— Я назвала его «Три Грации», — сказала Клара.

— Потрясающе, — прошептал Гамаш.

— Матушка символизирует Веру, Эм — Надежду, а Кей — Милосердие. Мне надоело, что Граций всегда изображают юными и прекрасными девушками. Я хотела изобразить мудрость, которая приходит с годами и болью. И позволяет нам понять истинные ценности.

— Он закончен? Мне кажется, что здесь оставлено место еще для одной фигуры.

— Вы очень проницательны, старший инспектор. На самом деле портрет закончен, но в каждой из своих работ я оставляю немного свободного места, что-то вроде трещинки.

— Почему?

— Видите, что написано там, на стене, на заднем плане? — Клара кивнула на портрет.

Гамаш подошел поближе и надел очки.

Он прочитал четверостишие вслух.

— Красиво. Мадам Зардо?

— Нет, Леонард Коэн. На всех своих работах я обязательно изображаю какой-то сосуд. Иногда я это делаю чисто символически. То есть этот сосуд как бы подразумевается, но не имеет конкретной материальной формы. А иногда он имеет совершенно четкие очертания, которые можно увидеть. Вот как на «Трех Грациях».

Гамаш пока не разглядел никакого сосуда. Он отступил на пару шагов назад и понял, что имела в виду Клара. Три фигуры образовывали некое подобие. чаши, а свободное пространство, которое он заметил, было трещиной, сквозь которую должен был проникать свет.

— Я делаю это из-за Питера, — негромко сказала Клара. Сначала Гамаш подумал, что он ослышался, но она тихо продолжала, как будто разговаривая с самой собой: — Он как собака. Как Люси. Необыкновенно преданный. Он не способен размениваться. У него может быть только одна профессия, одно хобби, один друг, одна любимая женщина. Так сложилось, что его любимая женщина — это я. И это меня ужасно пугает. — Она повернулась и посмотрела прямо в глаза Гамашу. — Понимаете, я его сосуд, в который он изливает всю свою любовь. А если вдруг во мне появится трещина? А если я разобьюсь? А если я умру? Что он будет делать?

Взгляд темно-карих глаз Гамаша был задумчив и серьезен.

— Поэтому в своем искусстве вы исследуете эту тему?

— В основном меня привлекает тема несовершенства и недолговечности. Есть трещина во всем, пусть даже малость…

— И льется сквозь нее первоначальный свет, — закончил Гамаш. Он вспомнил о Сиси, которая столько писала о свете и просветлении, и подумал, что у нее это было связано как раз с почти болезненным стремлением к совершенству. Но в ней самой не было даже искры от того света, который излучала стоящая рядом с ним женщина.

— Питер этого не понимает. И, наверное, никогда не поймет.

— А вы когда-нибудь рисовали Руфь?

— Почему вы об этом спросили?

— Ну, честно говоря, если в ком-то и есть трещина… — Он рассмеялся, и Клара присоединилась к нему.

— Нет, никогда. И знаете почему? Я боюсь. Мне кажется, что портрет Руфи мог бы стать настоящим шедевром, и мне страшно к нему приступать.

— Боитесь не справиться?

— Вы меня понимаете с полуслова. Кроме того, в самой Руфи есть что-то пугающее. Я не уверена, что хочу слишком глубоко заглянуть ей в душу.

— Вы справитесь, Клара, — сказал Гамаш, и она почему-то ему сразу поверила.

Глядя в его спокойные, ясные глаза, Клара думала о том, какие чудовищные вещи ему приходилось видеть. Убитых и изувеченных женщин, детей, мужей, жен. Эти глаза видели смерть и насилие каждый день. Клара опустила взгляд на большие, выразительные руки Гамаша и представила, как эти руки дотрагиваются до тел безвременно ушедших из жизни людей. Как они сжимают оружие, чтобы защитить жизнь и самого Гамаша, и других. Но почему-то страшнее всего было представлять, как костяшки пальцев этих рук стучат в двери, за которыми находятся люди, пока еще не подозревающие о том, какие жуткие новости им предстоит услышать.

Гамаш подошел к следующей стене и увидел нечто совершенно поразительное. Здесь на всех картинах сосудами были деревья. Деревья Клары были высокими и приземистыми, буйно цветущими и отцветающими. И все они таяли, как оплывающие свечи, как будто внутренний жар плавил их изнутри. А еще они светились. В буквальном смысле слова. Эти деревья излучали внутреннее сияние. Цвета были приглушенными, как будто подернутыми дымкой, теплыми и ласкающими глаз.

— Это просто изумительно, Клара. Ваши картины светятся!

Гамаш изумленно повернулся к стоящей рядом молодой женщине. Он как будто увидел ее в первый раз. Нет, он, конечно, знал, что она наделена потрясающей интуицией, большим мужеством и удивительной способностью к состраданию. Но он даже не подозревал, что она настолько талантлива.

— Вы показывали их кому-нибудь?

— Незадолго до Рождества я дала свой портфолио Сиси. Она была дружна с Денисом Фортаном.

— Владельцем галереи?

— Да. Самой лучшей галереи Квебека, а может быть, и всей Канады. У него обширные связи с лучшими музеями современного искусства. Если художник понравится Фортану, можно считать, что он уже стал знаменитым.

— Так это же замечательно!

— Только не для меня. — Клара отвернулась. Она не хотела видеть глаза Гамаша, когда он услышит о ее позоре. — В тот день, когда была презентация книги Руфи, Сиси и Фортан были в Огилви. Мы разминулись на эскалаторах. Я поднималась наверх, а они как раз спускались вниз. Я слышала, как Сиси сожалела о том, что он счел мои работы дилетантскими и тривиальными.

— Фортан назвал ваши работы дилетантскими и тривиальными? — изумился Гамаш.

— Ну, говорил не он, а Сиси, но он ей не противоречил. В общем, все произошло так быстро. Прежде чем я успела что-то сообразить, как уже оказалась на улице. Я была в таком состоянии… Если бы не та нищенка, даже не знаю, что бы со мной было.

— Какая нищенка?

Клара замялась. После сделанного только что признания она чувствовала себя настолько измотанной и опустошенной, что у нее просто не осталось мужества для дальнейших откровений. Даже такому удивительному слушателю, каким был старший инспектор Гамаш, она бы сейчас не смогла рассказать о том, что нищенка у дверей универмага Огилви на самом деле была Богом.

Она даже не была уверена в том, что по-прежнему верит в это.

Клара ненадолго задумалась, пытаясь разобраться в своих чувствах. Ответ был однозначным. Да, она по-прежнему верила в это. В тот благословенный день на холодной, темной улице Монреаля она встретила Бога. Но признаться в этом сейчас Клара была просто не в состоянии.

— Обычная нищенка, — ответила она. — Я купила ей кофе, и у меня сразу стало легче на душе. Странно, как может помочь такая простая вещь, да?

Добрым и сострадательным людям это действительно помогает, подумал Гамаш. Но, к сожалению, далеко не все люди добры и сострадательны. Он чувствовал, что Клара о чем-то умалчивает, но решил не давить на нее. Это почти наверняка не имело никакого отношения к расследуемому делу, а инспектор Гамаш не любил лезть людям в душу, если в этом не было никакой необходимости.

— Скажите, Клара, а когда Сиси говорила эти слова, она знала, что вы их слышите? Она видела вас?

Клара сделала вид, что задумалась, хотя в этом не было никакой необходимости. Она помнила ту встречу на эскалаторе до мельчайших подробностей.

— Да, в какой-то момент наши взгляды встретились. Она знала, что я ее слышу.

— Представляю, как вы были огорчены.

— Честно говоря, я думала, что у меня разорвется сердце. Я почему-то была уверена в том, что Фортану понравятся мои работы. Мне даже в голову не приходило, что он может отвергнуть их. Я сама во всем виновата. Нельзя строить воздушные замки и рассчитывать поселиться в них.

— Не вините себя. Когда кто-то вонзает в вас нож, вы не виноваты в том, что испытываете боль.