— Боже мой!

— Монархия в опасности, сэр! — Кельвин поднялся со стула, и чайная чашка задрожала на блюдце в его руке. — Она уничтожена теми же людьми, которых представляет! Пора обратиться к этим людям, сэр! Обратиться к ним и спасти драгоценные национальные учреждения от насмешек, до которых они позволили им скатиться!

— Появившись на национальном шоу поиска талантов?

— Да! Появившись на самом влиятельном, повсеместном и могущественном культурном мероприятии в стране. Да, сэр, с помощью вашей страстной приверженности к органическому фермерству, богатой клетчаткой диете и проблемам полной занятости молодежи, а также с вашим приятным мягким баритоном вы спасете монархию точно так же, как королева Бесс спасла ее в Тильбери. Сэр, это ваш долг!

— Мой долг?

— Да! Ваш долг!

— Выступить на шоу «Номер один»?

— Да, сэр! Вы нужны своей стране.

Его королевское высочество не ответил. Какое-то время он в молчании отхлебывал чай, пытаясь осознать масштаб предложения собеседника.

— Сэр, — сказал Кельвин с мрачной значительностью, — мы живем в мире постмодернизма. — Эту фразу Кельвин использовал постоянно и добивался невероятного эффекта, хоть и совершенно не понимал, что она значит.

Принц по-прежнему молчал.

— К тому же, — давил Кельвин, выкладывая на стол главный козырь, — люди снова вас полюбят.

Его королевское высочество взглянул на него:

— Вы… вы правда так думаете?

Кельвин изобразил усталый, но требовательный взгляд.

— Конечно, — ответил он тихо. — Все любят победителя шоу «Номер один».

— Победителя?

Кельвин чуть было не выложил слишком много правды.

— Ну, возможно, не победителя, сэр, это, конечно, предстоит решать зрителям, но, как самый главный судья талантов и личностей в стране, я убежден, что вы сможете продержаться очень долго. По крайней мере, достаточно долго, чтобы люди смогли увидеть, какой вы на самом деле.

Принц снова погрузился в молчание и начал жевать печенье. Когда он снова заговорил, Кельвин понял, что он согласен.

— Я никогда не видел шоу «Номер один», — сказал он, — но я помню, что мои мальчишки смотрели «Х-фактор».

— Ну и?

— Кажется, там было целых семьдесят пять тысяч конкурсантов.

— У нас в прошлом сезоне было девяносто пять тысяч.

— В таком случае, мистер Симмс, простите мою глупость, но как вы собираетесь убедить людей в том, что, прослушав девяносто пять тысяч потенциальных звезд поп-музыки, вы выбрали вашего покорного слугу?

Кельвин искренне удивился. Он считал, что, раз уж принц Уэльский всю свою жизнь вращается во властных кругах, он мог бы быть немного проницательнее обычного дилетанта. У него могло быть капельку больше смекалки. Да хотя бы просто здравого смысла. Но, оказалось, он ошибался. Наследник престола по-прежнему верил в фею молочных зубов.

— Девяносто пять тысяч человек? — сказал Кельвин.

— Да.

— И вы думаете, мы всех прослушиваем?

— У меня было впечатление, что в этом-то и заключается смысл. Разве нет?

— Нет.

— Вы их не прослушиваете?

— Нет.

— О… кажется, я не вполне понимаю.

— Сэр. Пожалуйста. Просто посчитайте.

«Девяносто пять тысяч человек.

Трое судей.

Двенадцать финалистов.

И единственный „Номер один“!!»

Именно этим восторженным сообщением (сопровождающимся навязчивой, шумной музыкальной заставкой) предваряла каждый эпизод очаровательная Кили. Она снова и снова напоминала публике об огромном количестве желающих принять участие в шоу и трех безжалостных, несгибаемых арбитрах непревзойденного поп-масштаба, чьи задницы собирался надрать каждый кандидат в попытках дойти до финала.

«Девяносто пять тысяч человек.

Трое судей.

Двенадцать финалистов.

И единственный „Номер один“!!»

Кили выкрикивала эти фразы на фоне кадров с невероятно длинными эскалаторами, забитыми улыбающимися, жаждущими славы кандидатами. Она вопила в холлах центров досуга, забитых скандирующими толпами будущих звезд. Она выкрикивала их, когда головокружительные вращающиеся камеры показывали сверху огромные толпы на парковках. Она произносила их снова и снова, пока бесконечные очереди мечтающих об успехе рвались вперед, туда, где их пересчитывали, выдавали им бейджики и регистрировали у длинных столов.

После всех этих толп показывали угрюмые и драматические кадры: камера скользила по трем мрачным, неулыбчивым лицам троих судей, одетых в черное, со сложенными на груди руками. Эти лица говорили: «Мы посмотрим на вас, мы будем судить вас справедливо, у вас будет шанс. Но не смейте играть с нами, потому что мы не потерпим никакого дерьма, и только лучшие и самые крутые выживут в беспощадном процессе отбора».

«Девяносто пять тысяч человек.

Трое судей».

В этом вкратце и заключалась суть шоу. Контраст, ясно и четко показанный самым тупым.

Девяносто пять тысяч алчущих славы кандидатов. Бурные и нудные. Гордые и нелепые. Трагические и одаренные. Красивые и обыкновенные. Хорошие. Плохие. И очень, очень уродливые. И затем — беспощадное политбюро поп-культуры. Кельвин, Берилл и еще один парень, которые после изнурительной череды прослушиваний выберут двенадцать финалистов и представят их нации.

Все очень просто. И все — полнейшая неправда.

— Сэр, — объяснил Кельвин, — большая часть из этих девяноста пяти тысяч желающих славы конкурсантов отсеивается, когда ни меня, ни Берилл, ни Родни нет не то что в одной с ними комнате, но даже в той же стране.

— Правда? Это невероятно! Неужели я был ужасно наивен?

— Вы разве не читаете модных журналов?

— Я иногда нахожу их в туалете, когда мои мальчишки оставляют у себя на ночь подружек.

— Сэр, мне казалось, вы считаете себя близким к народу? Не важно, если бы вы их читали, вам было бы известно, что я полгода провожу в Лос-Анджелесе! Я там суперзвезда. Шоу «Номер один США» — самое крупное шоу в мире.

— Боже мой, вы просто молодец.

— Поэтому откуда же мне взять время, чтобы болтаться по провинции в Британии и оценивать степень звездности девяноста пяти тысяч ничтожеств?

— Ну, возможно, не вы, но…

— Может, вы думаете, это делают остальные двое? Берилл живет в Америке! Всем известно, что она управляет огромной развлекательной корпорацией семейства Бленхейм. Родни, конечно, тут рядом, но даже у него есть какая-то там жизнь. Как вы, как кто-нибудь вообще может думать, что мы трое в состоянии найти время и прослушать девяносто пять тысяч конкурсантов?

— Ну, наверное, я и не думал, что вы действительно прослушиваете всех их.

— Может, вы думаете, что мы вскрываем конверты? Может, вы думаете, что мы читаем девяносто пять тысяч заявок?

Кельвин протянул принцу копию бланка для конкурсанта шоу «Номер один». Это был тщательно продуманный документ, в соответствии с которым участник давал обязательство выполнять правила конкурса независимо от того, как часто они могут изменяться, а также никогда, под страхом уголовного преследования, не обсуждать ни одной стороны своего опыта с прессой.

— Все, кто заполняют эти бланки, — продолжил Кельвин, — делают это потому, что хотят доказать мне, Берилл и Родни, что в них есть то, что нужно для конкурса: полет, вспышка, молния, которые выдернут их из банальной ничтожности их нынешнего существования и приблизят к мифической нирване, называемой «жизнью знаменитости». Они все думают, что у них есть шанс. Что как только они предстанут перед тремя известными судьями, у них появится настоящий шанс, пусть даже самый ничтожный, на то, чтобы их мечты воплотились в жизнь.

— Ну, в этом я не сомневаюсь.

— Но, сэр, им ведь не доведется предстать перед судьями, верно? По крайней мере, девяноста четырем тысячам — точно нет. Возможность того, что они действительно споют передо мной, Берилл и Родни, просто мизерная.

— Господь мой всемогущий, — сказал принц, искренне удивившись, — значит, это все ложь?