— То есть, я так понимаю, вы своего Бога или, вернее, богов уже нашли, Артур Александрович? И что же вы хотите от нас? — на этот раз слово взял Трубецкой. Он стоял, скрестив руки на груди, и молча, с весьма хмурым выражением лица разглядывал гладкого и холеного типа, который когда-то был его другом.

— Ну что ж, раз все ясно, тогда перейдем к делу. — Бестужева, видимо, сентиментальные воспоминания ничуть не тревожили, хотя Сергей Михайлович с Анной в свое время спасли ему жизнь. Впрочем, чему удивляться: в мире власти и денег нет места человеческим чувствам и сантиментам.

— Видите ли, — продолжил он, — у нас возникли некоторые проблемы. Если с западной частью христианского мира все более-менее ясно и нам удалось закрепить на II Ватиканском соборе в догматической конституции о Церкви «Lumen Gentium» догмат о непогрешимости Папы и обеспечить впоследствии его практическую реализацию, то вот с восточной частью, то есть с православными, одна морока. С Божьей и с нашей помощью институт Римских Пап теперь является неотъемлемой частью исповедуемой нами формулы Царства Божьего на земле. Однако при этом на православном, так сказать, фронте у нас гораздо более скромные успехи. Брожение среди восточных церквей, которые продолжают множиться и выступать самостоятельной интеллектуальной и организационной силой, является крайне нежелательным.

— Мы-то тут при чем? — не выдержала Анна. — Мы ведь сугубо светские люди.

— Вы, Анна Николаевна и Сергей Михайлович, волею случая узнали слишком много из того, что вполне серьезно могло бы поколебать авторитет Церкви в контексте ее взаимодействия с государством. Нас это не устраивает, и я уполномочен сделать вам предложение о сотрудничестве. — Бестужев выдержал паузу, как бы подчеркивая важность того, что он собирался сказать. — Мы хотим, чтобы вы стали проводниками идей мирового правительства на Востоке, в среде ортодоксальных христиан. Ведь если знание о том, что Иисус, возможно, не был распят, а догматы христианства в их современном виде являются продуктом совсем не его проповедей, но приняты голосованием собрания епископов, которых, кстати, на это никто не уполномочивал, да еще через триста лет после того, как Спаситель приходил к нам, станет всеобщим достоянием, то мир просто рухнет. Мы не можем этого допустить.

— Я правильно вас понимаю, — Сергей Михайлович говорил сухо и по-деловому, — что вы предлагаете нам принять непогрешимость Римского Папы, поверить в чистилище, в непорочное зачатие не только Иисуса Христа, но и Девы Марии, ее посмертное телесное вознесение на небо, о чем, благодаря тому же Папе, стало известно лишь в 1950 году, и все такое прочее? Без нашего участия процесс театрализованного почитания остатков «одежды Христа», кусочков креста, на котором он был распят, гвоздей, которыми его прибивали к кресту, и других чудотворных реликвий вам кажется неполным? Может, нам еще и обет безбрачия принять? Когда-то я думал, что целибат у католиков — это нечто вроде монашеского отречения от мира для достижения более высокой духовной гармонии… А оказалось, что его ввели в XIII столетии, чтобы не допустить раздела церковных земель между наследниками священнослужителя!

— Все это совершенно не обязательно, — Бестужев тоже перешел на сугубо деловой тон. — Католики верят в одни мифы, православные — в другие, а мы ничего не имеем против права свободного выбора, кому и в какие мифы верить.

— Ах так! — разгорячился Трубецкой. — Тогда вы, кстати, не объясните ли нам, почему по церковным канонам принято крестить младенцев, хотя сам Иисус крестился в тридцать лет? Если вы за право выбора, то почему мы не даем нашим детям возможность самим выбирать, в кого верить и к какой конфессии присоединяться? Впрочем, я догадываюсь, каков будет ответ: ваше «мировое правительство» уже все решило за нас всех — что нам лучше, а что хуже.

— Не преувеличивай, Сергей. Тебя послушать, так все беды — от католиков и от заскорузлых традиций. А при Петре Первом православная церковь разве не стала частью государственного аппарата? А разве монастыри в России не являлись крупнейшими собственниками земель и крепостных? Православная церковь активно противодействовала отмене крепостного права, выступала за сохранение телесных наказаний, призывала паству к покорности и смирению. Это все общеизвестно, и поэтому не стоит перекладывать все грехи на одни плечи. На самом деле ни Всевышнему нет никакого дела до наших мелких меркантильных интересов, дрязг и проблем, ни мировому правительству некогда заниматься такими пустяками. Люди сами выбирают, каким реликвиям поклоняться и какие ритуалы соблюдать.И если кому-то нравится обрезаться, а кому-то креститься, то мы тут ни при чем. Так же, как никто никого не неволит крестить детей в младенчестве. Где такое сказано? Еще раз повторю тебе — каждый сам выбираетсвой путь. Помнишь, как сказал святой апостол Павел в Первом послании к Тимофею: « Ибо един Бог, един и посредник между Богом и человеками, человек Иисус Христос…» Кто же виноват в том, что люди просто-напросто ленятся самостоятельно прочитать не то что всю Библию, но даже Новый Завет, а слушают то, что скажут им проповедники? А проповедники ведь разные бывают. Так стоит ли служить им, этим ленивым и ограниченным людям, или лучше встать на сторону сильных и умных, которым хватает ума держать массы всех этих «человеков» под контролем?

— Где-то я такое уже слышала. Не в нацистской ли Германии похожие речи произносили про «высшую расу» и тому подобное? — Анна была вне себя от возмущения.

— Нацизм тут притянут за уши, бросьте. Мы ни в коем случае не призываем к насилию и вовсе не утверждаем, что одна раса или какая-то из религий выше другой . Мы просто используем тот самый уровень погружения в духовное рабство, который человечество само, добровольно избрало для себя, для управления глобальными процессами.В этом нет ничего плохого, если хорошенько подумать.

— Если хорошо подумать, то хочется дать тебе в морду, извини за недипломатическое выражение, — снова вступил в полемику Трубецкой. — Ты на полном серьезе предлагаешь нам присоединиться к вашей деятельности по управлению толпой, типа, как высшим существам? Ты в своем уме?

Бестужев, видимо, начал терять терпение. Он помолчал несколько секунд, затем произнес с нотками угрозы в голосе:

— Я не собираюсь долго вас уговаривать. От вас ничего особенного не требуется. Не нужно принимать католицизм, делать обрезание и надевать тюрбан. Живите, как жили. Просто со временем нужно будет опубликовать пару монографий, с десяток статей, выступить с серией лекций, тематику и направленность которых мы вам подскажем, да и с материалами поможем. Подумайте. У вас отсюда есть только два выхода: или туда, — он показал рукой на окно, где уже стемнело, — а там очень холодно и вы легко и просто замерзнете, а уж то, что вас никто там не найдет, так это гарантия. Во всяком случае, до сих пор не находили. Или — к нам. Так что или вы соглашаетесь сотрудничать, и тогда мы подпишем небольшой контракт, в котором все и оговорим, или… Решать вам. У вас есть время до завтра.

Гай Понтий Пилат, жестокий правитель Иудеи, тщетно пытался справиться с нахлынувшим на него раздражением. Было очевидно, что Каифа пытается втянуть его в какую-то странную историю, прислав этого полоумного арестанта на суд римского префекта, но в какую? Решение следует принять до наступления праздника, и времени на тщательное расследование просто нет. А еще этот хамсин…

— Что ты думаешь об этом деле, Афраний? Ты ведь все слышал, вернее, подслушивал, не так ли? — Пилат присел на кушетку. — Подать мне вина! — громко крикнул он. В зал тут же вбежал чернокожий слуга с кувшином прохладного красного вина, налил его в чашу и подал своему господину. Пилат взял чашу и сделал несколько жадных глотков. После этого префект жестом отпустил слугу.

— Конечно, я же должен знать обо всем важном, что происходит в Ершалаиме, — спокойно и с достоинством ответил стоявший перед Пилатом начальник тайной полиции Иудеи после того, как слуга вышел из зала. — Тем более когда рассматривается такой исключительно сложный случай.