— О чем именно? О чем ты хочешь поговорить со мной?

— В общем, Флавио… даже не знаю, как сказать тебе это…

— Как сказать мне что? — Я повышаю голос.

— Флавио, не кричи, пожалуйста.

— О'кей, не кричу. Но скажи мне, о чем речь.

— О том, что все кончено, Флавио. Между нами, я имею в виду. Нет смысла скрывать… я уже некоторое время собираюсь сказать тебе это… Я решила сказать тебе это завтра, но завтра я не хочу видеть тебя, извини, мне это тяжело. Мне очень жаль, что все пошло так. Я имею в виду то, что случилось у вас с Лаурой. Мне даже в голову не могло прийти, что ты действительно скажешь ей это…

— Ты шутишь, да?

— Нет, Флавио, я не шучу.

— Франческо… Вот в чем дело. Я как чувствовал. Это ты из-за Франческо, да?

— Нет, Франческо здесь ни при чем.

— Он всегда при чем, уж поверь мне! Это все из-за него, так?

— Нет, я тебе сказала. Я уже некоторое время думаю о том, чтобы порвать с тобой.

— Некоторое время? Тогда ясно, что это из-за Франческо.

— Я повторяю, Франческо ни при чем. Ты помнишь, вчера по телефону я тебе сказала, что должна поговорить с тобой…

— Ты трахалась с моим братом! Только подумать!..

— Перестань, Флавио. Не говори так, прошу тебя. Мы провели вчерашний вечер вместе, это правда, но не…

— Ты спуталась с ним, да?

— Да… может быть… то есть… я не знаю… Но он здесь ни при чем, клянусь тебе, Флавио!

— Твою мать! Я как знал, я чувствовал, чем все может кончиться… Ну надо же! Ты попалась как последняя дура… Он заморочил тебе голову своей болтовней, состроил тебе пару милых рожиц, и ты влипла. Ты не знаешь Франческо, через три месяца он устанет от тебя, ты ему надоешь, как ему надоедает все, как ему надоел этот мир, он так живет, такие, как он, не меняются, не меняются никогда! Подумай об этом, Элиза! Если это из-за Франческо, подумай лучше, потому что это долго не продлится, увидишь сама, что конец этому придет очень быстро.

Прошло почти четыре года со дня того разговора с Флавио. И почти четыре года, как я живу с Франческо.

Сначала Флавио доставал меня до изнеможения, но в конце концов оставил в покое. До него дошло, что Франческо действительно не имел отношения к нашему разрыву, что между нами все реально кончилось раньше, по крайней мере для меня. Но теперь Франческо, прежде чем затеять что-нибудь, заставлял меня клясться, и не один, а сто раз, что с Флавио на самом деле порвано окончательно.

Я никогда не претендовала на необыкновенного спутника жизни. Никаких принцев на белом коне. Мне нужен был всего лишь мужчина, который не считал бы все само собой разумеющимся, не превращал бы отношения в тягостную рутину, едва убедившись, что его любят. Мужчина, с которым можно, не напрягаясь, ощущать себя самой собой, не боясь быть осмеянной или осужденной, не боясь ошибиться. Мужчина, который не пытался бы изменить меня, делая похожей на свою мать. Мужчина, который умел бы слушать меня, а не только говорить о себе, который был бы способен увлечь меня участием в своих проблемах, своих мыслях, своих тревогах. Мужчина, который иногда давал бы мне почувствовать себя желанной, привлекательной, уникальной. Меня бы удовлетворила пусть одна нежная мысль обо мне, один крошечный акт самопожертвования, но исполненный от сердца, например подаренный цветок, — а почему бы и нет! Я требовала многого? Я вовсе не искала чего-то необыкновенного, хотя, если вдуматься, мужчина, отвечающий этим требованиям, и есть что-то необыкновенное.

Но если так, то Франческо именно такой! И даже больше, чем такой. Потому что умеет смотреть на меня особенным образом, заставляя улыбаться, умеет удивлять. Он уважает меня. Никогда не принимает слишком всерьез, но относится серьезно, даже когда шутит. Он и шутит со мной потому, что серьезно ко мне относится. Когда мы ссоримся у него не получается долго дуться. Он вообще очень деликатно заполняет мою жизнь. Мне нравится в нем еще тысяча качеств, которые я не могла бы определить. Но я влюблена, я влюбленная женщина, и может, только поэтому он кажется мне таким. Не то что у него нет недостатков, так не бывает. Лаура говорила, что он не амбициозный, бессистемный и ненадежный.

Жизнь, по его мнению, должна стать анархистским пацифистским раем — без бюрократических препон, официальных бумаг и срочных дел. Если просишь его сделать что-либо, он моментально отвечает: «Господи, какая тоска зеленая, это действительно так необходимо?» Или же — когда в настроении: «Ладно, я позабочусь об этом, не беспокойся». И тут же забывает. То, что поначалу я приняла за некоторую застенчивость, оказалось, попросту говоря, леностью характера. Я даже думаю, что он скрывает свои слабости, прежде всего от себя самого, за этим поведением как бы не от мира сего.

Бывают моменты, когда мне кажется, что вся его уверенность стоит на глиняных ногах, что его прагматизм и цинизм — лишь форма самозащиты. Это типично для мужчин. И он не исключение. Увы!

Первое время жизнь с ним не походила на легкую прогулку. Меня раздражали некоторые его причуды, типа не реагировать на телефонные звонки в воскресенье, и мне понадобилось немало терпения, чтобы свыкнуться с этим. Постепенно мы нашли общий язык. Скажем, к телефону в воскресенье подхожу я: если просят меня — хорошо, если его — говорю, что его нет. И он ни разу не спросил меня, кто звонит.

Последняя дискуссия по этому поводу состоялась год назад, после чего я вообще отказалась затевать разговоры на подобные темы.

Звонит телефон. Отвечаю. Недолгий разговор, и я возвращаюсь в гостиную. Он сидит в кресле и читает книгу. Невозмутимый.

Я сажусь. Смотрю на него. Он не реагирует. Продолжает читать.

— Тебе неинтересно узнать, кто звонил?

— Нет, потому что я знаю кто, — отвечает он, не отрываясь от книги.

— Ну и кто, скажи мне.

— Зануда.

— Не отгадал. Это были Гайя и Дэвид. Они спрашивали, придем ли мы к ним сегодня на обед.

Он поднимает голову от книги и говорит:

— Ты права, я ошибся: звонили двое зануд. Мне кажется, ты им уже подтвердила, что придем, разве нет?

— Как я могла подтвердить? Тебя же рядом не было!

— Ну и хорошо, что не было. Иначе мне и впрямь пришлось бы пойти на обед к этим занудам. Это же пытка. Дети все время плачут…

— Что значит дети все время плачут! У них всего один ребенок, и тот прелестный, тишайший…

— Все равно зануды. Все трое. Троица зануд в засаде. Слава богу, что у них один телефон. В прошлый раз они мне всю плешь проели проблемами воспитания новорожденных. А чтобы покурить, приходилось выходить на балкон. А когда их прелестный и тишайший покакал, они охренели от счастья, потому что до этого он не какал целых тридцать два часа! И чуть не подрались из-за того, кому из них менять пеленку, не помнишь? Гайя тогда вернулась из дитятиной комнаты, а Дэвид сразу же бросился к ней с вопросом, как он, а она ответила с восторгом: наконец! И Дэвид пожелал во что бы то ни стало посмотреть на результат, после чего вышел к нам, сияя, поскольку, по его мнению, какашка хорошая, немного твердая, но хорошая. И тогда все выпили за это и принялись с аппетитом за ужин…

— Но при чем тут… — прервала я его.

— Стоп! Дай мне договорить. Кушать после того, как обсудили тему детского дерьма, — не самое приятное занятие в жизни…

— Но бедняжка…

— Еще вопрос: кто из нас бедняжка! Ты помнишь, что случилось после того, как мы прикончили ужин?

— Нет. А что такого драматического случилось?

— А то, что нам целых два часа пришлось демонстрировать восхищение вызывавшим у меня изжогу выступлением этого дебильного «бедняжки», подражавшего, к тому скверно, коту, корове, собаке и еще какой-то скотине собственного изобретения — гулулугу. Что за хрен такой — этот гулулугу? Сардинская крыса? А Гайя и Дэвид глазели но своего отпрыска с таким обожанием, будто он гений пародии. Бывает же такое!