— Слушай, Савелий, зачем ты это делаешь? — говорил я ему. — Ведь тебе платят сущие копейки.

— Пусть, — говорил он мне, — но они — не мои. Я просто обязан отдать их тебе. Обязан! Непременно!

В институте, в отличие от школы, Савелий не пропускал занятия, учился хорошо, лишь по марксизму-ленинизму в его дипломе стояла тройка. Он тогда не понимал, почему не любит этот предмет. Наверное, потому, что однажды не выучил то, что просил преподаватель, а прочитал почти всю статью Ленина, и она, вопреки царящему тогда непререкаемому авторитету вождя, показалась ему состоящей из внешне многозначительных, но, по существу, мелкотемных споров с совершенно незнакомыми оппонентами, далекой от логики и реалий жизни, следуя которым советские люди жили чересчур скромно, хотя и считали себя самыми передовыми в мире. Савелий догадывался, сколько зарабатывают киноактеры в Голливуде, и был расстроен, когда узнал, что известный артист нашего театра покупает поношенные рубашки у своего соседа — директора магазина тканей.

В дипломном спектакле его заняли в массовке, где он никак не мог проявить себя, и когда узнал, что при Центральном доме работников искусств открывается прием в эстрадную самодеятельную студию, то записался в нее одним из первых.

Эммануил Савельевич Радзиховский, режиссер студии, ожидал наплыва талантливой молодежи, но не думал, что к нему хлынет огромная масса юношей и девушек, желающих проявить себя на сцене. Пришлось отбирать лучших по конкурсу, но без экзаменов, устраивая лишь прослушивание.

— Я пою, — сказала режиссеру девушка и запела без аккомпанемента простую незатейливую песню, несильным, приятным и теплым голосом. В ее исполнении не было ни манерности, ни намека на вычурность, ни подражания другим певицам. Впрочем, даже для подражания Клавдии Ивановне Шульженко требовалось определенное мастерство, которого не было у девушки. Но Радзиховского покорила ее искренность, и он принял молодую певицу в студию. Вскоре она замелькала на экранах телевизоров и многие зрители полюбили ее — Майю Кристалинскую.

Два молодых человека темпераментно читали «Муху-Цекатуху» Корнея Ивановича Чуковского, переделав «Цо» на «Це», делая ударение на первый слог слова «Цекотуха» и паузу после него. Получилось: ЦК-туха, с намеком на высший орган партии. Они — Лифшиц и Левенбук — не придумали новый жанр на эстраде, но живинка в их номере несомненно присутствовала. Потом они создали несколько удачных и остросовременных эстрадных программ, написанных Феликсом Камовым (Канделем) и Эдуардом Успенским. Ставил эти программы способнейший режиссер и артист Театра имени Маяковского Борис Левинсон. Вскоре они стали едва ли не постоянными участниками телеконцертов.

В роли конферансье, ироничного и веселого, пробовался, и удачно, Оскар Волин, живший недалеко от Савелия. Они после репетиций и представлений вместе возвращались домой, подружились, и, как оказалось, на всю жизнь.

Сам Савелий пришел в студию с пародией на, увы, многими теперь незаслуженно забытого, а в свое время популярнейшего артиста эстрады и кино Афанасия Белова. Через много лет после нашего с Крамаровым знакомства я рассказал ему о поучительной судьбе этого замечательного артиста и… писателя. «Конферасий Афанасий», — представлял себя на сцене Белов. В шляпе-канотье, в стилизованном, но не утрированно, одесском костюме, с тросточкой в руках, он пел в концертах куплеты и частушки. Савелий, если быть точным, его не пародировал, а имитировал. Пародия — жанр сатирический, а поводов для осмеяния этого, с моей точки зрения, великого эстрадного артиста просто не было. Савелий подражал ему голосом, двигался на сцене в его манере и тоже пел куплеты на бытовые темы, даже менее смешные, чем исполнял Афанасий Белов. Тем не менее, многие зрители в тонкостях жанра пародии не разбирались и провожали Савелия громом аплодисментов. В конце эстрадной карьеры Белов перешел на исполнение куплетов, а в годы расцвета своего таланта поражал даже театральных специалистов своими программами, где показывал себя как разносторонний артист эстрады и драмы. Пик его карьеры пришелся на выступление в Московском мюзик-холле в программе «Тик-так». Воссозданный лучшим режиссером эстрады Александром Конниковым Московский мюзик-холл в первый же свой выезд за рубеж, в Париж, покорил эту своеобразную европейскую Мекку эстрады, и главным героем программы был Афанасий Белов. Он блестяще конферировал, пел и танцевал, преображаясь костюмно и внутренне в жителя пещерного, древнего и средневекового, но его тексты, написанные Владимиром Дыховичным и Морисом Слободским, ярко ассоциировались с современностью, и такие черты людей, как тупость, воровство, подавление незаурядных личностей, были понятны французам. Красочное представление с отличным кордебалетом, составленным из русских красавиц, с главной ролью, умной и отлично сыгранной Афанасием Беловым, было отмечено самыми лучшими французскими газетами и журналами. От него ждали очередного творческого взлета, а он вернулся к куплетам. Я ему подарил свою первую книгу «Белые вороны», вышедшую в издательстве «Советский писатель». Это происходило в кисловодской гостинице «Кавказ».

— После успеха в Париже я подумал, что достиг вершины своего творчества, — сокрушенно вздохнул Афанасий Севастьянович, уже немолодой, усталого вида человек, — перестал работать с авторами, стремиться к новым большим ролям, и вот наступила расплата — я приехал сюда в антураже певицы, которая начинала петь у меня еще лет двадцать назад.

Он не сказал мне тогда, что пишет повести. Две из них вскоре вышли в журнале «Октябрь», что для любого писателя в те годы считалось большим достижением. Но критика сделала вид, что не заметила их, поскольку автор был из «чужих», из артистов.

Выслушав эту необычную историю, Савелий задумался и ответил мне через минуту-две:

— Похожее в жизни случится со мною. Я предчувствую. Хотя постараюсь никогда не останавливаться на достигнутом. Ведь ты помнишь, что в «Первых шагах» я начинал с примитивного номера — передвижения рояля. Мне поставил его Марк Розовский. Это была эстрадная шутка, но очень смешная. Зрители хохотали. Я неуклюже брался то за одну ножку рояля, то за другую. От напряжения искажал лицо. Падал в изнеможении. Отдыхал, взобравшись на рояль. Снова тянул его. Короче, надо было с чего-то начинать. Потом стал делать пародию на Афанасия Белова. Сделал маленький шаг вперед. Ведь до Лифшица и Левенбука у нас в студии выступали в паре Илья Суслов, потом ушедший в журналистику, и Юлик Бидерман. Они исполняли стихи в стиле знаменитых актеров Эфроса и Ярославцева, читавших стихи для детей, изображая пыхтение поезда, крик петуха, мычание коровы, скрип тормозов и тому подобное. Марк Розовский назвал это «звукоречью». Лифшиц и Левенбук пошли дальше, расширили репертуар и появились на сцене с сатирическими стихами. Я помню Илью Рутберга с его «Экзаменом». Смешнейший номер. Поставил Марк Розовский. Я был на его спектакле «Наш дом» в старом клубе МГУ и пожалел, что в нем не участвую, пожалел, что в то время умственно был не готов играть там.

Меня поразило столь самокритичное признание Савелия. В спектакле Марка Розовского, наверное, впервые в стране исполнялась неприглаженная сатира, обошедшая цензуру. Марк инсценировал замечательную повесть Андрея Платонова «Город Градов», еще нигде у нас не напечатанную.

— Ты тогда сделал первый шаг в искусстве, пусть не гигантский, но очень смешной, что редко случается на сцене, ты — молодец, Савелий! — похвалил я его.

— Хм, — усмехнулся он, — ты сейчас говоришь как рядовой зритель, — неожиданно для меня вымолвил Савелий, — а мне хочется, чтобы меня признали как артиста те зрители, что ходят на спектакли Марка Розовского.

— Я помогу, чем смогу, — предложил я, — а остальное зависит от тебя.

— Нет, — покачал он головой, — я состою на учете в туберкулезном диспансере.

— Ты переболел туберкулезом? — уточнил я.

— Со мною опасно целоваться, опасно до сих пор, — улыбнулся он, — а вокруг столько симпатичных девушек!