кристиана томными взглядами!.. Но что делать, не ревновать же мне было к собственному дворецкому.

Кристиан уехал на работу. В ожидании моего приезда в Мерибель он, как и в прошлом году, жил в однокомнатной квартире у Клода Готье в Куршевеле.

На Рождество весь клан в полном составе собрался в Мерибеле.

У нас с Кристианом все складывалось неважно.

Он уезжал каждый вечер, часов в пять, и возвращался только в четыре утра, а то и вовсе не возвращался, если дорогу от Мерибеля до Куршевеля заносило. Он пытался поспать до полудня, но все остальные вставали в девять и поднимали немыслимый гвалт, особенно дети! Ведь в шале всегда такой резонанс, там слышен каждый звук.

Настроение у Кристиана было хуже некуда. У меня тоже.

Рождество я встретила без Кристиана. В клубе «Сен-Никола» был большой наплыв посетителей! Как всегда, я нарядила елку и разложила под ней подарки для всех. Снег падал крупными хлопьями, в камине весело горел огонь, пахло смолой и хвоей, все было как на Крайнем Севере.

Это было почти счастье!

Между Кристианом и Жаклин Весьер возникли трения. За минувший год у него появились привычки кинозвезды, он отказывался подчиняться суровой дисциплине, которую установила для своего персонала Жаклин, разговаривал с ней недопустимым тоном. В общем, вообразил себя… Брижит Бардо! Такое не раз случалось с мужчинами, которые вошли в мою жизнь. Надо было обладать большим умом, чтобы не поддаться этой мимикрии.

В новогоднюю ночь, когда били часы, я смогла поцеловать Кристиана: он стал безработным!

Мне больше незачем было оставаться в шале, и мы собрали вещи. Редкий случай, но у меня в ближайшее время не предвиделось съемок. Кристиан тоже был свободен, и я решила пожить полной жизнью — ведь мое существование столько лет формально было подчинено определенному режиму.

На афишах «Ромового бульвара» и «Нефтедобытчиц», не так давно вышедших на экраны, мое имя еще было написано гигантскими буквами. Оба фильма имели успех, но «Ромовый бульвар» шел на несколько голов впереди и тащил за собой «Нефтедобытчиц», словно локомотив!