— Ну, Исайя все же был ветхозаветным пророком, так что вряд ли можно назвать это изречение чисто христианским, — улыбнулся он. — И все же, почему вы выбрали именно его?

— Наверное, потому, что по духу оно близко буддистским верованиям. Если мы будем спокойны и умиротворены, то скорее обретем Бога в душе, — объяснила Матушка. — По-моему, замечательная мысль.

— Да, действительно замечательная, — совершенно искренне согласился Гамаш. — Покой и умиротворение… — Он отвернулся от стены и посмотрел прямо в глаза пожилой женщине, которая стояла рядом с ним. — И еще тишина, мадам.

Матушка даже глазом не моргнула.

— Да, старший инспектор. И тишина.

—  Merci, Madame.

Сэтими словами Гамаш положил руку на плечо Бювуара и развернул его по направлению к двери. Инспектор даже не стал застегивать пальто. Он пулей выскочил на улицу и жадно, полной грудью, вдохнул морозный воздух. Несмотря на то что это тотчас же вызвало сильный приступ кашля, Бювуар был счастлив. Под конец пребывания в медитационном центре он уже начал опасаться за свой рассудок.

— Дай мне ключи! — Гамаш протянул руку, и Жан Ги безропотно уронил на его ладонь ключи от машины. — Что с тобой? — озабоченно спросил он, помогая Бювуару забраться на пассажирское сиденье.

— Со мной все в порядке. Просто эта женщина, это место… — Бювуар слабо махнул рукой. Его продолжало тошнить, но он надеялся, что ему все же удастся сдержаться, пока они доберутся до гостиницы. Надежды оказались тщетными.

Пять минут спустя они стояли на обочине дороги, и Гамаш поддерживал своего помощника, пока того рвало. В перерывах между приступами тошноты и кашля Бювуар все же смог высказать все, что он думает и по поводу Матушки, и по поводу ее тошнотворного покоя.

Со мной все в порядке, — упорно твердил бледный как смерть Бювуар.

— Теперь уже да, — не стал возражать Гамаш, которому пришлось буквально на руках донести Жана Ги до его комнаты в гостинице, раздеть, выкупать в ванной и уложить в большую, удобную кровать, под теплое пуховое одеяло. Гамаш взбил подушки, заботливо подоткнул одеяло и поставил поднос с горячим чаем и крекерами так, чтобы Бювуар мог дотянуться до него, не вставая с кровати.

От горячей грелки, лежавшей в ногах, по телу Жана Ги постепенно растекалось благотворное тепло. Холодные как лед ноги постепенно согревались, и бивший его озноб тоже начал потихоньку ослабевать. Еще никогда в жизни Бювуар не чувствовал себя настолько плохо, и в то же время он испытывал огромное облегчение.

— Ну как, полегче стало?

Бювуар кивнул, стараясь не слишком громко стучать зубами. Гамаш положил большую, прохладную ладонь на его лоб и заглянул в воспаленные, лихорадочно блестевшие глаза.

— Тебе принести еще одну грелку?

— Да, спасибо.

Бювуар чувствовал себя несчастным, больным трехлетним ребенком, рядом с которым, по счастью, находится большой и сильный отец. Гамаш вернулся через несколько минут с еще одной грелкой.

— Она навела на меня порчу, — жалобно сказал Бювуар, обнимая грелку. К этому моменту он уже отбросил всякие попытки продемонстрировать свою мужественность.

— У тебя грипп.

— Эта Матушка навела на меня порчу, и я заболел гриппом. Боже, а вдруг она меня отравила?

— У тебя грипп.

— Птичий грипп?

— Человеческий грипп. Успокойся.

— А вдруг это атипичная пневмония? — Бювуар попытался приподняться на подушках. — Что, если я умираю от атипичной пневмонии?

— У тебя типичный грипп, — сказал Гамаш. — Мне нужно идти. Вот мобильный, вот чай, вот тазик. — Гамаш указал на большую жестянку, которая стояла на полу, рядом с кроватью. В детстве, когда он болел, мать всегда ставила рядом с ним подобные «аварийные тазики». — А сейчас постарайся заснуть.

— Я умру до вашего возвращения.

— Мне тебя будет очень не хватать!

Гамаш еще раз подоткнул белое пуховое одеяло, потрогал пылающий лоб Бювуара и на цыпочках вышел из комнаты. Жан Ги к этому времени уже впал в забытье.

— Как он? — спросил Габри, когда Гамаш спустился вниз.

— Спит. Вы никуда не собираетесь уходить?

— Не волнуйтесь. Я буду здесь.

Гамаш надел пальто и немного помедлил на пороге.

— Холодает.

— Снегопад закончился. На завтра обещают до минус двадцати.

Габри подошел к нему, и теперь оба мужчины смотрели на улицу.

Солнце давно село, но деревья и пруд были ярко освещены. Несколько человек катались на коньках, кто-то выгуливал своих собак. Окна бистро светились гостеприимным желтым светом, а его двери постоянно открывались, впуская и выпуская жителей деревни, которые заходили выпить традиционный стаканчик пунша перед ужином.

— Должно быть, уже пять, — сказал Габри, кивая в сторону скамейки на деревенской площади. — Руфь. Почти как живая.

Гамаш с сожалением покинул теплый холл гостиницы и широким шагом двинулся в обход деревенской площади по улице Коммонз. Сначала он хотел было подойти к Руфи, чтобы перемолвиться парой слов, но потом решил, что это плохая идея. Что-то в позе этой женщины предостерегало от подобного шага. Снег скрипел под ногами — верный признак того, что температура продолжала падать. Мороз покалывал кожу лица сотнями крохотных иголочек, и глаза начали слезиться. Гамаш с сожалением прошел мимо бистро. Ведь именно здесь он собирался проводить каждый вечер, просматривая свои записи и беседуя с жителями деревни.

Подобные заведения всегда были его тайным оружием при поисках убийц. Это касалось любого городка, любой деревушки во всей провинции Квебек. Везде он сначала находил уютное кафе, кондитерскую или бистро, а потом находил убийцу. Потому что Арман Гамаш давно понял одну вещь, которая большинству его коллег просто не приходила в голову. В основе любого убийства лежат человеческие отношения. И убитый, и убийца такие же люди, как и все остальные. Предполагать, что убийца обязательно является эдаким карикатурным чудовищем, означает изначально давать ему незаслуженное преимущество. Нет. Любой убийца, в первую очередь, человек, а это значит, что за каждым убийством стоят чисто человеческие чувства и эмоции, хотя, вне всякого сомнения, извращенные. Но даже в своей самой уродливой и гротескной форме они все равно остаются все теми же человеческими эмоциями. И когда одна из них становится настолько сильной, что полностью подчиняет себе своего хозяина, он перестает быть обычным человеком и превращается в преступника.

В отличие от большинства своих коллег Гамаш собирал и анализировал не только улики и вещественные доказательства, но и эмоции. А сделать это можно было только путем общения с людьми. Нужно было уметь наблюдать и слушать. Обращать внимание на любые мелочи, ничего не упуская. И лучше всего это было делать как можно более непринужденным образом в как можно более непринужденной обстановке.

Например, в бистро.

Проходя мимо ярко освещенных окон, Гамаш думал о том, не за ними ли сейчас сидит убийца, попивая горячий сидр или виски. Возможно, именно в этот момент он греется у очага в компании друзей и приятелей. А может быть, он притаился где-то здесь, снаружи, в холоде и темноте? Может быть, это пария, всеми отверженный, ожесточенный и сломленный?

Гамаш шел по каменному арочному мосту, наслаждаясь царящей вокруг тишиной. Такая тишина бывает только зимой. Толстый слой пушистого снега накрыл все вокруг, как белое пуховое одеяло, которое заглушало любые звуки и спасало от мороза все живое. Все фермеры и садовники Квебека каждую зиму молились о двух вещах — обильных снегопадах и поздней весне. Ранняя оттепель была катастрофой. Снег таял, и молодые, неокрепшие ростки на корню убивали первые же заморозки. Убийственный холод.

— И падет он так же, как и я… — вслух процитировал Гамаш. Непонятно откуда возникшая ассоциация удивила его самого. Почему он вдруг вспомнил Шекспира? И почему именно прощальное слово кардинала Вулси?