Никейский символ веры гласил: « Веруем во Единого Бога-Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого; и во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, рожденного от Отца, Бога от Бога, Свет от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, несотворенного, Отцу единосущного, чрез Которого все произошло как на небе, так и на земле. Ради нас, человеков, и ради нашего спасения нисшедшего, воплотившегося и вочеловечившегося, страдавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса и грядущего судить живых и мертвых; и в Духа Святого».

Пасху же поручили вычислять епископу Александрийскому, который должен был информировать все остальные епархии о дате празднования.

Удачное разрешение двух основных спорных вопросов предопределило следующий шаг — формулировку основных правил обустройства Церкви Христовой. Следовало раз и навсегда узаконить, кто, как и когда рукополагает епископов, каковы критерии, позволяющие получить сан, в чем заключаются основные моральные нормы их поведения и обустройства семейной жизни, а также другие схожие вопросы. Результатом кропотливой работы стало принятие двадцати канонов, одобренных как духовенством, так и вердиктом императора. Тем самым были заложены основы создания всемирной Церкви с общими для всех правилами. Наряду с другими, менее значимыми вопросами, были определены и географические границы церковной власти и юрисдикции Рима, Александрии, Антиохии и Иерусалима. В числе прочих было уделено внимание статусу священников, в частности тех, кто намеренно оскопил себя, дабы получить духовный сан, и невозможности воцерковления лиц, отлученных от Церкви в других епархиях. Было также определено, какие книги будут входить в Библию, какие — нет. По наущению Евсевия Кесарийского, которого Константин необыкновенно чтил за ученость, император взял на себя труд оплатить изготовление пятидесяти — по тем временам огромного количества — полных Библий по составленному Евсевием образцу Священного Писания.

Но как быть с язычниками, составляющими большинство в его империи? Этот вопрос не мог не мучить императора, и он не забывал о нем ни на минуту. При всей своей привлекательности и мощной духовной идее, заложенной в христианстве, новая вера все еще была достоянием меньшинства. Во многих городах империи христиане сосуществовали бок о бок с другими религиями, и император вынужден был с этим считаться.

Кроме всего прочего, он, как и его отец, был верным последователем Непобедимого Солнца, культа бога Митры, что, не подразумевая отвержения других богов, было поклонением высшему существу, символом которого было солнце. Именно с изображением Митры чеканил Константин свои монеты. В глазах императора Непобедимое Солнце и христианский Бог не были так уж несовместимы. Ему даже казалось, что их можно считать воплощениями одного высшего божества и что другие боги, хотя и занимающие подчиненное положение, тоже вполне реальны и обладают определенной силой. Поэтому при случае он не брезговал обращаться за советом к оракулу Аполлона, принял титул первосвященника, который традиционно был прерогативой императоров, и участвовал в разного рода языческих обрядах, вовсе не считая, что тем самым изменяет Богу, которого стремился дать своей империи.

Впрочем, Константин был проницательным политиком. Он обладал такой властью, что мог покровительствовать христианам, строить церкви и одновременно свозить со всей империи в Константинополь статуи языческих богов для украшения города своей мечты. Если бы он попытался запретить поклонение языческим богам, то очень скоро столкнулся бы с непреодолимым сопротивлением. Языческие боги отнюдь не были забыты. Христианство еще только начинало укореняться среди старой аристократии и сельского населения провинций. В армии многие поклонялись Митре и другим языческим богам. В Афинской академии и в Александрийском музее, двух крупнейших учебных центрах того времени, учили языческой мудрости. Императорский указ не мог отменить всего этого, во всяком случае в тот момент не мог, да и у самого императора, не видевшего, в чем так уж несовместимы Непобедимое Солнце и Сын Бога, не было желания такой указ издавать.

И при этом Константин отлично понимал, каких успехов он может достичь, если сумеет приспособить христианство для своих политических целей. Он, безусловно, осознавал, что в нравственном отношении христианство стоит неизмеримо выше языческих верований. Однако в те годы он еще не пережил полного переворота в своей жизни, который однозначно привел бы его в русло христианства. Ведь по своему естеству он был грубый, бесцеремонный и властолюбивый человек. За годы правления он истребил почти всех своих соратников и родственников. В 324 году по его приказу был казнен Лициний — недавний союзник и соавтор Миланского эдикта, а в 326 году — подозреваемые в заговоре против императора его жена Фауста и сын Крисп. Все это произошло почти в то же самое время, когда Константин председательствовал на Никейском соборе, а царица Елена пребывала с миссией поисков христианских реликвий в Иерусалиме.

Надо полагать, что со временем его суеверный страх перед языческими богами уступил место суеверному страху перед Христом. В свое время, войдя в Рим, Константин прежде всего позаботился о том, чтобы в городе была воздвигнута его статуя с крестом в руке. В этом явно проявилось его желание прославить в первую очередь собственную персону и лишь между прочим отметить, что в победе ему помог тот Бог, которому поклоняются христиане. Статуя Константина стояла в языческом капище среди языческих богов, и он ее оттуда не удалял. Хотя он и назвал себя христианином по духу, но в то же время не отказался от титула верховного жреца язычников.

Константин принял святое крещение лишь в конце жизни, перед самой смертью в 337 году, очевидно надеясь, что принятие христианства каким-то волшебным образом очистит его от прежних грехов. Об уровне истинного понимания им основ новой государственной религии говорит тот факт, что крестил его последователь Ария, епископ Евсевий Никомидийский, — и это после осуждения арианской ереси Никейским собором! Императору просто было все равно. Константин Великий скончался в день Пятидесятницы и был погребен в церкви Святых Апостолов, в заранее приготовленной им гробнице.

Когда Сергей Михайлович пришел в себя, вязаная шапочка все еще была у него на голове. Он сидел на стуле или, скорее, в кресле, с завязанными сзади руками, лишенный возможности двигаться. Голова слегка гудела от снотворного, действие которого, очевидно, прекратилось какое-то время тому назад. Он попытался восстановить в памяти, что же произошло с ним в Риме, и небезуспешно. Трубецкой четко помнил, как покинул библиотеку Ватикана, затем прошел через площадь Святого Петра и углубился в боковую улочку, которая вела к отелю. На этом воспоминания обрывались. Сейчас он не имел ни малейшего понятия, где находится и как сюда попал. «Вот сейчас снимут эту дурацкую шапочку и окажется, что ты в каком-нибудь подземелье или, что еще хуже, в комнате для пыток», — так или примерно так размышлял Сергей Михайлович, когда с него наконец сняли головной убор и развязали руки. После длительного пребывания в темноте глазам необходимо было время, чтобы привыкнуть к свету. Через минуту он уже смог осмотреться как следует. Все выглядело совсем не так, как он только что себе представлял.

Трубецкой находился в комнате, возможно кабинете, заставленном дорогой эксклюзивной мебелью. Кабинет, видимо, принадлежал какой-то очень важной и состоятельной персоне, поскольку письменный стол, кресла, настольная лампа, шторы, картины — абсолютно вся обстановка поражала изысканностью и была просто наивысшего качества. В то же время какая-либо персонификация утвари отсутствовала — ни одной фотографии, портрета, визитки, монограммы не было видно. Мягкий свет струился из каких-то невидимых светильников, а пушистый ковер полностью поглощал звуки шагов. В этом Трубецкой убедился довольно быстро, поскольку дверь без единого звука отворилась, и в кабинет совершенно бесшумно вошел невысокого роста, кругленький и лысоватый человек в безукоризненном костюме, начищенных до блеска штиблетах, но без галстука. На левой руке, как успел заметить Сергей Михайлович, у него был массивный золотой «брегет», а на мизинце правой руки — золотое кольцо с огромным бриллиантом. «Небедный, однако, товарищ», — мелькнула мысль. И тут этот самый товарищ заговорил по-русски слащавым голосом с едва заметным иностранным акцентом. Сомнений быть не могло: именно этот голос Трубецкой слышал по телефону в тот вечер, когда получил письмо от Анны, а затем в лондонской гостинице.