— Задерживай, — усмехнулся Дорогин, глядя прямо в глаза Овсейчику. Таможеннику от этого взгляда стало не по себе. Он почувствовал недюжинную силу мужчины, противостоящего ему, этот взгляд отрезвлял и злил одновременно.

— Ты что, не понял? Разворачивай машину, выбрасывай деда и уезжай отсюда подобру–поздорову, пока мы тебе кости не переломали!

— Ты все сказал? — спокойно спросил Дорогин, не отводя взгляд.

Овсейчик не выдержал и несколько раз моргнул. Это еще больше разозлило его, и он запустил руку под полу куртки, изображая, будто у него там есть пистолет.

— Ты лучше молнию на штанах застегни, — негромко произнес Дорогин, показав пальцем на прореху, из которой торчал край светлой рубашки.

Овсейчик машинально посмотрел вниз, молча застегнул молнию. У него внутри все кипело, но, памятуя о словах Саванюка, он все еще надеялся просто запугать и спровадить Дорогина.

— Завезу деда и, может быть, если мне захочется, утром поеду назад, — спокойно сказал Муму.

— Дед сам дойдет. А ну, выбирайся из машины! — крикнул старику таможенник.

Тот взялся за ручку, но Дорогин бросил ему:

— Сиди, дед, на месте. Не видишь, наш храбрый урод пьяный?

Вот эти‑то слова оказались каплей, переполнившей чашу терпения вспыльчивого старшего сержанта. Он резко нанес удар, целясь Дорогину в переносицу, зная наперед, что первый удар всегда решает исход драки. Ударишь удачно — противник повержен, промахнешься — потеряешь веру в себя.

Дорогин, видевший Овсейчика лишь боковым зрением, резко уклонился, и кулак таможенника врезался в подголовник сиденья. С недоумением Овсейчик смотрел на собственную руку, не понимая, как это он промахнулся, ведь только что нос противника был перед его глазами.

— Если бы ты был трезвым, — сказал Дорогин, — и находился при исполнении, да был бы повежливее, может быть, я бы тебя и послушался. Но ты просто урод, который попался мне на дороге в лесу, и слушать твои бредни я сегодня не собираюсь, — он взялся за дверцу, готовый ее захлопнуть.

И тут Овсейчик, совсем потеряв голову от злости, набросился на него, схватил за плечи и выволок из машины. Злость придала ему силу, но этой силы хватило ненадолго. Несколько секунд мужчины боролись, перекатываясь по траве. Михальчук и рад был бы помочь своему напарнику, но не знал, как это сделать.

Лишь только он собирался схватить Дорогина, как сверху оказывался Овсейчик. Когда он заносил ногу, чтобы ударить Сергея, тут же останавливался: старший сержант уже лежал внизу.

На ноги Сергей вскочил первым и стал с опущенными руками — так, словно бы ждал на лесной дороге прибытия не то рейсового автобуса, не то трамвая, спокойный и уверенный в себе.

Овсейчик сел и прохрипел:

— Ах ты, сука! —но вместо того, чтобы ползти к Дорогину, стал медленно отползать, пока не уткнулся спиной в дерево. — Ты чего, козел, стоишь, — крикнул Овсейчик своему напарнику, — сзади заходи!

. По неосторожности Михальчук послушался старшего по званию. Боком, боком пробрался Дорогину за спину, но тут услышал уже за своей спиной грозное рычание пса, который высунул, морду, страшную, оскаленную, между спинками передних сидений.

— Там пес, — прохрипел Михальчук.

— Хрен с ним, с псом! — крикнул Овсейчик, вскакивая на ноги и бросаясь к Дорогину.

Сергей почти одновременно нанес два удара — один ногой по изготовившемуся к прыжку Михальчуку, второй, кулаком, Овсейчику в солнечное сплетение. Таможенники упали одновременно, словно их бросила на землю взрывная волна.

И тут дед Михась закричал истошным голосом:

— Люди, убивают!

Крик эхом разлетелся по вечернему лесу. Скорее всего эту фразу дед готовил заранее, в самом начале, лишь только увидел приближающегося к автомобилю Овсейчика. И хоть сейчас ситуация изменилась, и убить таможенников мог уже Доро–гин, он все равно ее выкрикнул, потому что должен был избавиться от слов, которые сидели в горле и парализовали мысли.

Выпитая водка сыграла с таможенниками злую шутку. Они встрепенулись и, поднявшись, уже вдвоем, скрежеща зубами от обиды и негодования, ринулись на Дорогина. Они шли так, словно ловили какую‑то птицу, боясь, что она улетит, — широко расставив руки, хватая скрюченными пальцами воздух.Дорогин стоял невозмутимо и, когда его и двух его противников разделяли лишь считанные шаги, сделал резкое движение — не бил, а пугал.Овсейчик остановился, облизнул кровоточащую губу, которую сам себе прикусил, затем, ощутив солоноватый вкус, провел ладонью по подбородку и глянул на окровавленные пальцы.

— Да ты мне рожу разбил! Я тебя сейчас… — и в руках Овсейчика появился нож, длинный, охотничий, со сверкающим полированным лезвием.

По своему опыту Дорогин знал, чем красивее и изящнее нож, тем хуже человек умеет владеть им. У настоящих асов ножи неброские, с узкими темными лезвиями. Такой и не приметишь, как воткнется под ребра или же как им полоснут по горлу.

Нож описал дугу, лезвие вспороло воздух у самого лица Дорогина.

— Поосторожнее, — заметил Сергей, — нож‑то небось острый? Смотри, руку себе порежешь!

И тут Михальчук, споткнувшись о корень, упал прямо в ноги Дорогину, опрокинул его вперед — на Овсейчика. Старший сержант хотел ткнуть ножом Сергея в грудь, но сверкающее лезвие прошлось над плечом, зацепив острием куртку Дорогина.

И тут из машины одним прыжком выскочил громадный пес. Он бросился на человека с ножом быстро и стремительно, не издав при этом ни единого звука, Дорогин лишь почувствовал, как что‑то тяжелое пролетело над ним. Пес вцепился зубами в запястье Овсейчику. Таможенник, не удержав равновесие, упал на спину. Если бы он не разжал пальцы, пес наверняка перегрыз бы ему кость.

Овсейчик закричал истошно, протяжно, с хрипом. Лишь только нож упал в траву, пес тотчас разжал челюсти и уперся лапами в грудь поверженного противника. Он скалил зубы, огромные желтоватые клыки и горящие недобрым светом глаза животного наводили на таможенника ужас. Пес хрипел, тяжело дышал, из уголков рта свисала густая слюна.

Освобождаясь от Михальчука, Дорогин ударил его ногой, затем легко отбросил в сторону. Поднялся, отряхнул одежду.

— Букет, Букет, оставь этого урода!

Но пес на этот раз не послушал нового хозяина. Он рычал, глядя в глаза противнику, словно у него имелись свои счеты с Овсейчиком. И стоило тому лишь шевельнуть рукой, как пес клацал зубами, предупреждая, что еще одно движение — и челюсти могут сомкнуться на горле.

— Уйди! Уйди! — засипел таможенник. Дорогин взял пса, который недовольно рычал,

за ошейник, оттащил в сторону и грозно прикрикнул:

— Сидеть! Сидеть, Букет! — а затем потрепал его по загривку. — Молодец, хороший пес, настоящий друг!

Сергей нагнулся, небрежно поднял нож, взвесил его в пальцах, а затем, с разворота, не целясь, метнул. Нож воткнулся в ствол старой ели метрах в четырех от земли, воткнулся глубоко, почти на треть большого лезвия. Затем Сергей подошел к мотоциклу, вырвал ключи из замка зажигания и зашвырнул их далеко в кусты. Сорвал патрубок с бензобака, дождался, пока топливо вытечет на землю, оттолкнул мотоцикл на обочину. Тот завалился набок.

Таможенники сидели на траве, не рискуя подняться на ноги. Ведь рядом был пес, который бросал враждебные взгляды то на одного, то на другого.

— Когда захочу, ребята, тогда и уеду. Вы меня поняли? А если будете упорствовать, пожалеете, причем сильно пожалеете.Дед Михась сидел в машине ни жив ни мертв.

—- Я буду здесь до тех пор, пока не разберусь, что случилось с моим другом. И если будете гнать волну, — глядя в глаза Овсейчику, произнес Дорогин, — вам не поздоровится, уж поверьте!

— Сергей, Сергей, поехали отсюда! Ну их к чертовой матери, они же совсем пьяные!

— Залезай! — приказал псу Дорогин.

Тот легко вскочил вначале на сиденье водителя, затем перемахнул через спинку и устроился сзади, развалясь во всю длину сиденья. Сергей сел в машину, повернул ключ в замке зажигания, хлопнул дверцей. Автомобиль рванул с места, и из‑под протектора полетели в лица таможенников куски земли и истертой травы.