Я тогда ничего не знал о его тяжелейшем детстве, но понял по его понурому во время нашего разговора лицу, по бледности, не сходящей с него, что в жизни ему приходится туго, и туберкулез, как правило, возникает от плохого питания. Или Савелий им заразился от кого-нибудь, во что верилось меньше. Я рассказал Савелию, что великий писатель Андрей Платонов заразился туберкулезом от своего шестнадцатилетнего сына, выпущенного из лагеря уже в безнадежном состоянии. Сын умер буквально на руках отца.

— А как мальчик попал в лагерь? Да еще в школьном возрасте?! — поразился Савелий.

— Якобы за организацию покушения на Сталина. Марк Розовский разговаривал с женой Платонова и сказал ей, что, разумеется, обвинение было ложным. В ответ она промолчала. Видимо, в классе, где учился сын Платонова, велись разговоры на эту тему, кто-то из соучеников донес о них, а дальше чекистам ничего не стоило организовать дело о готовящемся покушении на вождя. В любом случае арест сына был огромным ударом по писателю, чье творчество не вписывалось в прокрустово ложе социалистического реализма в литературе. Марк взял у жены Платонова его пьесы и раздал их пяти виднейшим театральным режиссерам страны, но, к сожалению, не все из них даже прочитали их, а кое-кто даже затерял.

— Я мечтаю работать с Марком, — признался мне тогда Савелий, и его желание в какой-то мере сбылось.

Марк Розовский рассказывал мне, что Савелий часто обращался к нему за различными творческими советами, и он помогал ему. «Этому способствовало то, — улыбнулся Марк, — что тогда никто, кроме него, не обращался ко мне, а ему не к кому было обратиться, кроме меня».

Позднее мы с Савелием видели фильм, снятый в Америке Андреем Кончаловским по мотивам рассказа Андрея Платонова «Женихи для Марии», с Анастасией Кински в главной роли. Драматическое действо захватило нас. Один из русских героев фильма работал на бойне. Кончаловский специально изменил его профессию, чтобы приблизить сюжет фильма к реалиям американской жизни. Эмигрантам еще первой послереволюционной волны, бежавшим из России в Штаты от произвола новой власти, от разрухи и голода, удавалось устроиться туда, где не хотели трудиться американцы. Муж одной сестры моего отца, эмигрировавшей в Америку в 1921 году, тоже начинал работу на бойне, потом открыл мясной магазин. В 1943 году в Америке побывал народный артист Союза Соломон Михоэлс. Он был отправлен туда для сбора денег в пользу Красной армии. После митинга в Нью-Йорке к нему подошла женщина и спросила, не знает ли он Льва Израильевича Стронгина.

— Я разговаривал с ним за несколько дней до отъезда сюда, — сказал Михоэлс женщине.

— Я его родная сестра, — представилась женщина, — а кем он работает?

— Директором еврейского издательства, — ответил Михоэлс.

— Значит, богатый человек! — обрадовалась сестра.

Михоэлс улыбнулся, зная, что по американским понятиям наша семья живет чрезмерно скромно, но не стал разочаровывать сестру. Она передала нам через Михоэлса письмо и фотокарточку своей семьи и родных другой сестры. Мы, конечно, не написали им, боялись показать, что имеем родных за границей. Тем не менее отцу, арестованному в 1948 году по делу Еврейского антифашистского комитета, следователь Шишков напомнил об этой связи.

— Значит, у вас в Америке есть родные сестры. Мужья их — торгаши!

— Мужья работают, — ответил отец, — насколько мне известно, один из них аптекарь, другой — мясник. Они — бизнесмены!

— Нет, торгаши! Презренные торгаши! — давя на подсудимого, заключил допрос отца о его родственниках в стране загнивающего империализма следователь Шишков. На этот раз он обошелся без пыток, неоднократно применяемых к отцу, который, несмотря ни на карцер, ни на другие издевательства, вплоть до сдирания ногтей с пальцев, на закручивание в сырую смирительную рубашку, при высыхании доставляющую человеку невыносимые боли, не подписал нужные Шишкову протоколы.

Ни Савелий мне, ни я ему не рассказывали о своих нелегких детских годах, но во многом общность судеб сблизила нас и, конечно, творческая направленность, по всей вероятности не в последнюю очередь возникшая по той же причине.

Повесть Андрея Платонова «Город Градов», ее тональность, юмор и грусть, сдобренные тонкой иронией, подвигли меня на написание первой своей повести: «Горохов — Москва — Горохов». Прочитав ее, Савелий вдруг процитировал мне поразительную по смелости фразу из рассказа Платонова, где герой говорил, что «для того, чтобы перепахать поле, не обязательно знать Карла Маркса». Находясь под впечатлением легковесных ролей, сыгранных Савелием, я удивленно посмотрел на него.

— Ты читал Платонова?!

— А как же! — гордо вскинул подбородок Савелий. — Прочитал все, что пока напечатано!

Юношеские годы — самые беззаботные в жизни человека, наверное, даже в насквозь идеологизированном обществе, где уничтожались миллионы людей, разбивались семьи, искажались чувства и характеры, и даже любовь оформлялась в виде семейной ячейки.

Младший брат мамы, Павел Соломонович Волчек, был человеком степенным и считал, что Савелию, молодому одинокому парню, пора создавать такую ячейку. Чем мог, он помогал Савелию, и прежде всего упорно лечил его от туберкулеза, заставляя ложкой есть сливочное масло. Савелий особенно не сопротивлялся такому методу лечения, хотя ел масло через силу. Наградой дяде и племяннику было сообщение о том, что племянник снят с учета в районном тубдиспансере.

— Теперь ты должен жениться, — твердо сказал Павел Соломонович, — это будет следующая ступенька в твоей жизни. За тобой должна ухаживать добрая и хозяйственная девушка.

— Где найти такую? — простодушно заметил Савелий. — Кто пойдет за меня, студента?

— Умная девушка — пойдет, — уверенно произнес дядя, видевший его выступление в ЦДДРИ, — у тебя есть хорошая перспектива как у актера. Мы с твоей тетей почти ничего не имели, когда поженились. Достаток приходил постепенно. Мы и сейчас живем далеко не богато, но счастливо.

— Вы любили друг друга, — сказал Савелий.

— И сейчас любим, — подтвердил Павел Соломонович, надо уметь любить, для этого тоже требуется талант и немножко везения, удачи. Среди твоих родственников никогда не было ни гуляк, ни вертопрахов. Оглянись вокруг внимательно и обязательно найдешь интересную девушку.

— Но надо, чтобы она еще проявила ко мне внимание. Что я могу предложить ей? Студенческую стипендию, комнату в коммуналке, обещание стать хорошим артистом?

— Не много, — согласился Павел Соломонович, — но не это будет главным, если вы полюбите друг друга.

— Постараюсь, дядя, — сказал Савелий, веря в успешную встречу с любимой и одновременно любящей его девушкой. Он осмотрел свои доспехи — полинявшие брюки, пиджак с блестящими от заношенности рукавами, к тому же мешковато висящий на нем. Савелий грустно улыбнулся и подумал: «Я больше похож на пугало для ворон, чем на жениха». Но такое счастливое время — юность, что даже в трудное время может в жизни человека произойти невероятное, резко меняющее, и в лучшую сторону, его настроение и состояние души.

После очередного спектакля «Первые шаги» к Савелию подошел симпатичный юноша с умными веселыми глазами.

— Я режиссер Юрий Чулюкин, — улыбнулся он, — снимаю фильм «Парни с нашего двора». В сценарии для вас есть подходящая роль. Сыграете?

— Повторите, — попросил режиссера оторопевший Савелий, не верящий своим ушам.

— Чего повторять? — удивился режиссер. — Я вас беру на роль Васьки Ржавого. Согласны?

— Ага, — еле вымолвил Савелий, у которого от радости перехватило дыхание.

Режиссер оставил ему свой телефон и попросил позвонить через месяц, поближе к началу съемок. В тот же день об этом узнали все родные Савелия, они радовались за него, и тетя Маша, жена дяди Лео, особенно, сначала радостно закричала: «Мама верила в то, что ты станешь артистом!» — а потом всплакнула: «Очень жаль, Савелий, что она не дожила до этого счастливого дня. Она радовалась бы больше всех!»