Это знали все, потому что Кельвин часто повторял это своим сотрудникам.

— Иногда необходимо продавать двадцать пять тысяч штук за неделю! Раньше было нужно полмиллиона за неделю. Двадцать пять тысяч дисков или закачек из Интернета, помоги нам Боже, не окупают даже собственную рекламу! Песни ничего не стоят, они ничего не значат, это история. Победитель, человек номер один, нужен нам только для того, чтобы оправдать процесс, наделить шоу подобием смысла. Мы шоу, которое показывает людей, и, если бы я мог найти формат, в котором мы бы обошлись без пения, если бы мне удалось найти способ привлечь восемь миллионов зрителей и два миллиона телефонных звонков в неделю и при этом не слушать, как кучка придурков убивает песню «The Greatest Love Of All» или «Unchained Melody», поверьте, я бы это сделал. Да разве другие не пытались, черт возьми? Была стряпня, танцы, идиотское фигурное катание, ради всего святого, и все вроде бы получалось, но ни один из этих способов не показал себя таким же доступным и простым для привлечения внимания аудитории к нашему зверинцу из клоунов, инвалидов, маньяков и психопатов, как пение!

Мы — шоу, демонстрирующее людей! — повторил Кельвин. — И девяносто девять процентов нашей работы состоит в том, чтобы найти правильных людей. Певцов. «Липучек». «Выскочек» и «сморчков»! И еще, большинство людей ведь неинтересные, верно? Верно. Вы за шесть месяцев прошерстили толпы людей и, готов поспорить, до смерти устали. Я готов поспорить, что вы до смерти устали даже от нескольких сотен, к которым мы свели финальную группу конкурсантов. Я готов поспорить, вы сомневались, можно ли сделать шоу из этой дешевой кучки неадекватных ублюдков. Я прав?

Группе снова не хотелось отвечать, но всеобщее замешательство, с которым более молодые сотрудники уставились на ковер, говорило о том, что Кельвин прав. Команда отборщиков действительно была доведена почти до безумия тоскливым просмотром бесконечно длинного списка похожих кандидатов, и временами все приходили в отчаяние, будучи не в силах собрать достаточно интересную группу конкурсантов, способных держать высокую планку, привычно ожидаемую зрителями шоу «Номер один».

— Конечно, я прав, — сказал Кельвин. — И дело в том, что, несмотря на миф, распространяемый этим шоу, мир вовсе не кишит неоткрытыми Аретами Франклин и Элвисами Пресли, и к тому же обычный человек, считающий себя бешеным, забавным, харизматичным и сексуальным, на деле не является бешеным, забавным, харизматичным и сексуальным. Мы все одинаковые, мать нашу! У всех есть мечта, все хотят всего и сразу, и у каждого мамочка или умерла, или в конце концов умрет. Наша работа состоит в том, чтобы найти хоть что-нибудь, на чем можно построить наши истории, создать наших персонажей. Если какой-нибудь отморозок провел лето, работая трактористом на молочной ферме, то он бывший ковбой, если какая-то девка была статисткой в кино, то она бывшая дублерша. Для нас малейшая угроза заболеть раком — это «борьба между жизнью и смертью», а два штрафа за неправильную парковку — криминальное прошлое, из которого грешник пытается вырваться с помощью песни. А ты, Трент, ты приходишь на собрание по финальному отбору, где принимаются решения и составляются группы для прослушивания, и говоришь мне, что у тебя слепой парень и его симпатичная партнерша, но ты не знаешь, спят ли они друг с другом!

— Я не думаю, что он ей уже засадил, — сказал Трент. — По крайней мере, как я понимаю. Пока что никаких флюидов.

— Почему? — спросил Кельвин. — Ты ведь сказал, что не знаешь.

Взгляд Трента снова скользнул по тщательно подготовленным, аккуратно переписанным заметкам Эммы.

— Они ходят в один и тот же хор.

— Думаешь, люди из хора не занимаются сексом? А зачем они, по-твоему, вообще идут в хор? Затем, что их никто не трахает, вот так.

— Ну, может, они и придут к этому, — ответил Трент, стараясь, чтобы его слова звучали веско и убедительно. — Полагаю, пение и есть суррогат, да, точно. Двое девятнадцатилетних молодых людей встречаются в хоре, он слепой, а она… — он прочитал из заметок, — член школьного совета, обладательница награды епископа Эдинбургского, студентка первого курса теологического отделения.

— Теологического? Ни хера себе, — задумчиво проговорил Кельвин. — Это мило. Обычно только черные талдычат насчет Бога. Шоу не повредит немного неэтнической веры.

— Он — это ее проект, — продолжил Трент. — Ей кажется, что она Хелен Келлер. Представляю, чем для этой крошки была школа. Она зубрила, она поет в хоре, она чертова христианка, ради всего святого! Другие девчонки, наверное, ненавидели ее. А потом она встречает слепого парня…

— Его зовут Грэм, — вставила Челси. В конце концов, она работала с Эммой, и ей не терпелось напомнить Кельвину, что теперь, когда Эмма ушла, инициатива отбора этих кандидатов принадлежит ей, а не Тренту. — Грэм и Миллисент.

— Миллисент! — гаркнул Кельвин. — Это великолепно!

— Да, и вообще-то ей девятнадцать лет, а ему только восемнадцать.

— Она старше, просто отлично. Мне нравится.

— Вот и я о том же, — снова вмешался Трент. — Он младше ее. Она его колонизировала. — Трент говорил так, словно с самого начала знал о разнице в возрасте и сам все спланировал. Чтобы оградить себя от дальнейших попыток Челси выпихнуть его из повестки дня, он нажал на воспроизведение, и Грэм с Миллисент ожили на экране.

«— Привет всем, — сказала Миллисент, махнув рукой. — Я Миллисент.

— А я Грэм.

— Привет всем, — сказали они вместе, махая руками перед камерой. — Мы Грэм и Миллисент».

— Декольте отличное, — заметил Кельвин, нажимая на паузу. — Нет никого сексуальнее девочек в очках, которые пытаются выставлять напоказ титьки.

— Да, — сказала Челси, с вызовом глядя на Трента. — Она определенно думает, что у нее красивая грудь, и когда я брала у нее интервью, то поняла, что ей нравится, когда парни их тискают.

Миллисент, одетая в строгие джинсы, блузку и бледно-зеленый кардиган, очевидно, гордилась своей грудью и нарочно решила оставить пресловутую третью пуговицу расстегнутой.

Кельвин нажал на воспроизведение, и из камеры раздался голос уволенной Эммы.

«Привет, ребята, — сказала Эмма. — Что вы собираетесь исполнить для нас?»

Кельвин нахмурился, но промолчал.

«Мы бы хотели спеть „When Will The Good Apples Fall“ группы „Seekers“», — сказала Миллисент, пожалуй, излишне самоуверенно для девушки, которая только недавно была старостой.

«Да, споем», — согласился Грэм, со значительно меньшим апломбом.

— Ну конечно, — пробормотал Кельвин. — «Seekers», мне это нравится!

Эмма была права, они были неплохим дуэтом. Они могли петь на два голоса и одновременно выводить мелодию, но Миллисент определенно была более сильным певцом в паре. Грэм старался изо всех сил, прикрывая отсутствие голоса тяжелыми модуляциями в стиле рок-н-ролла, но неумение брать высокие ноты скрыть было невозможно. К тому же он очень неловко стоял и нервно дергал правой рукой, словно ему хотелось играть на гитаре, а не петь.

Кельвин позволил этой парочке спеть все куплеты и припевы, уделив им пока что больше времени, чем всем предыдущим кандидатам. Когда они закончили, снова раздался голос Эммы, поздравившей их с успехом. Тень раздражения, даже боли скользнула по лицу Кельвина, и он снова оборвал ее голос, нажав на «паузу».

— Какой он за очками? — спросил Кельвин. — Нормально слепой или жутко слепой?

— Челси? — быстро спросил Трент.

— Боюсь, жутко слепой, — ответила Челси, отвечая непосредственно Кельвину. — Я заставила его снять очки, и, если честно, выглядит это непривлекательно. У него вместо глаз очень глубокие провалы, прикрытые веками. Я не особо разбираюсь в слепоте, и мне не хотелось спрашивать, но я не уверена, есть ли у него вообще глазные яблоки. Так сразу и не поймешь.

— Это не важно, пусть остается в очках. «Большой О» никогда их не снимает, — ответил Кельвин. — Это выглядит очень, очень заманчиво, здесь столько потенциала для размаха, от ботаников до секс-символов, от друзей до любовников, от целомудренности до разврата, от скучных церковных хористов до шлюх рок-н-ролла! К ТОМУ ЖЕ парень слепой! Чего еще хотеть? Прелестная парочка. Следующий!