— Зачем нужно пересаживаться? — пожаловалась Берилл, потому что самолет был маленький, двигаться в нем было неудобно, и трем судьям приходилось слишком сильно прижиматься друг к другу, пересаживаясь то туда, то сюда.

— Потому что это другой день, Берилл.

— Это мне известно, Трент. Представь себе, я знакома с телевизионными трюками.

— Да, конечно, Берилл, я…

— У тебя есть «Эмми»? Не думаю, угадала? А у меня есть «Эмми», даже две чертовы «Эмми», дорогуша, поэтому не нужно говорить со мной о том, как снимать сюжеты.

Эмма грустно улыбнулась звукооператору, с которым делила крошечный туалет самолета. Он улыбнулся в ответ. Вся бригада ненавидела Берилл. Они ненавидели ее не за то, что она была высокомерной, властной сукой, хотя и это было правдой. К этому они привыкли и мирились с тем, за что им платили деньги. Они ненавидели ее за то, что она притворялась, что она такая ненастоящая. Когда ей было нужно, она со всеми дружила, была обыкновенной девчонкой, никаких ужимок, никакой снисходительности, просто старая добрая душевная Берилл. Но упаси Господь перейти ей дорогу, или просто попасть под горячую руку, или на секунду забыть, что она — императрица популярной, мать ее, культуры и любимица зрителей. А больше всего работающих с ней людей бесило то, что она искренне верила в широко распространенную концепцию, будто она — плод собственных незаурядных талантов и звездная личность. Она думала, что публика верит в то, что она сексуальная женщина, отличная мамочка, заботливая, игривая, эмоциональная, честная, чувствительная, строгая, но справедливая и совершенно приземленная, потому что у нее есть все эти качества, в то время как Эмма, которая провела много, очень много изматывающих дней в монтажной, выбирая по секундам кадры, в которых Берилл выглядела просто изумительно, знала, что «старая добрая Берилл» — это результат работы бригады монтажеров и режиссеров. Будь они в Америке на съемках шоу «Бленхеймы» или в крошечном туалете на частном самолете над Бриз-Нортоном, именно съемочная группа создавала Берилл Бленхейм. Возможно, именно поэтому она относилась к ним с таким презрением.

— Я просто понять не могу, почему из-за того, что сейчас другой день, мы должны сидеть на других местах, — канючила Берилл, пока гримерша и парикмахер вносили тщательно продуманные легкие изменения, призванные создать эффект хода времени. — Я постоянно летаю на этих чертовых самолетах, и не думаю, ой, наверное, мне нужно сейчас сесть не там, где вчера.

— Да, — добавил Родни. — Мне кажется, мы уже нашли подходящие места. Знаете, вроде как застолбили свое небольшое личное пространство.

— Да, но нам нужно показать зрителям, что сейчас другой день, — спорил Трент, напряженно глядя на часы.

— Именно для этого и меняют костюмы, дорогуша, — ответила Берилл. — Я поменяла пиджак, это другой день. Мне не нужно пересаживаться. Никуда я, мать вашу, не пойду.

Трент послал призывный взгляд Кельвину, но тот смотрел в окно и не заметил его.

— Кельвин, — сказал Трент. — Берилл не хочет пересаживаться для полета в Бирмингем.

Кельвин неохотно повернулся к нему.

— Берилл, дорогая, в чем дело? — спросил он.

— Каждый раз, когда мы снимаем другой день, этот придурок заставляет нас меняться местами. Зачем нам всегда садиться на другое место?

— Не всегда на другое место, Берилл, — заспорил Трент. — У нас всего шесть мест, а вы «посещаете» пять городов, поэтому комбинации получаются..

— Я разговариваю с Кельвином.

— Знаешь, дорогая, — улыбнулся Кельвин, — дело вот в чем. Сегодняшние съемки включают довольно много тщательно спланированных деталей, и мы пытаемся воссоздать не просто впечатление, что мы втроем целыми месяцами ездим по стране в поисках талантов. Например, во время прослушиваний в Манчестере вы с Родни поругались, потому что Родни ужасно обошелся с бездарной малышкой…

— Я буду ужасно с кем-то обходиться? — спросил Родни, тут же обрадовавшись.

— Да, Родни, будешь. Можешь использовать эту свою критику «острый, как журнальный столик», если хочешь.

— Дубовый.

— Не важно.

— Да, конечно. Это превосходно.

— Так что ты хочешь сказать, Кельвин? — резко бросила Берилл.

— Ну, дорогая, когда мы покидаем Манчестер, ты по-прежнему злая и грустная. Твои материнские инстинкты страдают оттого, как эту молоденькую разочаровавшуюся милашку оскорбил старый самодовольный дурак Родни.

— Самодовольный? — спросил Родни.

— Остроумный, — поправился Кельвин. — И ты, Берилл, сидишь отдельно в последнем ряду самолета в глубокой задумчивости. Тебе больше не нравится эта работа, и ты даже подумываешь об увольнении. Поэтому Трент хочет, чтобы ты сидела там, где Родни сидел по пути в Манчестер.

— А почему я сижу один по пути в Манчестер? — спросил Родни, преисполнившись подозрений.

— Потому что Берилл плеснула в тебя водой в Ньюкасле.

— О нет, Кельвин! Мы же говорили… — запротестовал Родни.

— Это ты говорил, Родни.

— Да! Я сказал, что не хочу, чтобы в этом году Берилл плескала в меня водой.

— Это тема, Родни, зрители ее ждут.

— Ненавижу ее, — простонала Берилл. — В «Х-факторе» это делала та баба из семейства Осборн.

— А если трюк срабатывает, дорогая, — нежно сказал Кельвин, — то его стоит перенять. Старое правило шоу-бизнеса.

— Думаю, лучше дать ему в челюсть. Знаешь, вроде из меня проглядывает немного старый Бластер.

— Может быть, в следующем сезоне, дорогая. Я не хочу дразнить зрителей твоей мужской стороной, пока у тебя на лице окончательно не перестанет лезть щетина.

— Да пошел ты. Спорю, Мадонна бреет усы чаще, чем я.

После того как ей объяснили график работ, Берилл согласилась поменяться местами с Родни, и бригада сняла то, как она со свежей прической и макияжем угрюмо смотрит в окно.

— Попытайся выглядеть так, как будто подумываешь об увольнении, — велел Кельвин.

— Это нетрудно, приятель, — сказала Берилл, думая, что прозвучало это резко и остроумно, и не подозревая, что все присутствующие на борту уже давно усвоили, что она скорее умрет, чем уйдет с этой превосходной работы, которая столько ей дала.

Как только сюжет был отснят, парикмахер и гримерша снова подправили внешний вид Берилл, а камера переключилась на Кельвина и Родни, которые сидели рядом за двойным столиком.

— Эй, какой следующий сюжет? — крикнул Кельвин.

— Вы с Родни глядите друг на друга, как драчливые мальчишки, потому что ты обидел Берилл, — крикнула в ответ Эмма, потеснив специалиста по звукозаписи и высунув голову из-за дверки туалета.

— Спасибо, милая, — ответил Кельвин и улыбнулся, глядя прямо на нее.

Эмма покраснела. Отвернулась в смущении и уронила ручку. Нагнулась, чтобы ее поднять, в этот момент с ее носа упали очки, а зад уперся в стоящего в туалете звукорежиссера.

— Осторожно, Эмма, — недовольно сказал он. — Ты своей задницей чуть последний сюжет не стерла.

Эмма быстро выпрямилась, ударилась головой о дверной проем туалетной кабинки, вскрикнула и уронила планшет.

— Осторожно, милая, — улыбнулся Кельвин. — Сосредоточься.

Эмма покраснела еще сильнее.

— Все в порядке. Нормально. Извини, Кельвин, — сказала она и тут же вскрикнула: «ЧЕРТ!» Она наступила на свои очки.

— Что?

— Ничего.

— Пожалуйста, мать вашу, давайте уже двигаться дальше, — сварливо сказала Берилл.

— Да, конечно, Берилл, — ответила Эмма, очевидно пытаясь вспомнить, что у них дальше по плану.

— Мы с Родни выглядим как драчливые мальчишки, — сказал Кельвин, снова улыбнувшись Эмме.

— Да, спасибо, я помню, — с благодарностью ответила Эмма, улыбнувшись в ответ.

— И после этого с вылетом из Манчестера у нас все? — спросил Трент.

Эмма собралась и взглянула на свои записи.

— Нет, Трент, — ответила она. — Нам нужен сюжет, где Родни говорит по телефону.

— Родни говорит по телефону? — спросил Родни.

— Да, Родни, — объяснил Кельвин. — Отличный прикол, старая идея из шоу «Х-фактор», ее с тех пор никто не использовал, да и получится у нас намного лучше. Очень много эфирного времени для тебя.