Теперь я понимаю, почему он, освободившись на несколько дней от съемок, приехал ко мне зимой в подмосковный пансионат «Березки», чтобы покататься на лыжах, вдохнуть в легкие согретый первым весенним солнцем бодрящий воздух. Он никогда не был лентяем, и ему, как уже ярко мелькнувшему на экранах артисту, наверное, было неудобно крутить баранку такси, но другую для себя работу он нашел бы, даже взялся бы помогать работникам жены таскать рыбу из холодильников и в довольно большие промежутки между съемками нашел бы себе дело и не раздражал бы жену и тещу, помог бы их бизнесу. И нельзя осуждать Марину, втянувшуюся в американский образ жизни бизнесменов. Она не знала скорбную тайну Савелия и, наверное, поэтому подробно описывает чересчур странную для нее его заботу о своем здоровье.
«На протяжении многих лет Савелий строго, даже фанатично заботился о своем здоровье. Он тщательно, можно сказать, скрупулезно изучал все предписания и рекомендации диетологов и основы восточной медицины. В кухонных ящиках и на стенах были развешаны многочисленные «рецепты здоровья». Он делал абсолютно все возможное, чтобы дожить до глубокой старости, не болея (не умереть рано. — В.С.). Он шутил — «Это первый эксперимент, как дожить до 140 лет здоровым». Проснувшись утром, он пил чай из целебных трав. После этого помолится Богу и бежит к океану (он жил в нескольких кварталах от океана). Большую часть жизни он плавал. Пробежка, зарядка на свежем воздухе, после чего первый завтрак — разнообразные фрукты. Затем гигиенические процедуры и второй завтрак — салат из свежих овощей. Обед был простой и разнообразный. В термос Савелий засыпал крупу, заливал ее крутым кипятком, и через несколько часов обед был готов. В кашу добавлял очищенное оливковое масло, мед, иногда семечки и изюм. Ужин — опять сырые овощи, каша соевая, тафа. Все это покупалось в магазинах «Здоровье», то есть было натуральным на сто процентов. По пятницам Савелий ел рыбу, которую недолго варил на пару. Пил соки». Забегая вперед повествования, я вспоминаю встречу с Савелием в первый после эмиграции приезд в Москву Он произошел летом. Савелий сидел за столом в ресторане ЦДЛ с Марком Розовским, Я подсел за столик к ним. Марк вскоре ушел. О разговоре с Савелием я расскажу позже. Но теперь хочу сказать о том, что ел он рыбу — судака по-польски, приготовленного на пару. Вспоминаю, что Савелий приезжал к режиссеру Данелии на съемки фильма «Настя», по разным моментам высчитываю день встречи, и выходит, что это было в пятницу (!). Совершенно точно Марина описывает его систему питания, и поражает его пунктуальное следование графику приема пищи. Этот на первый взгляд маловажный факт свидетельствует об удивительной обязательности Савелия — качестве, по которому лучше и легче всего проверить порядочность человека. Он давно не был в российских ресторанах и спросил у меня, сколько нужно дать официанту на чай. Нас обслуживал официант Саша, скромный, интеллигентный парень, с которым у меня были добрые отношения. Он был холост, жил, как и я, с больной мамой, очень серьезно относился к браку, и это по-человечески сближало нас.
— Официант — замечательный парень, — сказал я Савелию, — дай ему на чай рубль. Он уже счастлив, что обслуживает тебя.
— Нет, — неожиданно для меня серьезно произнес Савелий. — Я могу обидеть его.
— Дай два рубля, — безразлично заметил я. Савелию не понравилось мое легкомысленное отношение к этому, и он дал Саше на чай три рубля. Мы уговорились с Савелием, что будем перезваниваться, и он всегда звонил мне в точно обусловленное время.
Марина не случайно подробно описывает рацион Савелия, считая, что он может дать основания для размышления медикам и геронтологам, особенно тем, кто давал советы бывшему мужу, тем, кто излагал свои предложения в книгах о том, как продлить жизнь при помощи правильного питания.
Савелий не употреблял ни соли, ни сахара, ни хлеба и других мучных изделий, ни молочных продуктов, ни яиц, не говоря уже о мясе. Лишь изредка, на торжествах, он позволял себе съесть что-нибудь вкусненькое. Время от времени очищал организм методом голодания. И тут у Марины, на мой взгляд, пусть мельком, но проскальзывает правильная мысль, когда она говорит об опасной для жизни Савелия наследственности, а дальше следуют не претензии, а обращение к медикам и геронтологам проверить состоятельность их практических советов.
Тут я хочу перенести читателя к судьбе другого, безумно талантливого артиста, выросшего в обеспеченной театральной семье, но, по всей вероятности, с юных лет страдающего недугом, о котором он знал. Недуг выдавала болезненность его лица, которую он скрывал гримом. Я говорю об Андрее Миронове. В отличие от Савелия, он избрал другой метод борьбы с болезнью — наступление на нее творчеством, постоянной работой, которая, по его мнению, давая ему удовлетворение, должна была победить заболевание или, по крайней мере, отдалить ее победу над ним.
У Ивана Алексеевича Бунина есть удивительный рассказ — «Легкое дыхание», рассказ о красивой, чувственной и трепетной гимназистке, жизнь которой оборвалась внезапно. Но еще до трагической развязки жизни Андрея при встрече с ним этот рассказ невольно возникал в моем сознании.
Мы с Андреем были знакомы, но не более, хотя симпатизировали друг другу, и когда здоровались, лицо его округлялось в доброжелательной улыбке.
Встречались не часто, в ЦДЛ и на концертах. Запомнился его провал на сцене ЦДЛ, на моей памяти единственный, а с кем из артистов подобное не случалось. Думаю, что бывало с каждым.
Шел вечер, посвященный шестидесятилетию известного в стране, а еще более — за рубежом, в странах народной демократии — писателя-сатирика Владимира Соломоновича Полякова, автора многих программ Аркадия Райкина, Мироновой и Менакера — родителей Андрея, автора сценария суперфильма «Карнавальная ночь», автора и художественного руководителя Московского театра миниатюр. С театрализованными поздравлениями к писателю обращались Игорь Владимирович Ильинский, Аркадий Исаакович Райкин, Леонид Осипович Утесов… И вдруг после этих асов искусства на сцену выпорхнул молодой, красивый, обаятельный Андрей Миронов и начал исполнять пародию на куплетиста, не имеющую никакого отношения к юбиляру. Он тщательно подготовил номер, жесты его были отточены, танец безупречен, но они не были обращены ни к творчеству, ни даже к пристрастиям Полякова. На фоне великих артистов Андрей смотрелся неплохо, но полностью уступал им в точности и выборе репертуара для этого вечера и ушел со сцены, как говорят артисты, под стук собственных каблуков. Он протиснулся к выходу среди людей, заполнивших фойе ЦДЛ, надвинув на глаза кепку, бледный, осунувшийся, с потухшим от переживаний лицом.
Иные артисты после такого провала сникают, иные, словно воспарив над неудачей и предварительно разобравшись в ней, начинают диковинный творческий полет, который не в состоянии остановить никакая преграда, в случае с Мироновым — даже запрет на телепоказ Андрея в концертах самого шефа «Останкина». Андрей прорвался на телеэкран в фильмах, где играл главные роли. Играл без всякого напряжения, непринужденно, весело и, танцуя, парил над сценой, словно приподнятый над ней энергией души и сердца. Вот тогда я опять вспомнил бунинский рассказ, и Андрей показался мне человеком с легким дыханием, хотя при близких встречах сквозь грим просвечивала бледность, болезненность его лица и умело скрываемая, но при внимательном рассмотрении зримая грусть в глазах.
Однажды в крупном НИИ я выступал в концерте с дуэтом Андрей Миронов — Александр Ширвиндт. Работали по отделению. Они — первое, я — второе, что позволил о мне из-за кулис следить за их действом. Меня поразила актерская и душевная отдача Андрея. В каждом номере. Он читал лирико-сатирический монолог, и перед зрителями калейдоскопически менялось его лицо — то было беспечным, то ироничным, то грустным и даже сердитым, то беспомощным, растерянным, но всегда мыслящим. Он заставлял зал сопереживать каждому своему слову, каждому проявлению своих чувств, и не десять-пятнадцать минут, а более часа. Сколько длилось его с Ширвиндтом отделение. Иногда они вступали в диалог, иногда играли сценки из спектаклей, но каждый раз, когда Андрей возвращался за кулисы, лицо его было покрыто потом, а дыхание было учащенным, но по-прежнему легким. Утихали аплодисменты, и он снова, не успев передохнуть, рвался на сцену, как в бой, бодрый, на хорошем актерском нерве, и зрителям даже не могло прийти в голову, что еще минуту назад усталость обволакивала его тело, слепил глаза пот. А в конце отделения Андрей и Александр играли длинную и довольно традиционную для эстрады пародию на чрезмерное и приводящее к халтуре увлечение некоторыми артистами количеством концертов, сыгранных за один день. Сценка состояла из нескольких выходов: артисты после первого концерта, после пятого, десятого и пятнадцатого. Ширвиндт с каждым выходом становился усталее, анемичнее, глупее, сутулился, туповато смотрел на зрителей, а Андрей играл ту же, по существу, роль, но с умноженной отдачей: говорил невпопад, путал реквизит, падал на сцене, поднимался и снова падал, шел не в те кулисы, осатанело таща за собой обалдевшего партнера и доводя номер до абсурда, до клоунской эксцентрики, едва ли доступной по мастерству и пластике другим драматическим актерам.
