— Позвольте спросить, инспектор, как вы попали в мой дом? Обычно визитеры звонят мне снизу.

— Кто-то выходил из подъезда, — коротко ответил он, похоже, не желая вдаваться в подробности.

— Понимаю. И вас просто впустили?

Он кивнул.

— Вы не сказали, что служите в полиции?

Он ответил недоуменным взглядом, словно я допустил бестактность.

— Простите меня, но это многоквартирный дом, и я склонен думать, что все, кто здесь проживает, несут определенную ответственность друг перед другом. Особенно, когда дело касается посторонних. Вас не затруднит показать мне удостоверение?

Он вздохнул, заученным жестом сунул руку в карман плаща, достал удостоверение в кожаном чехле, раскрыл. Я внимательно прочитал имя, фамилию, должность.

— Очень хорошо. Могу я предложить вам что-нибудь выпить?

— Нет, — он убрал удостоверение в карман.

— Присядете?

Инспектор не присел, словно и не услышал меня. Он оглядел мою гостиную, груду книг на кофейном столике, письменный стол и ноутбук, распечатанную рукопись (мой последний роман), телефон, пепельницу с несколькими окурками. Его взгляд прошелся по упрятанному под стекло и взятому в рамку первому изданию «Мальтийского сокола» Дэшила Хэммета, которое висело на стене, по двум большим окнам, выходящим на канал Бинненкант и жилые баржи, пришвартованные к набережной. Полисмены часто ведут себя в чужих домах так, словно проводят инвентаризацию и такое право получено ими от Господа Бога. Бюрграве в этом ничем не отличался от своих коллег, разве что был дотошнее многих.

— Документы у вас есть?

— Простите?

— Ваши иммиграционные документы.

— Таких у меня нет, — ответил я. — Европейский союз и все такое.

Он моргнул за отполированными линзами.

— Тогда ваш паспорт.

— Один момент. — Я оставил инспектора в гостиной и пошел в спальню за паспортом. Когда вернулся, он стоял у стены и внимательно изучал обложку романа Хэммета.

— Вы книголюб, инспектор?

Он посмотрел на меня.

— Это знаменитая книга?

— Более чем.

— Большинство людей вешают на стены картины.

— Я не большой поклонник живописи. Во всяком случае, не готов украшать картинами стены.

— Вы слышали о голландских мастерах?

— Одном или двух, — признал я. — Честно говоря, никогда не любил Ван Гога.

Я протянул Бюрграве паспорт, он открыл последнюю страницу и пристально всмотрелся в меня, словно подозревал, что фотография там совсем и не моя. Потом достал из кармана блокнот и ручку, начал записывать паспортные данные.

— По какому делу в Амстердаме, господин Ховард?

— Работаю над книгой. — Я указал на рукопись. — Я пишу детективные романы. Возможно, вы читали один из них.

— Не читал. — Он все записывал. — Ваши произведения, наверное, не очень известны за пределами вашей страны.

— Мои книги хорошо продаются даже в Японии.

— Япония — не Нидерланды.

Вы понимаете, почему его произвели в инспекторы?

— Это обычная проверка? — спросил я, кивком указав на паспорт.

— Несколько дней тому назад с вами связывался один человек, господин Ховард. В среду вечером.

Он оторвался от блокнота и встретился со мной взглядом.

— Боюсь, не припомню. — Я надеялся, что ответил ровным, спокойным голосом.

— Он послал вам электронное письмо.

— Правда? Вот этого я совершенно не помню, в последнее время я очень много работал. Вас не затруднит назвать мне его фамилию?

Бюрграве изучающе вгляделся в мою физиономию, ожидая, что я как-то выдам себя. Я доброжелательно улыбнулся и склонил голову набок.

— Его фамилия — Парк.

— Нет. — Я покачал головой, насупившись, словно изо всех сил рылся в памяти. — Боюсь, эта фамилия мне ни о чем не говорит.

— У нас его ноутбук. Там в почте отмечено, что вы письмо прочитали.

— Так… подождите. Да, я получил одно письмо, раз уж вы упомянули о нем, и, возможно, оно пришло от этого человека. Видите ли, я стер его сразу же. Потому что оно было очень уж странным. Он предлагал встретиться с ним в баре, насколько припоминаю. Мои читатели обычно задают вопросы, связанные с моими романами, или просят расписаться на книге. И очень редко хотят встретиться со мной.

— Вы с ним встретились?

Я сделал круглые глаза, потом покачал головой.

— Разумеется, нет. Вы курите, инспектор?

Я ускользнул от его взгляда, метнувшись к столу, чтобы взять пачку сигарет. Потом принялся разыскивать зажигалку, заглянул под бумаги, выдвинул верхний ящик, опять оставил его одного, чтобы сходить на кухню, показав незажженной сигаретой и брошенным на потолок взглядом, за чем иду.

На кухне шумно выдохнул (я не знал, что давно уже не дышу!) и попытался решить, как быть дальше. Ситуация складывалась так, что вариантов у меня оставалось немного. Я уже проложил курс, и теперь мне предстояло ему следовать. Сказав инспектору голландской полиции, что не встречался с человеком, которого едва не забили насмерть, я, возможно, сглупил, но все еще могло разрешиться наилучшим образом. У меня сложилось ощущение, что Бюрграве не успел покопаться в моем прошлом, и, если я не дам ему повода, он, возможно, не станет звонить в английское посольство, где ему могут наболтать обо мне все, что угодно.

Я схватил с плиты коробку спичек и вернулся в гостиную. И уже собрался зажечь спичку, когда Бюрграве указал на зажигалку, лежащую на столе на самом виду.

— И куда я только смотрел! — Я всплеснул руками. — Вечно со мной такая история.

Бюрграве не подал виду, поверил он мне или нет. Значения, наверное, это не имело. Я взял зажигалку, закурил, язычок пламени отразился от полированных линз его очков.

— Значит, вы не встречались с господином Парком? — вновь спросил он.

— Именно это я и сказал.

— Но ему вы об этом не сказали?

— Вы про ответ на его электронное письмо? Нет, я не ответил. Наверное, поступил невежливо. Но, видите ли, никогда не знаешь, чего хотят эти люди.

— Но вы сообщили ему, что письмо прочитано.

— Подтверждение прочтения, так, кажется, это называется. Я об этом понятия не имел.

— То есть, возможно, он пошел в этот бар.

— «Кафе де Брюг», если не ошибаюсь. Я его знаю, видите ли. Возможно, он мог туда пойти. Почему вас это интересует, позвольте спросить?

Бюрграве вновь пристально всмотрелся в меня, словно хотел точно зафиксировать выражение моего лица и изменения, которые вызовут произнесенные им слова.

— Господин Парк в больнице. На него напали.

— Господи. В кафе?

— В его квартире.

— И вы подумали, что вдруг мне что-то об этом известно?

Инспектор степенно кивнул.

— Боюсь, я ничем не могу вам помочь. А что говорит насчет всего этого господин Парк?

— Он спит.

Я нахмурился, пытаясь сделать вид, что пребываю в замешательстве, вызванном несоответствием серьезности его лица и последней фразы.

— Вы хотите сказать, он без сознания?

— Он может умереть.

— Господи! Как это печально. Очень сожалею, что больше ничем не могу помочь.

Я протянул руку, чтобы обменяться рукопожатием, но инспектор Бюрграве лишь взглянул на нее с легким пренебрежением, прежде чем двинуться к двери.

— Вы еще побудете в Амстердаме, господин Ховард? — спросил он, обернувшись.

— Пока не закончу книгу.

— Возможно, я захочу еще раз поговорить с вами?

— Нет вопросов. Но, инспектор, мой паспорт?

Бюрграве остановился. Я вытянул руку ладонью вверх, и инспектор, после короткого колебания, сунул руку во внутренний карман пиджака и вернул мне паспорт.

— Простите меня, — процедил он сквозь зубы.

— Пустяки, — беспечно ответил я.

После его ухода я какое-то время сидел за письменным столом, курил и смотрел в окно, наблюдая за рисунками, которыми ветер покрывал поверхность канала. Возникла мысль поработать над рукописью, попытаться разрешить неувязку с портфелем, замеченную Викторией, но я знал, что это бесполезно. Голову занимало совсем другое — история, в которую я влип. Я думал, стоило ли лгать Бюрграве, потом решил, что, может быть, следует согласиться с Викторией и покинуть Амстердам. Ничего тут меня не держало. Все мои вещи умещались в двух сумках, за квартиру я платил каждую неделю, последняя кража принесла мне шесть тысяч евро. Но я понимал, что это было бы ошибкой. Я же сам сказал Бюрграве, что намерен какое-то время побыть в Амстердаме, и мой внезапный отъезд будет выглядеть подозрительно. А, кроме того, уехав, я наверняка упускал шанс неплохо заработать.