— Могу ли я чем-то помочь тебе, дочь моя?

Священник, он был небольшого роста, лицо в морщинах, выступил из тени и направился к ней с благостным видом, прижав к груди сложенные ладони.

— Грасия де Итурральде, — выпалила она, прерывисто дыша, — умерла не своей смертью, Грасию де Итурральде убил муж мотыгой.

— Успокойся, девушка, мне ничего такого неизвестно. Грасия не умирала. Если только ты не имеешь в виду обещание, данное ею супругу в день свадьбы. Говорится же, — священник возвел очи к небу и начал перечислять, — в здравии и болезни, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучит их. — Он вновь обратил свой взор на Май и ткнул в нее указательным пальцем: — А она ушла, убежала, не будучи мертвой. Ну нет, так не поступают. Это большой, очень большой грех. Выставила Мариано дураком перед всей деревней, а наших-то хлебом не корми, дай только посплетничать и ближних своих грязью обмарать. Ты ведь знаешь, каковы люди.

— Да, мне об этом говорили.

— Грасия очень рассердилась на мужа и на меня, когда узнала, что это он донес мне на подругу, а я взял на себя труд сообщить о подозрительных людях в Урдакс, — объяснил священник. — Ко мне она тоже стала испытывать неприязнь и в отместку перестала приходить в церковь. Господь ей судья!

Священник рассказал Май, что Грасия была так поражена, когда стража святой инквизиции забрала Марию де Эчалеку, что почувствовала себя виновной в ее несчастье. Не спала, страшно похудела и все время плакала.

— Муж Грасии сказал мне, что она стала совсем невозможной, так что я решил подняться на холм и поговорить с ней. Посоветовал ей с большим рвением отнестись к домашнему хозяйству и с чутким вниманием к своему мужу, но она даже не удостоила меня взглядом, повернулась ко мне спиной и как ни в чем не бывало продолжила заниматься своим делом до самого моего ухода. С тех пор как колдунов арестовали, супруги почти не разговаривали.

Мариано через день спускался в церковь, чтобы узнать от священника новости об аутодафе и о том, попала ли подруга жены в число приговоренных к очищению огнем. Затем возвращался домой и за ужином описывал Грасии самые жуткие подробности, смакуя их до тех пор, пока та не начинала плакать. Мы узнали, что Мария де Эчалеку скончалась в тюрьме еще до аутодафе, из-за эпидемии, — объяснил священник. — Тогда Мариано обратился к святой инквизиции и пожелал купить землю соседки.

Мариано принялся, надо и не надо, с неуемной энергией распахивать участок, словно много лет жаждал надругаться над этой землей: он оставлял за собой отвалы земли, развороченной без всякой цели, и не удосужился посеять на ней ни одной морковки. А тем временем стены его дома чуть ли не криком кричали, требуя побелки, черепица осыпалась с крыши, обнажая перекрытия, а кухня походила на свинарник.

И вот однажды Грасия сбежала. Воспользовалась тем, что муж отправился в Сугаррамурди за семенами и удобрениями. Вернувшись, он удивился: из трубы не шел дым, хотя приближалось время ужина. В окнах не было света, и на стук никто не отозвался. Он почуял неладное. Пинком распахнул дверь, заглянул в постель — не заболела ли, под кровать — не вздумала ли играть в прятки, и отправился в дом напротив в надежде, что у нее случился приступ меланхолии, нахлынули воспоминания о подруге, и она заперлась там изнутри.

— Скажи-ка мне, где ты есть, а не то я найду и выпушу тебе кишки, — закричал Мариано де Айтахорена, огромными шагами преодолевая расстояние, отделявшее два дома друг от друга.

Однако там ее тоже не было. Он встал посреди участка и принялся выкрикивать, как одержимый, имя жены, пока не распугал всех кур и не охрип. Тогда он вернулся в свой дом. Направился прямехонько к коробке, в которой хранил сбережения, и обнаружил там только свободно разгуливающего паука с длинными и тонкими, словно нитки, ножками. Он побагровел от гнева. Грасия сбежала с его деньгами. Заглянув в конюшню, он увидел, что она также забрала с собой их единственную лошадь, безобразную, кривоногую, которую, тем не менее, она обожала, потому что ей подарили ее еще в детстве и которую Мариано упорно запрягал в плуг, невзирая на протесты жены. Когда до него дошло, что жена его бросила, его пришлось уламывать всем миром, поскольку в ярости он хотел разнести полдеревни.

— Известно ли, куда отправилась Грасия? — спросила Май священника.

— Ну, так, чтобы знать наверняка, нет, точно неизвестно. Но люди говорят… Ты же знаешь, каковы люди.

— Да, знаю, каковы они, — согласилась Май.

— Говорят, у нее есть семья в Рентерии и что она, наверное, отправилась туда… — И смиренно добавил, вновь возведя очи горе и напустив на себя тот же простодушный вид, что и в начале разговора: — Да простит Господь эту бедную заблудшую овцу.

— Спасибо, падре, — сказала Май. Девушка взяла Бельтрана под уздцы и пустилась в путь, однако, внезапно что-то вспомнив, вернулась назад. — Простите, падре, могу ли я вас попросить о последнем одолжении?

— Если это в моих силах…

— Скорее в вашем хозяйстве, — уточнила Май. — Есть ли у вас куры или какая-нибудь другая птица с белыми перьями?

— Да, на заднем дворе. Четыре курицы, один петух и одна гусыня. Но к гусыне лучше не подходить. У нее есть скверная привычка щипать незнакомых людей за ягодицы.

Не прошло и часа с того момента, как Май покинула церковь, и Мариано Айтахорена влетел туда как ошпаренный.

— Падре, ведьмы вернулись!

— О чем ты говоришь?

— Одна из них побывала у меня сегодня утром. Просто ужас. Явилась в компании с демоном в обличье осла. — Мариано захлебывался от возбуждения. — Она хотела видеть мою жену, чтобы предложить ей колдовские снадобья.

— Ведьма? — с озабоченным видом переспросил священник. — Она была здесь, но это была всего-навсего девушка, которая…

— Она была здесь? — удивленно перебил его Мариано. — Что ей было надо?

— Она искала могилу твоей жены. Она думала, что та умерла, и…

— Дело, оказывается, обстоит хуже, чем я думал. — Мариано опустился на церковную скамью и обхватил голову руками. — Они хотят нам напакостить в отместку! Почему они от нас не отстанут? Я думал, что мы избавились от ведьм, когда донесли на эту самую Марию де Эчалеку святой инквизиции. А они вернулись! — И, подняв глаза, он спросил: — Что она вам сказала?

— Спросила про могилу Марии, я сказал ей, что она не умерла, затем она попросила у меня перья и…

— Перья?

— Я разрешил ей зайти в курятник, — упавшим голосом сказал священник, отводя взгляд.

— Мы пропали! Пропали, пропали… — Мариано де Айтахорена пришел в такое возбуждение, что заразил им и священника.

— Мы пропали, — простонал тот.

— Она использует перья, чтобы навести на нас порчу. Ну, теперь опять жди несчастий.

И тогда священник приосанился, вскинул голову и посмотрел Мариано прямо в глаза. Он вовсе не желал, чтобы дьявол вернулся на земли Урдакса.

— Успокойся, — сказал он ему ровным голосом. — Святая инквизиция воспользовалась услугами охотника за ведьмами. Как я понял, он уже недалеко отсюда. Мне известно, по какой дороге отправилась ведьма со своим дьявольским ослом. Если оба исчадия останутся в пределах Урдакса, охотник за ведьмами их изловит. В этом можешь быть уверен, — завершил свою речь священник, по-отечески положив руку на плечо Мариано.

Прибытие миссии Саласара в Элисондо было обставлено по всем требованиям протокола. Въезд делегации под звон колоколов, торжественный прием со стороны местных властей, плач и причитания жителей, пострадавших от ведьм и умоляющих сеньоров инквизиторов покончить, ради всего святого, с этой напастью, которая не дает покоя деревне…

Разместившись в доме, который приготовил им алькальд, Саласар первым делом отправился в церковь, чтобы удостовериться в том, что санбенито, а также таблички с именами местных жителей, которые были казнены инквизицией, все так же висят на дверях их домов. По правилам Саласар обязан был заниматься подобными бюрократическими вопросами. Он отметил отсутствие двух табличек с фамилиями людей, упомянутых в документах инквизиции как еретики, и еще одна обветшала, а буквы на ней стерлись. Иногда разрушение надписей происходило вследствие непогоды, но в большинстве случаев в порче санбенито и соответствующих табличек были повинны люди. Родственники казненного отваживались на подобный шаг, чтобы избавиться от позора и избежать неудобств, проистекающих из наличия еретика в семье.