Иньиго де Маэсту отправился в путь с первыми лучами солнца, чтобы пораньше добраться до дома Хуаны. Он был самым молодым из помощников Саласара, это сразу было видно по его безбородому лицу отрока-херувима и по вызывающей, озорной манере поведения, типичной для человека, еще не познавшего ударов судьбы. Гладкие и послушные волосы пшеничного, почти пепельного цвета, стоило им немного растрепаться, падали ему на лоб, словно плотная накидка, а чистая кожа и небесно-голубые глаза, обрамленные загнутыми вверх ресницами, явились причиной того, что в детстве его не раз принимали за девочку.

Он был родом из состоятельной семьи, проживавшей в одном из селений недалеко от Алавы, решившей, что младшему из сыновей более всего пристало церковное поприще, а значительный денежный вклад позволил ему выбрать монастырь. Хотя сначала казалось, что призвание Иньиго было навязано, он всецело посвятил себя миссии служения Богу, проявляя чуть ли не отцовскую заботу о самом мелком создании. Он старался увидеть в однажды установленном Богом миропорядке то, что заставило бы человеческий род искренне помогать самым бедным и обездоленным, а потому искал в текстах Нового Завета слова или фразы, которые могли бы укрепить его в собственной вере. Его всегда можно было застать где-нибудь в уголке со священной книгой в руках: он бормотал литании на латыни, затверживая их наизусть. Саласар восхищался его упорством, хотя иногда, желая его поддразнить, советовал ему не терять времени, отыскивая в книгах способ для упорядочения неразберихи, в которую ввергнут весь мир, поскольку, чтобы выполнить подобную задачу, надобно спуститься в клоаку и выпачкаться в нечистотах по самые уши.

— Я готов, — простодушно отвечал ему Иньиго, потому что от природы был смелым юношей, — но, прежде чем спускаться туда, в самую грязь, о которой вы мне толкуете, я хочу вооружиться высокими знаниями, чтобы понять, как мне ее удалить.

При этом Иньиго де Маэсту не оставался простым созерцателем, потому что его благие намерения почти ежедневно наталкивались на потребности молодого человека. Он проявлял нетерпение, дерзкий оптимизм, и инквизитору Саласару, человеку серьезному, часто приходилось сдерживать смех, глядя, как брат Доминго де Сардо кипятится в тех случаях, когда какой-нибудь послушник высказывает не вполне ортодоксальные идеи. Порой Иньиго умирал от скуки, слушая во время мессы красочные описания неба и ада, и ему стоило огромных усилий не начать клевать носом или зевать. И тут же, в порыве раскаяния из-за своей невнимательности, накладывал на себя нелепые наказания, которые забывал исполнить, и для искупления вины подыскивал себе очередное наказание, пока не запутывался окончательно и уже не знал, за что, собственно, просит прощения.

Его все смешило, хотя он мог растрогаться до слез, слушая Те Deum Laudamus.Иньиго еще не научился смирять чувства и в любой ситуации рисковал испытать на себе последствия своей необузданной восприимчивости. Каждое утро он преисполнялся благими намерениями: чаще молиться, внимательнее слушать учителя, не поддаваться влиянию сумасбродных историй, которые рассказывали явившиеся за прощением, дарованным эдиктом… Однако, несмотря на все его попытки обуздать с помощью силы воли собственную натуру, последняя, как правило, одерживала верх.

Иногда Саласару приходилось толкать его под столом ногой, чтобы он перестал сидеть с круглыми, как блюдца, глазами и открытым ртом и продолжал переводить сладострастный рассказ какой-нибудь женщины, которая во всех красках описывала свое нечестивое общение с Сатаной. Инквизитор начал работать с ним лишь недавно, но уже успел заметить, какое оглушительное действие рассказы этих людей производили на сознание Иньиго. Он видел, как после допросов тот ходил взад-вперед, так сильно мотая головой, что, если немного поднапрячься, можно будет услышать мысли юноши.

Иньиго нравилось высасывать сок из побегов растений; он был знатоком птиц. В детстве отец натаскал его в искусстве охоты, и благодаря времени, проведенному в лесу, юноша научился распознавать животных, едва бросив взгляд на часть следа, оставшегося на земле. По отметинам он определелял, был ли это старый или молодой зверь, передвигался ли шагом или бежал, шел в стаде или сам по себе. Не было случая, чтобы, следуя указаниям Иньиго, охотники не вышли бы на зверя, но, как только его отец поднимал аркебузу, чтобы произвести выстрел, малыш Иньиго поднимал шум, начинал кричать животному, мол, убегай, спасай свою жизнь. Умолял отца не губить Божье создание, поскольку разве оно виновато, бедное, что шкура или мясо делают его привлекательным в глазах людей:

— Не убивайте его, отец, не убивайте, — кричал он, — а то я перестану дышать, задохнусь и умру…

И он так заходился в истерике, что его начинала бить дрожь, по лицу у него текли капли пота, щеки лихорадочно горели. Краем глаза он следил за раздосадованным отцом, а на ужин получал похлебку из репы. Вот тогда-то родители и поняли, что Иньиго слишком впечатлителен по натуре, чтобы выдержать тяготы мирской жизни, и решили определить его на духовное поприще.

Саласару был по душе этот паренек. Было в нем что-то особенное, необъяснимое, что заставляло инквизитора искать его общества, потому что Иньиго обладал способностью противодействовать его непреходящему пессимизму. Смешил его. Кроме того, мастерски владел кастильским и баскским языками, что делало его незаменимым во время допросов в ходе Визита.

В то утро молодой послушник поднялся так рано, что день не успел даже проглянуть — над горизонтом еще был окрашен в сине-сапфировые ночные тона. Неукоснительно следуя указаниям священника Боррего Солано, он вскоре отыскал тропинку, которая должна была его вывести прямиком к дому покойной Хуаны де Саури. Тощая блохастая собака с проплешинами на спине и боках, почуяв шаги, подняла одно ухо, неторопливо потянулась, вежливо пропустила его вперед и тут же разразилась яростным лаем, следуя за ним по улочке до тех, пока Иньиго, поворотясь к ней лицом, не произнес несколько ласковых слов спокойным тоном, каким обычно увещевают животных, и не наклонился, чтобы почесать ей за ухом. Как только собака увидела, что ее выпад не произвел на послушника ни малейшего впечатления и он преспокойно отправился себе дальше, она скучающе зевнула, разлеглась на земле и принялась невозмутимо выискивать блох.

Вскоре Иньиго вышел за околицу и углубился в густой сосновый лес. Юноша вертел золотистой головой, посматривая по сторонам, с подозрение оглядывался, щурил свои голубые глаза и вглядывался в горизонт с видом охотничьей собаки, потому что с самого начала Визита его не покидало ощущение чьего-то незримого присутствия, неотступного преследования. Доминго все время твердил себе, что, мол, не иначе как за ними наблюдают ведьмы, чтобы быть в курсе их действий. Стоило только об этом подумать, и у Иньиго по телу бежали мурашки.

Он шел около получаса, следуя всем изгибам тропинки и благодаря судьбу за то, что обошлось без дождя, потому что бурая почва даже от небольшого количества воды живо превратилась бы в кашу. Он останавливался и осматривал землю под деревьями, вокруг камней, в поисках перречикос, грибов с приятным вкусом, которые можно встретить только весной в самой чаще дремучего леса. Он нашел несколько штук и осторожно сложил их в котомку.

Ночная сырость начала подниматься от поверхности земли, образуя тонкую завесу тумана, которая размывала очертания деревьев и трав, и на какое-то мгновение у Иньиго возникло ощущение, что он плывет на облаке. Время от времени он вновь ощущал чье-то неуловимое присутствие. Он чувствовал, что его преследуют, что за ним шпионят, наступают на пятки, но сколько бы ни пытался быстро обернуться, как ни пытался напрячь слух, затаив дыхание, так никого и не обнаружил.