Теперь они подумывают выйти на американский рынок. Ребята из звукозаписывающей студии убедили их попробовать пробиться на него — дескать, у них есть для этого все основания. Правда, для этого им придется некоторое время выдавать себя за американцев (!).

Поживем — увидим.

Лаура и Флавио развелись. Ни у него, ни у нее не было желания вернуться к прежнему. Сначала Лаура металась словно раненый зверь, потом, когда ее ярость угасла, наступил кризис. Он вышел за рамки измены, супружеских отношений с Флавио, людских сплетен и пересудов. Глубокий кризис захватил ее личность целиком, сокрушил ее ценности, ее уверенную позицию в жизни. Этот кризис назывался депрессией.

Это продолжалось почти год, но мало-помалу ей удалось выкарабкаться из депрессии. Нельзя сказать, что она стала новой. Она продолжала оставаться прежней Лаурой. Если она и изменилась, то лишь чуть-чуть. Хотя Франческо говорит, что переживания пошли ей на пользу.

Год назад она сошлась с одним мужчиной, врачом-гомеопатом, к которому пришла на прием, чтобы узнать, можно ли полностью избавиться от приема успокаивающих средств. Он молод, ему нет и тридцати, но производит впечатление крепко стоящего на ногах человека и очень влюблен в нее, даже если она… Но… не знаю.

В тот вечер Лаура рассказала мне всю правду. За исключением одного. Она все еще любит Франческо, несмотря на утверждение, что больше его не любит. В этом она соврала, но соврала прежде всего себе самой. Она убедила себя, что не любит. На самом деле она никогда не прекращала его любить.

Я часто спрашивала себя, почему она с таким упорством прямо-таки толкала меня в его объятия. Сперва я полагала, что это безумное стремление продиктовано желанием убить любовь, которую она к нему испытывала. Позже я поняла: она предпочитает видеть его счастливым со мной, чем несчастливым в одиночестве. Может, она поступала не самым рациональным образом и уж точно не из альтруизма. Это был осознанный компромисс, своего рода природный инстинкт, который позволял ей жить, смягчая ее страдания.

Я вижу это как бы издалека. В конце концов, она права и здесь: прошлогодний снег. Лаура бережет его.

Я не испытываю ревности к ней. Я не смогла бы быть такой.

Ничего не изменилось между Лаурой и Франческо, они лишь реже видятся. А когда видятся — по-прежнему искры летят.

Флавио так и не открыл Лауре, что изменял ей со мной. Он промолчал по многим причинам. Но главная — чтобы не вставлять ее страдать еще больше. Лаура до сих пор убеждена, что он наставлял ей рога с Де Бернардис. Она не захотела копаться глубже во всем этом. Меня, разумеется, это устраивает. Де Бернардис была уволена. Бедняжка, оно так и не узнала, что послужило поводом. Лаура потребовала ее головы и добилась своего.

Флавио связался с Кармелой Савойардо, которая можетсейчас ничем не заниматься, кроме как тратить деньги Флавио.

Недавно я встретила их. Она сделала вид, что не знакома со мной. Я тоже. Так что Флавио был вынужден представить ее мне:

— Знакомься, это Фанни Савойя.

У меня на языке вертелся вопрос: эта-то откуда нарисовалась? Но я сдержалась и спросила то, что наверняка спросил бы Франческо, будь он рядом:

— Из тех самых савойских Савойя [28]?

— Очень-очень далекое родство, — не моргнув глазом ответила Кармела.

Флавио работает как ненормальный, и это объяснимо, с учетом того, во что ему обошелся развод. Он был прав: Лаура «раздела его до нитки». Его усердие не прошло даром: за последние три года он впятеро увеличил оборот предприятия. В результате и для него все, что случилось, пошло на пользу.

Недавно я получила заманчивое предложение от «Джорнале»: поехать специальным корреспондентом в Нью-Йорк. Когда я сообщила об этом Франческо, он сказал:

— Если ты поедешь, я поеду тоже, какая разница, где жить, лишь бы вместе. Играть я смогу и в Нью-Йорке, там даже лучше. Так что выбор за тобой.

Пока что я ничем не занята, поскольку три месяца как беременна.

Услышав об этом, Франческо спросил:

— Как то есть беременна?

— Так. Как это бывает. Беременна.

— То есть совсем беременна?

— Совсем-совсем беременна.

— Ни хрена ж себе! — заключил он и три дня больше об этом не заговаривал.

А через три дня словно воскрес. Стал заботлив до крайности, внимателен к тому, что я ем, что пью, какую музыку слушаю. Когда мне было плохо, ему тоже было плохо, еще хуже, чем мне. Когда меня тошнило, его тоже тошнило. Он тоже ощущал себя надутым и даже, как и я, немного потолстел!

Он перелопатил гору книг о беременности, якобы приобретенных для меня. Он подписал меня на журнал «Женщина и мать», но и сам его читает. Мир может рухнуть, но он не позволит мне пропустить визит к гинекологу, на приеме у которого лучше бы ему не присутствовать, потому что следует шквал дурацких вопросов, особенно когда мне делают эхографию. Он рассчитывал увидеть эмбрион уже во время первого УЗИ.

— По-моему, это черное пятно и есть зародыш, ведь правда, доктор, это зародыш? — Он подмигивает мне и шепчет: — Черт возьми, какой он крошечный!

Гинеколог улыбается, уверенный, что Франческо пошутил. Что же до меня, я не знаю, шутил ли он. В последний раз он почти кричал в безудержном возбуждении:

— Смотри, смотри, Элиза! Это же ручки… это пальчики…! Это головка… это глаза… это нос… это рот!.. Все на месте! Все идеально!

Гинеколог, не зная, плакать ему или смеяться, спросил:

— Синьор Масса, вы шутите или серьезно?

— Шучу?! Почему я должен шутить?!

— Синьор Масса, но сейчас только третий месяц, и всего того, что вы тут перечислили, еще не может быть видно.

— Видно-видно! Я все это вижу!

Когда мы вышли, он на полном серьезе задал мне вопрос:

— Слушай, а может, нам сменить гинеколога? Этот ведь ничего не видит!

Если родится мальчик, он хочет назвать его Пупо.

Надеюсь, родится девочка.

Вот уже почти три года мы живем в Нью-Йорке.

Лаура растет не по дням, а по часам. Она очень красивая девочка, говорит по-итальянски и по-английски. У нее такие же волосы, как у матери: светлые, блестящие, тонкие. Глаза мои. Мы приехали сюда, когда Лауре исполнился всего месяц, иначе Элиза могла бы потерять предложенную ей работу в Нью-Йорке — уже объявился другой кандидат на это место. Я хотел, чтобы девочка родилась в Америке! И можно было приехать еще раньше. Но Элиза предпочла обождать. Дело в том, что она безоглядно доверяла только своему гинекологу. Тому самому, которому абсолютно не доверял я.

Это Элиза пожелала назвать девочку Лаурой.

— В конце концов, это все заслуга Лауры, правда? Если бы не вышло по ее, и наша малышка не появилась бы на свет. Если бы не Лаура, у нас вообще никто не появился бы на свет.

— О'кей, — уступил я ей, — будь по-твоему.

Я сам был уверен, что это правильный выбор.

Если бы родился мальчик, я хотел бы назвать его Пупо. Первым именем. И Моррисон — вторым.

Пупо Моррисон Масса. Звучит классно для рок-звезды.

Я уже видел его на сцене с электрогитарой в руках рядом со мной. Даже нет, я видел его одного, еще более заводного, чем я, играющего тяжелый рок а-ля «Блэк Саббат»!

Когда Элиза сказала Лауре, что мы решили назвать девочку ее именем, это потрясло ее до глубины души. А когда Элиза добавила, восхитительно солгав, что это была моя идея, потрясение Лауры перешло в рыдание.

— Она плачет, — сказала Элиза, прикрывая трубку рукой.

Я взял трубку:

— Сейчас-то чего плакать?

— Это из-за имени… спасибо, Франческо… просто не ожидала от тебя такого… спасибо.

— Я назвал ее в честь Лауры Паузини [29]. Она мой кумир.