Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Сталин решил покончить с Троцким и его последователями. 3 января 1928 года ГПУ вызвало Троцкого по повестке, но он не явился. Отказался выехать в Астрахань, считая, что его здоровье, подорванное малярией, не выдержит влажного Каспия. Тогда Сталин на 16 января 1929 года назначил высылку Троцкого в Алма-Ату в соответствии с 58-й статьей, за контрреволюционную деятельность. Но депортацию пришлось отложить. Тысячи людей окружили поезд, на котором Троцкий должен был следовать в Среднюю Азию, многие легли на рельсы перед ним. Тогда было решено тайком отправить Троцкого на другой вокзал в иное время, чем было объявлено. Перед этим он закрылся в своем кабинете. Офицер, взломавший дверь кабинета, оказался его бывшим охранником в военном поезде времен Гражданской войны и, увидев легендарного начальника, забормотал: «Застрелите меня, товарищ Троцкий, застрелите!»

Но Троцкий успокоил офицера и даже убедил его выполнить приказ. На маленькой станции, в пятидесяти верстах от Москвы, вагон с Троцким и его семьей прицепили к поезду, направлявшемуся в Алма-Ату. Легче было расправиться с его друзьями, объявленными троцкистами и выброшенными из большевистской партии.

Однажды, на сочинском пляже, Сталину доставили первую книжку Троцкого, изданную за рубежом. Сталин впился в ее строчки, не замечая ни палящего солнца, ни принесенного ему обеда, забыв о брошенной на песок трубке. Он закончил чтение уже при лучах заходящего солнца и с перекошенным от злости лицом бросил книжку в море: «Пропади ты пропадом!» И он понял, что пока живет на свете этот человек, не знать его душе покоя. Он не успокоился даже тогда, когда ледоруб Меркадера врезался в затылок Троцкого, даже когда увидел кинокадры о похоронах своего врага № 1, А сколько врагов еще осталось на свободе? Несчитаное количество! Разбираться с каждым из них — не хватит жизни. «Придумал! — обрадовался Сталин. — А не назвать ли их «врагами народа»»? Врагами не только лично его, Сталина, но и всего советского народа? Хотя «враг народа» — слишком обтекаемое определение… Ну и что? Может быть, именно поэтому самое подходящее. Враг, и точка, и нечего разбираться. И если враг не сдается, то его уничтожают. Даже если сдается, признается, что он есть враг, все равно не будет ему пощады. Смерть врагам народа! Кого к стенке, кого на каторжные работы. Дешевой рабсилой можно будет обеспечить самые тяжелые стройки и производства страны в самых труднодоступных районах, на Севере, Колыме, Камчатке… Надо разослать по районам всей страны разнарядку на поставку врагов народа. «Никакой пощады троцкистам, меньшевикам, эсерам, всем подозреваемым в шпионаже на вражеские разведки — недобитой буржуазии, кулакам, вредителям производства, церковникам, всякого рода оппортунистам, независимо от звания и профессии — ученым, врачам, работникам искусства, сочувствующим вражеским элементам, тем, кто любит распускать языки! Всем умникам! Всем, кто уклоняется от генеральной линии партии или даже способен на это! Очистим страну от бешеных псов империализма!»

До позднего вечера, а зачастую и ночью, горел свет в рабочем кабинете Сталина, подписывающего расстрельные и другие карательные списки.

Неустанно трудились расстрельные команды Феликса Эдмундовича, а позднее — Ягоды, Ежова, Берии. Поток крови залил Россию. На одной Колыме погибли 700 тысяч заключенных, а корабли с рабсилой шли и шли в Ванинский порт. «Будь проклята та Колыма, что названа славной планетой! Сойдешь поневоле с ума, отсюда возврата уж нету…»

Изо всех сил старались угодить Вождю те, кто был ничем, а при нем стал всем. Смерть оборвала злодеяния тирана, и родились стихи: «Морозное и вьюжное прошло. Но падал снег. Не жизни — смерти нужный скончался человек. Наивные, как дети, ушли народы в плач. Впервые на планете оплакан был палач!»

Не вернуть погубленные жизни, не исправить искалеченные жизни, но правду о них рассказать необходимо. Статистика, насколько смогла, подсчитала количество узников ГУЛАГа, в число которых вошел отец героя этой книги Виктор Савельевич Крамаров. Во много раз большим было число членов семей так называемых «врагов народа», своего рода неучтенный семейный ГУЛАГ, где оказался известный артист и мой друг Савелий Викторович Крамаров.

В 1994 году, во время последнего приезда Савелия в Москву, я рассказал ему о том, что в приемной КГБ на Кузнецком Мосту он может ознакомиться с делом своего отца. Лицо Савелия посуровело, холодным блеском загорелись глаза:

— Я обязательно это сделаю.

— За месяц до приезда напиши заявление. Розыск дела занимает немалое время.

— Спасибо. Все сделаю как надо, — заключил Савелий, и я заметил набежавшую на его ресницу слезу. Я знал, что Савелий страшно переживал горестную судьбу отца и узнать что-либо о его жизни было заветной мечтой. Но жизнь Савелия оборвалась раньше, чем он смог воплотить эту мечту. Оставались вдова, дочь, и я решил ради них, ради светлой памяти о своём друге найти дело его отца и рассказать о нем родным, живущим в Америке, и двоюродному брату Виктору — москвичу. Вдова Савелия Наталья Крамарова-Сирадзе прислала мне из Сан-Франциско нотариально заверенную доверенность на ознакомление с делом отца мужа.

Я сижу в приемной КГБ у кабинета работника, которому подавал заявление. Он заметил меня, но прошел мимо в кабинет и закрыл за собою дверь. Прошел час, но дверь не открывалась. Наконец за пятнадцать минут до конца работы приемной работник жестом приглашает меня зайти в кабинет.

— Что у вас?

— Я подавал заявление о розыске дела Виктора Савельевича Крамарова, — говорю я и протягиваю работнику доверенность.

— Помню, — хмуро говорит он, — но что вы принесли?

— Доверенность от жены Савелия Крамарова.

— Ему она жена, а кем приходится его отцу? — возмущенно произносит он. — Всего-навсего невесткой!

— Да, — соглашаюсь я, — но других, более близких родственников у Савелия Крамарова нет. К тому же именно вы в этом кабинете просили меня принести доверенность именно от его жены. Я сделал то, что вы просили.

Работник смущается.

— Ладно, — снисходительно произносит он, — если дело личное, то покажем полностью. Если групповое — частично, те места, что связаны с подсудимым.

— Он реабилитирован полностью, — замечаю я.

— Не придирайтесь. Я оговорился, — бросает мне работник, — Ждите, вам позвонят, когда дело будет готово к показу.

И вот через пару недель я сижу в уже знакомой мне небольшой комнатке приемной КГБ за обыкновенной ученической партой с поднимающейся крышкой. Здесь я знакомился с делом своего отца, Стронгина Льва Израилевича, бывшего директора Государственного издательства еврейской литературы, осужденного по 58-й статье, пункт 10, якобы за издание националистической литературы. Сейчас я здесь нахожусь один, а в 1956-м году, когда начался процесс реабилитации невинно осужденных, за партами не было свободных мест. Сидели родные осужденных, читали их дела, и многим становилось плохо, кое-кому даже вызывали «скорую». Читать дикие признания родных, выбитые зверскими пытками, — на это не у всех хватало сил. В комнатке пахло валидолом и валерьянкой. Раздавались вздохи и даже стоны. Печальная и незабываемая картина. Я подумал, что в какой-то мере хорошо, что Савелий не увидел дело своего отца, избежал нервного стресса. На его долю и без того выпало немало переживаний как на сына врага народа. Об этом рассказывает книга. А сейчас передо мной лежат документы, которых Савелий не видел.

Основное обвинение, предъявленное отцу: «Использовал трибуну советского суда для антисоветской агитации, вызывая недовольство существующим строем у окружающих».

Адвокат по профессии, с отличием окончивший юридический факультет Киевского университета, проходил практику в Верховном суде СССР, что на Поварской улице, после окончания аспирантуры был принят на работу в Московскую коллегию адвокатов. В 1937 году участвовал как защитник в инсценированных НКВД процессах против «врагов народа», пытался найти смягчающие обстоятельства в действиях подзащитных и находил, включал их подвиги в годы Гражданской войны, ударный и оцененный правительственными наградами труд в послевоенном строительстве, что и послужило поводом для обвинений против него самого. Особым совещанием при НКВД было решено: «Виктора Савельевича Крамарова за контрреволюционную деятельность заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на 8 лет, считая срок с 14 марта 1938 года». Подпись: «Ответственный секретарь Особого совещания И. Шапиро. Верно: Старший оперуполномоченный 4-го отделения 5-го отдела УМГБ по АК лейтенант Мазалов».

2
{"b":"152641","o":1}