Однако долгое отсутствие императора в Риме и его кажущееся равнодушие ко всему, что не касалось магов и астрологии, сослужило Сеяну плохую службу. Однажды, потеряв осторожность, он слишком увлекся политикой и в 31 году добился для себя назначения соконсулом Тиберия. Его стремление к власти стало всепоглощающим. После этого заклятым «друзьям» префекта преторианцев не составило труда донести в уши увлеченного мифами, предсказаниями и ночными оргиями кесаря нужную им интерпретацию намерений Сеяна, обвинив последнего в заговоре с целью узурпации трона. Надо признать, что инстинкт потери власти у Тиберия был развит чрезвычайно: Сеян был тут же арестован, мгновенно приговорен сенатом к смерти и казнен. Казнили даже его детей. Поговаривали, что немаловажную роль в этом странном деле сыграл и Гай Юлий Цезарь Германик — будущий император Калигула, который не без умысла на протяжении нескольких лет разделял показное одиночество императора Тиберия на Капри и за это время сделал немало, чтобы расчистить себе путь к трону.

Командующим преторианской гвардией вместо Сеяна был назначен некто Невий Серторий Макрон, который, как и следовало ожидать, немедленно невзлюбил всех тех наместников римских провинций, которые были назначены по протекции его предшественника. В империи это было традицией — при назначении на высокие посты исходить не из заслуг, опыта и авторитета потенциальных кандидатов, а в первую очередь из степени их личной преданности, и даже не столько императору, сколько его приближенным. По этому вопросу Макрон и Калигула быстро нашли общий язык.

Тиберий был крупным крепким мужчиной с отменным здоровьем, хотя время от времени, особенно когда на него накатывали приступы страха или раздражения, его внешность уродовала отвратительная сыпь. Ходил он, наклонив голову, твердо держа шею, с суровым лицом, обычно молча. С окружающими разговаривал лишь изредка и медленно. Он хорошо видел в темноте, был жесток и мрачен, считал недостойным императора делиться с подданными своими мыслями и разъяснять им мотивы своих поступков. В то же время его очень пугал гром, который император приписывал гневу богов.

Именно гром однажды бушевавшей над Капри грозы разбудил его ночью весной 36 года. Лежа под невесомым одеялом ангорской шерсти на огромном ложе в дворцовой спальне, он старался собраться с мыслями. Его крайне беспокоил полученный накануне вечером доклад о странном происшествии, случившемся несколько лет тому назад в Иудее. Из донесения начальника тайной полиции в Ершалаиме, некоего Афрания, следовало, что с легкой руки римского наместника — всадника Гая Понтия Пилата — все эти годы в Иудее и Самарии происходили и продолжают происходить удивительные, даже мистические события, о которых ему, императору, до сих пор ничего не было известно. Этот самый Пилат посмел утаить от него необыкновенную историю, которая могла бы развлечь кесаря и стать достойным украшением его коллекции мифов и чудес.

По словам Афрания, история эта началась три или четыре года тому назад, когда в Иудее, Галилее и Самарии объявился некий бродячий философ по имени Иешуа, родом из Назарета Галилейского, который начал по всей территории вверенной Пилату провинции проповедовать неведомую доселе веру в единого Бога, всемилостивого и вселюбящего. При этом упомянутый Иешуа призывал к покаянию, предвещал скорое наступление Царства Божьего, творил всякие чудеса, а именно: исцелял больных, воскрешал умерших, изгонял бесов, превращал воду в вино, чем снискал немалую славу среди простого народа. Кроме того, он называл себя Сыном Божьим и в конце концов неминуемо вступил в конфликт с иудейскими книжниками и фарисеями, в том числе вызвал гнев и самого иудейского первосвященника Иосифа Каифы. Последний лично приказал арестовать смутьяна, способствовал осуждению его судом синедриона и постановил добиться его казни через римскую власть. Предварительно Каифа заручился также поддержкой царя Ирода Агриппы, вовсе не заинтересованного в смущении умов богоизбранного народа иудейского проповедями какого-то мага и софиста, которого из-за производимых им чудес стали величать чуть ли не царем иудейским. Более того, распространились слухи, что этот Иешуа происходил из рода царя Давида и был не кем иным, как мессией, приход которого предсказан иудейскими пророками и который должен принести народу долгожданное освобождение от захватчиков.

Освобождение! Это уже попахивало заговором против Рима!

Такие новости нельзя было игнорировать.

Тиберий встал, взял со стола пергамент с донесением, поднес его к факелу и стал читать.

«За то, что он своим учением обличал книжников и вождей иудейских, в особенности же за то, что весьма многие делались последователями его, эти книжники и фарисеи так ожесточились против него, что, наконец арестовав его и осудив судом синедриона, представили его Пилату Понтийскому и настоятельно потребовали у него согласия отдать Иешуа Назарейского на распятие.

Понтий Пилат питал тогда вражду к Ироду, царю иудеев, и к Каифе, первосвященнику Ершалаимского Храма, но потом, когда бродяга Иешуа со связанными руками был приведен к нему на суд, Пилат допросил его, чтобы точно узнать, чего он хотел относительно народа иудейского. Ибо в представленных бумагах было сказано, что Ирод Агриппа боялся наречения Иешуа земным царем, которым тот может быть низложен со своего царства. Каифа же опасался еще более худшего — что тот станет духовным пастырем для народа, который оставит учения иудейских пророков и перестанет платить подати в Храм. Пилат же, по замыслу Каифы, Ирода и окружающих их иудеев, должен был предать его на смерть…»

Афраний привел также описание означенного Иешуа из Назарета.

«Он был человеком высокого роста и благородной наружности, важного и выразительного вида. Глядя на него, нельзя было не восторгаться им и вместе с тем не бояться его. Волосы у него были волнистые и кудреватые, немного темнее и сильно блестящие там, где они спадали на плечи. Они разделялись на две стороны по обычаю назареев. Чело у него было гладкое и чудесно спокойное; на лице его не было ни морщин, ни каких-либо пятен, а румянец делал его щеки прекрасными. Нос и уста его были совершенны. Он имел густую коричневатую бороду в цвет его волос, недлинную, ровно остриженную. Глаза у него — яркие и как бы имели различный цвет в различное время. Он страшил фарисеев своими угрозами, был спокоен в своих проповедях к тем, кто внимал ему, человек любящий и любимый, бодрый, но постоянно серьезный. Никто и никогда не видел его смеющимся, но часто видели скорбящим. Руки и другие члены тела его отличались совершенной гармонией, а речь его была ровна и важна…»

«Ничего себе, бродячий философ, — подумал Тиберий, — Афраний описывает его как самого важного вельможу или даже бога». Он стал читать дальше.

«Невзирая на то что во время судебного разбирательства все обвинения были доказаны, Гай Понтий Пилат, сговорившись с писарем префектуры в Ершалаиме Марком, задумали Ирода и Каифу обмануть и на крест отправили осужденного в один день с Иешуа из Назарета и схожего с ним разбойника Вараввана. Бродячий же проповедник был ими спасен, помещен под стражу, но преступно упущен на третий день. Однако упомянутый Иешуа Иудею не покинул, а явился своим ученикам, число коих теперь множится день ото дня, чтобы сказать им, что он жив. Лишь когда в народе начались волнения и слухи разные распространились повсеместно о распятом и воскресшем после смерти мессии, уразумел Пилат, что сотворил он, и означенный Иешуа был силой отправлен за пределы Иудеи, где следы его затерялись. Иные же твердо уверовали, что то был истинно Сын Божий, который исцелял хвори, оживлял усопших, говорил с Богом и ныне взят им на небо. Именуют себя оные христианами, по данному ими упомянутому бродяге прозвищу Иешуа Христос, что означает — мессия. Слухи о мессии распространились теперь за пределы Иудеи, и ныне последователей Христа можно встретить повсюду — от Сирии до Египта.

Афраний, покорный и верный слуга великого кесаря, прилагает к этому уверения в том, что свидетельствует обо всем правдиво и во славу Рима. Да пребудет великий кесарь вечно в добром здравии…»