— А почему ты мне не рассказываешь о дедушке? — серьезно спросила дочка. — Его что, не было?

— Был! — серьезно и твердым голосом произнес Савелий. — Он любил бы тебя не меньше бабушки. Но… но нашего дедушку погубил дьявол.

— Страшный?

— Очень страшный. Но ты его не пугайся. Он уже не может причинить никому вреда.

— Его что, посадили в клетку?

— Да, — кивнул Савелий, довольный тем, что ему не придется выдумывать дочке сказку об исчезновении дедушки.

— А какой он был, мой дедушка? Ты мне когда-нибудь расскажешь о нем? — улыбнулась Бася. — Все дедушки очень добрые. Они любят гулять с внучками, водят их в Диснейленд.

— И твой дедушка был добрый, — сказал Савелий, — и умный, он был адвокатом.

— Лаером? — по-английски сказала Бася. — Он помогал людям. Теперь я понимаю, почему он не понравился дьяволу.

Савелий вспомнил отца, по рассказам мамы, очень обаятельным, таким, как представляла Бася, ведь мама говорила Савелию, что до лагеря отец был улыбчивым и общительным человеком.

— Поедем сегодня в Диснейленд! — неожиданно предложил Савелий.

— Но на улице идет дождик, — заметила Бася, — мама не отпустит.

Марина удивилась настойчивой просьбе мужа прокатить дочку в Диснейленд, в такую ненастную погоду, но почувствовала по одержимости, с которой умолял ее Савелий, по боли, сочившейся из его глаз, что своим отказом сильно огорчит мужа.

— Поезжайте, — пожала она плечами, — только потеплее одень Басеньку.

Савелий с дочкой спешили в парк детских чудес, чтобы успеть к самой кульминации зрелища — параду Микки-Мауса, но парад отменили из-за усилившегося дождя. Савелий с дочкой сели в лодку и прокатились мимо действующих аттракционов. Когда они проезжали возле острова чудищ, Бася повернулась к отцу:

— Такое чудище погубило дедушку?

— Хуже, — сдвинул брови Савелий.

— Еще хуже? Разве бывает? — испуганно удивилась дочка.

— Теперь оно нам не страшно! Каким бы ни было! — сыграл в смелость и уверенность в своих словах Савелий. Потом они сидели в китайском ресторанчике, и Бася ела спагетти сколько хотела. Мама в мучном ограничивала дочку, а сегодня Савелий разрешал ей все, даже заказал две порции мороженого, правда размягченного, и пепси без льда. А на выходе он сфотографировал дочку у скульптуры Уолта Диснея.

— Дедушка был похож на него, — сказал он Басе и снова загрустил, — не вылитый Уолт Дисней, но такой же умный и добрый.

— Понимаю, — сказала девочка, — но почему, папа, ты сегодня то улыбаешься, то плачешь?

— Слезы мои от дождя, от скверного дождя, — крепче обхватил руками руль Савелий, — а улыбаюсь я оттого, что мы вместе, дочка!

Бася положила головку свою на его плечо, и Савелий неожиданно для себя затормозил машину — ему показалось, почудилось, что сейчас из-за угла медленно выйдет мама. Он даже прождал ее несколько минут, настолько сильным было предчувствие.

— Почему мы остановились? — сонно произнесла Бася.

Савелий не ответил ей и тронул машину с места.

Импресарио Савелия в Голливуде вылавливал фильмы, в которых можно было занять Савелия. Делал он это с не меньшим усердием и вниманием, чем для других артистов, на контрактах которых он зарабатывал больше. Он говорил только по-английски и в разговорах с Савелием следил за его произношением, и если он делал явный ляп, то тут же следовал вопрос:

— Не понимаю?

Савелий тушевался, доставал словарь, рылся в нем, проверяя себя, но если его снова подводило произношение, то импресарио был непреклонен:

— Не понимаю?

Однажды он объяснил свою строгость:

— Я впервые работаю с эмигрантом, к тому же неважно знающим английский. Вы знаете, почему я пошел на это?

Савелий покраснел.

— Вы хорошо относитесь ко мне. Наверно, потому, что я — эмигрант…

— Дело не в этом, — поморщился импресарио, — я не глава благотворительной организации. Для меня не играет роли, откуда вы приехали. Я чувствую в человеке артиста. И я понимаю, что вы прибыли из страны, где люди вообще скованны. Вы очень свободно играли в последнем фильме чеха. Значит, можете регулировать свое состояние. Неужели вы не понимаете, каким артистом стали бы, если бы чисто говорили по-английски? Вы — скромный человек. Вы не гонитесь за высокими гонорарами. Ни разу даже не поспорили со мной. Вы скромнее девочки в колледже. Это очень плохо. Я не призываю вас вести себя как девчонка, при каждом удобном случае задирающая юбку, чтобы показать свои прелести. Но вы, черт возьми, забываете, сколько вам лет. Чтобы быть любимым артистом в восемьдесят лет, шестьдесят из них нужно работать в кино или на сцене как мул. Вы ленитесь и медленно овладеваете тем английским, на котором говорят даже средние артисты. У меня болит сердце, когда я заключаю контракт с одним из них на роль, которую вы могли бы сыграть блестяще. Вы знаете, что о вас сказал один из создателей «Человека дождя»? Я специально не называю его фамилию, чтобы вы не загордились. Он сказал о вас, что в этом русском сидит дикий нерв, а этот режиссер работает с самыми лучшими американскими артистами, он понимает толк в таланте. Он сказал, что вы могли бы ошеломить зрителей. Ведь вы, как мне известно, делали это в России даже на пустячных ролях.

— Были и неплохие роли, и хорошие режиссеры, — возразил Савелий, — и фильмы — тоже.

— Не дурите мне голову! — неожиданно вспылил импресарио. — Все лучшее — в Голливуде. И если где-нибудь появляется талантливый актер, или режиссер, или оператор, то его немедленно поглощает Голливуд, как любого приличного игрока национальная хоккейная или баскетбольная лига. Здесь платят больше, чем где-либо. И люди стремятся заработать хорошие деньги; мне кажется, что они вам не нужны, что вас устраивает «мерседес», хотя вы могли бы разъезжать на «порше» или «кадиллаке», иметь виллу на Гавайях, в Швейцарии и где вам захочется. Я прав. И не спорьте со мной.

— Не собираюсь спорить, — сказал Савелий, — не хочу раздражать вас своим произношением. Скажу лишь о том, что мечтаю купить домик в Ялте. Приезжать туда в сентябре. Но пока это невозможно.

— Где эта Ялта? — удивился импресарио. — Ни один американец не стремится туда, по крайней мере, из моих знакомых.

— Ялта в России, — вздохнул Савелий, — я и Олег Видов не можем приехать туда. Там мы — предатели.

— Что?! — выпучил глаза импресарио. — Вы что, выдали нам какие-нибудь секреты? В России должны гордиться, что их артисты играют в Голливуде! Мы не сразу разобрались со своеобразной игрой Депардье, но французы доказали нам, что он прекрасный артист. Они хотели этого. А вас, как мне рассказывали, вообще перестали снимать на родине. Почему? Я ломал голову, но мое сознание, наверное, очень слабое, чтобы понять это. На вас можно было заработать громадные деньги! Или вы чем-нибудь обидели режиссеров, и они перестали работать с вами?! Или вы, извините, наркоман или уголовник, с которым не хотят иметь дело продюсеры? Но вы — скромнейший, законопослушный гражданин!

— Режиссеров я всегда боготворил, — улыбнулся Савелий, — судьбами актеров у нас ведают совсем другие люди. А продюсеров у нас пока нет. Их заменяет государство.

— Коммунисты! — догадался импресарио. — Вы не нравились коммунистам!

— Нравился зрителям, — сказал Савелий.

Импресарио нервно заходил по комнате, держа руки в карманах, что он делал редко, когда волновался.

— Я представляю, что будет твориться в наших кинотеатрах, когда вы станете играть главные роли! Мы перебьем по сборам даже «Унесенных ветром»! Я замечтался. Не перебьем. Вы не знаете американскую жизнь, так как не впитали ее с детства. И вы не столь красивы, как Гейбл. Но почему вам так медленно поддается наше произношение? Я думаю, что и в России вы учились неважно. Почти уверен…

— Неважно занимался, — согласился Савелий, — делал много ошибок в диктантах.

— О боже! — взмолился импресарио. — И по-английски пишете плохо, это можно простить, вы не клерк, но научитесь правильно разговаривать! Прошу вас! Мы теряем время, которое можно не вернуть! — вдруг грустно вымолвил импресарио, а Савелий вздрогнул, словно импресарио проник в его тайну, которая была и о которой Савелий не поведал никому, даже самым близким друзьям, даже самую малую толику. Он на самом деле никогда не стремился к богатству. Мечты его еще в России не поднимались выше собственного бассейна и дома в лесу. Не дачи, а именно дома, где он мог бы жить постоянно. Его не прельщала светская жизнь голливудских звезд, их оригинальные виллы, налезающие одна на другую. Он усердно занимался английским произношением, но еще больше — своим здоровьем. А тайна его заключалась в том, что здоровье было его ахиллесовой пятой, и он об этом знал. Мама умерла от инфаркта, от сердечного расстройства, но подстегнули его, помимо катастрофы с мужем, метастазы рака. И бабушка умерла от рака, и ее сестры. Савелий выглядел спортивно, много плавал, развивал легкие, потому что именно рак легких преследовал его родных по женской линии. Он помнил о туберкулезе, подточившем его легкие в детстве. Он интуитивно чувствовал, что неизлечимая болезнь может неожиданно поразить его, и сражался с нею как мог. Об этом не знал никто. Родные и даже самые близкие друзья считали это его странностью, иногда доходящей до мании или абсурда. А он искал любую возможность, чтобы дать еще один бой невидимой, но смертельной болезни.