Я сказала ей, что жду с 9 утра, больше не в силах, хочу спать. Бесполезно. Она снова меня напудрила, оттянула со лба мой не то парик, не то берет и велела ждать стоя. И я, как лошадь, чуть было не заснула стоя, когда в полночь за мной пришли.

Вывели меня на свет в большую позолоченную гостиную, где разыгрывалась моя сцена с Жаном Маре. Подвели к Гитри. Он командовал, сидя в кресле на колесах. Сзади его катил ассистент. Гитри был бородат, в шляпе и с тростью. Он долго смотрел на меня и вдруг спросил с сомнением: «Сколько вам лет, крошка?»

Я ответила: «Девятнадцать, мэтр».

Он лукаво улыбнулся и сказал тихонько: «В ваши годы, крошка, можно и подождать!»

Мама, часто простужавшаяся, на премьере фильма в моей сцене с Маре опять чихнула. И, выходит, опять меня пропустила! Но обещала мне, что обязательно залечит свой хронический насморк перед моим следующим фильмом!

«Пари-Матч» послал Вадима к виконтессе де Люин сделать репортаж о псовой охоте, которую устраивала она в своем замке на Луаре.

Я не захотела оставаться одна дома даже в обществе Клоуна. До смерти боялась, что Вадим встретит там красотку и устроит мне на голове то же украшение, что и у оленя, предмета охоты. С одной стороны — ревную, с другой — не могу видеть, даже издали, как охотятся — проливают кровь. Приехав в замок, я тут же ощутила жуткую атмосферу, которая предшествует большой бойне. Я заперлась у себя в комнате, дождалась отъезда убийц и вышла на прогулку в лес. Издалека доносились звуки рога, лай собак и прочие шумы, нарушавшие тишину леса, где люди убивали.

Помню, мечтала, чтобы добрая фея остановила их!

И молила небо спасти оленя от кровожадной своры.

Я представляла себя на месте оленя, тосковала его тоской, мучилась его мукой, его — тихого и безобидного лесного жителя, повинного только в том, что имеет рога, которые люди жаждут повесить, как трофей, у себя над камином.

С того дня ненавижу охотников. Я осознала, как никчемна, жестока, бесчеловечна охота.

Было уже темно, когда я вернулась. В замке — смех, визжат дамы в поисках кавалеров, басят мужчины, гордые, что убили. Посреди пустого двора лежал олень в луже крови. В моей памяти эта кровь несмываема. В тот миг я поклялась, что буду делать все возможное, чтобы люди осознали свое заблуждение. И начала немедленно.

Сдерживая тошноту, я вошла в гостиную, где находился Вадим. Он недоумевал, куда я запропастилась. Я не поздоровалась ни с кем, даже с хозяйкой. Смотрю — гости пьют за успех охоты. Смеются, когда надо плакать! Сама не своя от тоски, раздражения и бессилия, я вышла из замка и отправилась пешком в Париж. Вадим догнал меня на машине и с чемоданами.

Таков был, есть и будет мой характер.

Несмотря на болезненную застенчивость, я всегда делала то, что считала правильным.

В то время я снималась у Марка Аллегре в фильме с заманчивым названием «Будущие звезды» и целые дни проводила бок о бок с Жаном Маре. Танцевать я умела, освоила азы драматического искусства, а вот в пении была полный ноль.

И вот учусь певчески округлять губы, правильно дышать и держаться, как примадонна. Пою — под фонограмму — известные арии из «Тоски» и «Мадам Баттерфляй»…

И опять я посмешище!

Допев арии, по роли играю любовь с Маре. Прилагаю для правдоподобия огромные усилия: ленивый и холодный партнер не слишком вдохновляет.

Решительно, он — моему сердцу не угроза и Вадиму не соперник.

Противозачаточных таблеток еще не придумали, прочие средства были не надежны. Всякая задержка вела к тревоге, тревога — к панике!

То и дело я считала дни, вперед, назад, по ночам не знала, как быть — не скажу с «супружеским долгом», ибо не было это ни долгом, ни супружеским. Ну какой из Вадима супруг! В общем, не любя арифметики, но любя любовь, я снова забеременела!

Вроде бы я замужняя дама, не страшно. Страшно! Еще как! Меня никогда не тянуло стать матерью… К тому же первая беременность оставила ужасное воспоминание. Хоть убей, не хотела ребенка! А потом, надо было работать, только-только стали появляться роли. Откажусь — ставьте на мне крест.

С согласия Вадима я решилась на аборт.

Но в те годы аборт был уголовно наказуем… И я замахала кулаками после драки: поклялась больше никогда и ни за что не заниматься любовью! Столько мук за миг удовольствия… Может, я какая-то не такая? Как же другие женщины — живут, любят и — не беременеют? А я не успею взглянуть на голого мужчину — и уже в положении!

Мой врач пожалел меня и обещал сделать выскабливание, если я найду кого-нибудь, кто устроит кровотеченье. Я нашла — в сомнительном квартале, в каком-то грязном углу. Произошло все в ужасных антисанитарных условиях. Итак, срочно больница и операция! И тут я очутилась в глубоком обмороке. То ли анестезия слишком сильная, то ли аллергия на пентотал, то ли еще что… Сердце остановилось на операционном столе. Мне сделали сердечный массаж. Хвала Господу, сердце заработало!

Под общим наркозом я не осознавала ничего, рассказали мне обо всем позже и посоветовали никогда не пить пентотал в качестве снотворного. Вышла я из больницы еле живая и с трудом оправилась. Но долго еще была слаба.

Ужасно то, что актрисе нельзя заболеть. В этом я вскоре еще раз с горечью удостоверилась. Больна или нет — а фильм надо снять. Работай или сдохни — вот изнанка нашего ремесла.

Франция меня не оценила, я решила завоевать Италию. В Риме предлагали работу.

Я собрала чемодан и из парижской гостиницы уехала в римскую. Одно было плохо — Клоуна из-за карантина пришлось оставить с Вадимом. В Риме все оказалось чудесным — сам город, и жизнь в нем, и жители!

У меня появилась подруга. Звали ее Урсула Андресс, и она, как и я, пыталась сниматься в кино. Жили мы (но не спали) вместе, из экономии. Подойдем режиссерам, нет ли — неизвестно. То говорят — ростом не вышла, то чересчур длинна, то юна, то то, то се. Вспомни они об этом впоследствии — локти кусали бы!

Наконец я нашла себе роль в американском фильме «Елена Троянская» с Россаной Подестой. Я должна была играть ее рабыню. По-английски я говорила слабо, а трусила сильно. На пробы пришло 80 человек. Слова я выучила назубок, правда, не понимала смысла, зато говорила так уверенно, что была принята. Забавы ради сунула палец в шестеренки американской киномашины.

А с ней шутки плохи!

И дисциплина, и английский давались мне с трудом. Ни то, ни другое я на дух не выносила. Ходила на съемки, точно несла солдатскую службу!

Вадим был мне как-никак супругом и курсировал между Парижем и Римом. В общем, я любила его, но страсть со временем прошла, и у меня появились любовники, юные римляне… Недолго я блюла обет целомудрия! Но мне всегда нужна была опора. Вадим — опора. Он необходим мне. Я ни за что на свете не брошу его!

Пребывание в Риме затянулось. Больше так не могу!

Американцы милы, но с какой стати вставать в 5 утра, если съемки в 9? Мое отношение к работе их смешило. Им нравилась малышка «френч-герл» — у себя дома они признали это! А я, раз уж торчала в Риме, после «Уорнер Бразерс» на мелкой местной киностудийке снялась с Пьером Крессуа в посредственной мелодраме «Ненависть, любовь и предательство». Но заработала я на ней совсем неплохо — будет на что вернуться во Францию.

Но прежде вернулась я в больницу.

Сказались последствия операции и усталость после двух фильмов — целые дни я проводила на ногах. Я слегла с сильным кровотечением.

Пришлось пойти на новую операцию в римской клинике с американскими нянечками. Недоснятая мелодрама превращалась в драму по моей вине. На третий день после операции режиссер умолял меня выйти на съемки. Только закончи, а там отдыхай, хоть всю жизнь. Я согласилась.

В результате — еще месяц съемок. Час снималась, потом, ослабев, ложилась… Режиссер уговаривал пересилить себя, встать. Я вставала. Потом, едва живая, измученная кровотечением, возвращалась в отель, надеясь, что завтра мне станет лучше! Но завтра было, как вчера.