Грэм постарался изо всех сил:

— Мы пришли вместе, Кельвин. Мы — Грэм и Миллисент.

— И я боюсь, что вы вместе отсюда и уйдете, — сказал Кельвин.

— Нет! — воскликнула Берилл.

— Кельвин, мальчик мог бы продать много записей, — добавил Родни.

— Со старушкой Милли на шее? — спросил Кельвин.

— Нет, конечно нет, — согласился Родни, осознавая свою обязанность судьи. — Она просто пассажир.

— Пассажир! Это все равно что Рой Орбисон взял бы себе в пару кассиршу из «Теско»!

— Вот только я уверена, что некоторые кассирши умеют петь, — добавила Берилл.

Они говорили так, словно ни Грэма, ни Миллисент в зале не было.

— Каково тебе, Миллисент, — спросила Берилл, — быть гирей на ногах Грэма?

Краски, которые еще оставались на бледном лице Миллисент, теперь исчезли совершенно. Даже язык превратился из розового в серый. Двое юных друзей стояли неподвижно, бессильные перед наступлением. Костяшки их сплетенных пальцев побелели от напряжения и дрожали.

— Ладно, вот как обстоят дела, — сказал Кельвин, снова превратившись в хладнокровного профессионала. — Мы попросили тебя стать лучше, Миллисент, и пока что ты позорно провалилась.

— Мы сказали идти и расти, а не идти и съеживаться, — добавил Родни, явно восхищаясь своей репликой.

— Однако, Миллисент, если мы отправим тебя домой, на что у нас есть полное право, то потеряем Грэма. А этого я допустить не могу.

— Мы не можем потерять Грэма! — воскликнула Берилл. — Он душка!

— Так что, по-моему, нужно дать тебе еще один шанс. Один-единственный шанс. Иди, Миллисент, и работай. Работай, учись, учись, работай и расти. Что ты будешь делать, Миллисент? Ты попытаешься подняться выше, чтобы оправдать трогательную веру этого слепого парня?

Но серо-розовая кефаль, которая лежала в наполненной слюной нижней челюсти Миллисент, по-прежнему не шевелилась. Слов не было. Даже намека на слова. Только слезы, внезапные и обильные, но молчаливые слезы.

— Миллисент! — ахнула Берилл. — Тебе дали еще один шанс! Тебе дали еще один шанс, хотя ты должна была отправиться домой. Черт возьми, здесь не о чем плакать! Во время своей благотворительной работы я видела детей, которым нечего есть. Вот о чем стоит плакать! Ты должна плакать радостными слезами. А теперь иди работай, учись, соберись в кучу и поднимись выше!

Пробегая через холл в слезах, Миллисент врезалась в принца Уэльского, который был глубоко погружен в беседу с матерью ребенка. Челси незаметно записывала разговор.

— Смотри, блядь, куда идешь! — крикнула Челси, когда Миллисент выбежала из комнаты.

— Да вы что! — воскликнул принц. — Пожалуйста, ну что вы. Здесь маленький ребенок. Такие слова отлично подходят для стадиона регби или курилки, но среди детей им нет места.

— Простите, — сказала Челси.

— Я серьезно. Как можно ожидать от детей приемлемых стандартов цивилизованного поведения, если мы, взрослые, не можем установить эти стандарты?

— Да. Вы правы. Мне очень жаль.

— Я знаю, что я твержу об этом постоянно, и сомневаюсь, что кто-нибудь слушает. Но действительно, все начинается с обычного сквернословия и заканчивается крэком.

— Да. Вы правы. Мне ужасно жаль, сэр, — повторила Челси.

— Хорошо. Не будем больше об этом, ладно? — И принц снова повернулся к молодой матери. — Извините, что нас прервали, — сказал он. — Вы рассказывали мне о своем сынишке?

— Я рассказывала о своем маленьком Сэме, про то, что он ждет операции.

Камеры работали, и в кадр вернулась Кили.

— Простите, сэр, — сказала она, — вы нужны нам для прослушивания.

— О, какая досада, — ответил принц, после чего снова повернулся к молодой матери: — Послушайте, мне нужно идти, чтоб оттянуться по полной программе, как говорят мои мальчики, но я попрошу кого-нибудь выяснить, куда вам следует обратиться за помощью. Скорее всего, в какой-нибудь ужасный комитет или к графоману из Государственной службы здравоохранения. Лично я считаю, что им стоит прекратить пересчитывать чайные ложки и начать нанимать больше медсестер. Но это всего лишь мое мнение, и я не думаю, что какой-нибудь политик прислушается к старому чудаку. Однако я, невзирая ни на что, буду твердить об этом, это единственное, что мне остается. Кому захочется быть принцем, а? А пока что я обязательно попытаюсь найти кого-нибудь, к кому обратиться по поводу малыша Сэмюеля.

— Самсона.

— Правда? Как в Книге судей, в главах с тринадцатой по шестнадцатую?

— Нет, как во Всемирной федерации рестлинга.

— Боже мой! Какая прелесть.

— Снято! — сказала Челси. — Блядь, просто супер. В смысле… превосходно.

Квазар прошел в следующий тур. Проститутка Сьюки тоже. Прошла и группа «Парень». Стэнли, отец-одиночка, который делал это ради ребенка, прошел. Прошла лесбиянка Табита, после того как снялась под ручку со своей гламурной подружкой на том же маковом поле, которое послужило фоном для романтического свидания Грэма и Миллисент. Прошла и «Четверка-Х», участники которой в полной мере воздали должное Господу Иисусу Христу за важнейшую роль, которую он сыграл в их успехе.

Принц Уэльский тоже прошел, после того как задушевно исполнил «The British Grenadiers», а затем умчался на открытие центра «Вся Земля» в Корнуолле, где произнес речь о важности преподавания истории в университете Эксетера. Новости об участии принца в шоу «Номер один» еще не просочились в народ, поскольку более ранние программы только предстояло пустить в эфир. Конфиденциальность договора, который подписали все участники, при всем желании не позволила бы новостям широко распространиться, но так и так конкурсанты, которые обратили внимание на принца, по-прежнему продолжали верить в то, что он двойник. Даже молодая мать, которой он предложил попытаться помочь, не верила в его обещание.

— Он так долго играет эту роль, — уверила она Кили, — что, думаю, он уверен, что и правда чертов принц.

Разумеется, временной код этого комментария был надлежащим образом отмечен для включения в окончательный монтаж.

Когда принц поспешил удалиться вместе со своими детективами и помощником, Иону наконец пригласили на прослушивание.

Она выглядела очень мило и пела очень хорошо. Как опытный полупрофессионал, который прошел весь процесс прослушивания годом раньше, она исполняла песню в лучших традициях шоу.

— Я бы хотела спеть «A Woman's Heart», — объяснила она.

— Это хорошая песня, — сказал Родни почти инстинктивно. — «A Woman's Heart» — это отличный выбор.

Иона повернулась и какое-то время смотрела на Родни, но ничего не сказала. Вместо этого она отвернулась от него и спела свою песню приятным, чистым голосом и, как казалось, искренне и с чувством.

Когда она допела, у Берилл на глазах снова показались слезы. Она не плакала, поскольку истратила все волосы из носа на Грэма, но была определенно тронута.

— Иона, — сказала она, — ты сделала эту песню.

— Спасибо, Берилл, — мило ответила Иона. — Услышать это из твоих уст много значит, потому что я знаю, что в прошлом ты во мне сомневалась.

— Только не сегодня, Иона. Только не сегодня, — твердо ответила Берилл. — Я женщина и мать, и я знаю все о боли женского сердца, особенно потому, что, насколько тебе известно, довольно долго мое женское сердце билось в мужском теле, а большей боли, чём эта, просто не бывает, и позволь сказать тебе, что ты была так эмоциональна, что делается страшно.

— Да, Иона, — согласился Кельвин, — мне показалось, что это было на самом деле очень хорошее выступление. Очевидно, как женщина, ты понимаешь боль сердца. Ты прошла через разрыв и разочарование и использовала их, чтобы расти. Ты согласен, Родни?

Кельвин, Берилл и Иона как один повернулись к несчастному Родни. Последовала долгая пауза, прежде чем Родни повернулся к Кельвину и прошептал sotto voce: [7]

— Пожалуйста, Кельвин…