— Ты спи! — С этими словами поднял ногу, ударил по моему стулу, и я повалился на бок; грудь вновь пронзила резкая боль.

И я действительно поспал, пусть и недолго. Проснулся от покалывания в придавленном предплечье. Нормальная циркуляция крови нарушилась, рука онемела. Скрипя зубами от боли в груди, я попытался вернуть стул в вертикальное положение, но сделать это не смог. Закончилось все тем, что я уткнулся лбом в пол, но стул на руку давить перестал, и по сосудам вновь побежала кровь. Все лучше, чем ничего, но мне хотелось вытянуть руку, потрясти ею, чтобы быстрее восстановить кровообращение.

— Эй! — позвал я, и нотка паники в голосе удивила меня самого. — Эй, у меня болит рука. Пожалуйста, действительно болит.

Раздались шаги.

— Пожалуйста, — продолжил я. — Хотя бы поставьте стул на ножки. Рука занемела, по ней не течет кровь.

Я увидел, как у порога на пол легла тень, но ко мне она не приблизилась.

— Пожалуйста, умоляю вас. Развяжите руки, дайте мне их размять. Пожалуйста.

Опять послышались шаги, только на этот раз они удалялись. Потом свет в коридоре погас; полежав еще некоторое время, я заскрипел зубами и всхлипнул. Еще немного, и я мог окончательно впасть в панику, потерять веру в себя, но вдруг меня охватила злость. Я начал ругаться, бросаться из стороны в сторону, кричать. Каждое движение отдавалось болью в израненном теле. Каким-то образом мне удалось перевернуться, и стул придавил другую руку. Я пролежал в таком положении бог знает сколько времени. Болела грудь, голова разламывалась; прошло немало времени, прежде чем Бритоголовый и Дохлый подошли ко мне.

— Поднимайся, — приказал Бритоголовый.

— Не могу.

Бритоголовый сделал знак Дохлому, и они вместе подняли меня, поставили стул на ножки. Я понятия не имел, который час, но полагал, что время уже перевалило за полночь. Дохлый, во всяком случае, выглядел крайне утомленным. С другой стороны, это никакого значения не имело.

— Расскажи нам об американце, — потребовал Бритоголовый.

Я моргнул, пытаясь собраться с мыслями, придать им хотя бы видимость порядка.

— Его звали Майкл Парк. — Я подвигал челюстью, облизал губы. Неприятный привкус никуда не делся. — Он только что вышел из тюрьмы. Его осудили за…

— Расскажи нам, как ты про него узнал.

— Он меня нашел сам, хотел, чтобы я украл у вас статуэтки… Пока вы обедали с ним.

— Ты лжешь! — Бритоголовый поднял руку, словно собрался ударить меня.

— Нет! — я отпрянул. — Это правда, честное слово. Он сказал, что вы ему доверяете. И он специально договорился о встрече с вами, чтобы дать мне спокойно их унести. Он дал ваши адреса и сказал, где вы храните обезьян.

Бритоголовый опустил руку.

— Почему он это сделал?

— Не знаю. Но он собирался покинуть Амстердам сразу после того, как я принесу ему статуэтки.

— Он именно так сказал?

— Да, именно так.

Бритоголовый задумался над моими словами, а Дохлый застыл в ожидании — его крысиное лицо подергивалось, руки-спички висели по бокам, как плети. Не нравился мне Дохлый. Совершенно не нравился. С Бритоголовым я еще мог говорить, а вот Дохлый, по-моему, совершенно не дружил с логикой. Он постоянно находился на взводе — таков, вероятно, был его характер, да к тому же он наверняка сидел на наркотиках.

— В любом случае, — я стремился продолжать разговор с Бритоголовым, — какое это имеет для вас значение? Майкл мертв, а три обезьяны у вас.

Бритоголовый втянул голову в плечи, словно готовясь к какому-то действию, и на этот раз я уж точно решил, что сейчас он ударит меня. Он глубоко вдохнул, широченная грудь поднялась, опустилась, пальцы сжались в кулаки. Кулаки сжались с такой силой, что кожа на костяшках пальцев побелела.

— Почему ты так считаешь?

— Это же очевидно. Вы забрали статуэтку у Майкла, а теперь вернули те две, которые я взял у вас.

— Ты сказал, что мы его убили. Это неправда.

Дохлый покивал, подтверждая слова Бритоголового.

— Если не вы, тогда кто?

— Ты, — ответил Бритоголовый. — Потому-то полиция и арестовала тебя.

— Они ошиблись.

— Нет, это ты ошибаешься. — Бритоголовый повертел головой, словно разминал мышцы шеи. — Полицейский, который арестовал тебя, Бюрграве… он ошибок не допускает.

— На этот раз допустил. Да, я побывал в квартире Майкла после того, как украл ваших обезьян, но к тому времени с ним уже разобрались. Он лежал в ванне. Ему пробили голову…

Бритоголовый шумно выдохнул и отвернулся, словно ему стало нехорошо от нарисованной мною картины. Дохлый, подобно ящерице, высунул язык изо рта.

— Американец тебе что-нибудь сказал?

— Нет.

— Он лжет, — уверенно заявил Дохлый. — Пытается обмануть нас.

— Это правда, — возразил я. — Верьте мне!

Бритоголовый поднял руку, предлагая нам обоим помолчать.

— У тебя нет третьей обезьяны? — спросил он.

— А разве она не у вас?

Он пристально посмотрел мне в глаза, словно пытаясь прочесть мои мысли. Я ответил ему тем же. Где же третья обезьяна? Где она, если ее нет ни у меня, ни у них? Неужели они вправду не убивали Майкла? После того как они избили меня и привязали к стулу, в это не очень верилось.

— Как насчет того, чтобы отпустить меня? — предложил я. — Я добуду вам третью обезьяну. Мне кажется, я знаю, где ее искать.

— Где?

— Если вы меня отпустите, я ее найду и принесу вам.

Бритоголовый широко улыбнулся, продемонстрировав вставные зубы. Даже сподобился на смешок.

— Врешь. Ты пойдешь в полицию.

— Полиция мне нужна не больше, чем вам. Поверьте мне…

— Что-то не хочется тебе верить. — Бритоголовый кивнул в сторону Дохлого. — Вот мой друг говорит, что тебя следует убить. И я склоняюсь к тому, чтобы согласиться с ним.

— Нет. Послушайте меня. Я знаю.

— Ничего ты не знаешь.

Он кивнул Дохлому, и они вышли из комнаты, закрыв за собой дверь.

Если вдуматься, то перед взломщиками и теми, кто хочет совершить побег, стоят схожие задачи. Разница лишь в том, что взломщик должен проникнуть в некое охраняемое замкнутое пространство, а беглец — покинуть его. И тому, и другому противостоят замки, цепи и тому подобное. Соответственно от них требуются похожие навыки. В общем, я хочу сказать, что мне удалось ослабить веревки, которые соединяли мои запястья со стулом.

Вообще-то я возился с веревками с того самого момента, как пришел в себя. Конечно, каждое движение отдавалось болью в груди — но все лучше, чем покорно ждать смерти. Я растягивал веревки, пытался распутать узлы и через несколько часов упорного труда развязал первый узел. Воодушевленный, я продолжил в том же духе и добился того, что в любой момент мог скинуть веревки с рук. Что и сделал, как только за Бритоголовым и Дохлым закрылась дверь.

Разумеется, это был только первый шаг, после которого я долго разминал руки и дул на потертости, оставленные веревкой. Как только в руки вернулась жизнь, я занялся ногами. Это было уже проще, и меня волновало только одно: успею ли я развязаться до того, как кто-то из них войдет и прибьет меня бейсбольной битой.

Такие мысли не помогали. Более того, они замедляли процесс, заставляли дергать за веревки вместо того, чтобы целенаправленно их распутывать. Я опасался упустить шанс на спасение. Нервное напряжение помогало только в одном: я думать забыл о боли. Что не могло не пойти на пользу, когда я встал со стула и приступил к следующему этапу — штурму люка на потолке.

Правда, когда я сдвигал крышку, боль напомнила о себе. Я даже начал опасаться, что при попытке забраться на чердак неминуемо свалюсь вниз и переломаю кости, но в итоге собственным примером подтвердил справедливость утверждения, что в критические моменты люди находят в себе дополнительные силы. Я все-таки забрался наверх — пусть даже боль пронзала все тело. На кону в конце концов стояла моя жизнь.

Оказавшись на чердаке, я сразу сунул руку под изоляцию — туда, где спрятал пистолет. И испытал огромное облегчение, когда мои пальцы плотно сжали рукоятку. Я нащупал чуть утопленную кнопку, нажал. Из рукоятки выдвинулась обойма. Я рассчитывал на другое; пришлось вернуть обойму на место. На пистолете еще имелся рычажок, я очень надеялся, что это предохранитель; сдвинул его до упора, и на этот раз из пистолета ничего не выдвинулось. Я спустил вниз ноги и спрыгнул на сундук.