Тетя Дуся ушла, а Савелию показалось, что теперь без мамы их маленькая комната опустела и стала большой и странной. Вещи расположены на своих местах, а чего-то в комнате не хватает. Наверное, маминой заботы, внимания к ним. Часто звонили родственники, настоятельно приглашали в гости, но он отнекивался, пропускал занятия в школе, пока не вспомнил, что в последние свои дни мама просила его, даже требовала зайти в милицию и получить паспорт, ведь еще месяц назад ему исполнилось шестнадцать лет. Савелий вскочил с кровати, быстро и резко, словно его ударило током. Мама, наверное, чувствовала, что ее покидают силы, и хотела, чтобы у сына был этот документ, как право на жизнь. Уныние и тоска в мгновение покинули Савелия, появилась цель — выполнить мамино желание. Он очень пожалел, что не сделал это раньше. Савелий буквально добежал до отделения милиции.

— Где тут получают паспорта? — отдышавшись, спросил он у дежурного милиционера.

— А вы написали заявление? Принесли метрику? Две фотокарточки?

— Нет.

— Так сделайте это, — сказал милиционер.

— Через час буду! — выпалил Савелий.

— Чего спешите? — удивился милиционер.

— Надо! — решительно вымолвил Савелий и побежал домой за метрикой и фотокарточками.

Паспорт выдавала суровая полная женщина с угловатыми, мужскими чертами лица. Она исподлобья посмотрела на Савелия:

— Чего это ты не похож на еврея!

— Разве? — удивился Савелий.

— Точно, — уверенно сказала она, — отец и мать — евреи, а ты — типично русский парень. Я оставила свободным место для твоей национальности. Кем ты хочешь быть: русским или евреем, — картаво произнесла она букву «р».

Савелий испугался, что эта грозная и обладающая властью женщина не выдаст ему паспорт или задержит его оформление.

— А как вы считаете? — неуверенно промямлил Савелий, думая, как его учили, что все национальности в стране равны.

— Я записала бы, что ты русский, тем более что ты ничем не отличаешься от наших ребят из Рязани. Чего в тебе еврейского?

— Не знаю, — окончательно растерялся Савелий.

— Так как тебя записывать — русским или евреем?! — раздраженно посмотрела на него суровая женщина.

— Пишите, как вы считаете нужным, — вытаращив от страха глаза, вымолвил Савелий.

— Значит, ты русский! — утвердительно сказала женщина и сделала в паспорте соответствующую запись.

Савелию на мгновение показалось, что он в чем-то предал мать, отца, но он тут же отбросил эту мысль как неверную. Он успокоился только тогда, когда новенький паспорт оказался в его руках. «Я достаю из широких штанин, дубликатом бесценного груза…» — вспомнились стихи Маяковского. «Как время летит, уже в моде узкие брюки», — подумал Савелий. Дома он посмотрел на себя в зеркало и отвел взгляд в сторону. Чересчур бледно и неухоженно выглядел он, воспалены глаза, провалились щеки. Савелий распрямил плечи и решил отныне заниматься по утрам гимнастикой, быть крепким, чтобы никто не заметил его сиротливости. И еще Савелий подумал, что вопреки людям, порушившим жизнь родителей, он постарается, и очень, чтобы фамилия Крамаров не исчезла из бытия.

В школьной, да и последующей жизни Савелия было мало праздников. Даже под Новый год, у дяди, он чувствовал себя в какой-то степени гостем. Тетя Мария пыталась заменить ему маму, гладила его по голове, чего он не любил, смотрела на него грустными глазами, как на сироту, говорила так, чтобы все видели ее заботу о мальчике, оставшемся без родителей: «Савелий, возьми обязательно еще кусочек холодца!» Она говорила искренне, но Савелий думал в это время, что никто не заменит ему маму, и попытки тети Марии сделать невозможное не приносили ему особой радости, боль от ранней и, как он считал, преждевременной гибели родителей, в чем были повинны злые, равнодушные люди, навеки поселилась в его сердце, о чем он тогда еще не подозревал.

Наступил день прощального школьного вечера, и Савелий с горечью обнаружил, что у него нет выходного костюма, а прийти на вечер в висящем на нем старом дядином пиджаке он не решился, чтобы не служить посмешищем. Поэтому надел брюки, к сожалению тоже старые и полинявшие от множества стирок, и более-менее подходящую рубашку с чрезмерно длинными для него рукавами, которые он закатал. К счастью, июньский день выдался теплым, и на вечере Савелий не выглядел белой вороной, несмотря на то, что слишком большой для него ворот рубашки показывал, что она приобретена не для него, а является вещью с чужого плеча. Он был рад, что никто не обратил на это внимания, кроме Наташи Сиротиной. Когда он пригласил ее на танец, она брезгливо осмотрела его одеяние, поношенные туфли и сказала, что не танцует.

— Как? — удивился Савелий и сделал ей комплимент: — Ты танцуешь лучше всех в классе, ты, наверное, станешь балериной!

— Нет, я полновата для балета, — покачала головой Наташа, — и уже поздно, в балетную школу надо поступать в семь-восемь лет. Я пойду в Плехановский институт.

— Ты? — удивился Савелий. — Ты хочешь работать в торговле?

— Не очень, — призналась Наташа, — но отец говорит, что в торговле я всегда буду сыта и одета, не буду нуждаться.

— А Стасик? Он поможет тебе! — напомнил ей Савелий об ухажере из семьи большого начальства.

— Стасик? — неожиданно наморщила лобик Наташа. — Он слабовольный. Родители запрещают ему жениться на мне, считают меня неровней их сыну. И он боится им перечить. Я не надеюсь на Стасика.

— Ты красивей его! — заметил Савелий.

— Ну и что? Я из бедной, рядовой семьи, — с обидой в голосе произнесла Наташа.

— Чудеса! — сказал Савелий. — Если у вас настоящая любовь, то разве имеет значение, кто из какой семьи?

— Имеет. И очень большое! — нервно ответила Наташа. — Ты ничего не понимаешь!

— Может быть, — согласился Савелий, — но ты не унывай. Пойдем, потанцуем!

— Не могу, не хочу, сейчас не хочу, — сказала Наташа, разыскивая взглядом Стасика. Наверное, она любила его и все-таки надеялась выйти за него замуж. Савелий позже узнал от бывших одноклассников, что Стасик вскоре перестал встречаться с Наташей, начал ухаживать за ничем не примечательной толстушкой, дочкой генерала, и женился на ней. А Наташа, потерявшая уверенность в себе, ушла в загул, встречалась с кем попало — наверное, чтобы заглушить тоску. Однажды позвонила Савелию и предложила увидеться. Он согласился. Она по-прежнему осталась в его воображении очаровательной и воздушной.

— А что будем делать? — спросила Наташа. — Куда пойдем?

— Погуляем, — ответил он.

— Где? В кафе? Хотя бы в кафе-мороженом! Можешь?

Савелий покраснел, хотя Наташи не было рядом.

— Ты знаешь, я сегодня занят, — сказал он, — пойдем в четверг.

— Ладно. Я позвоню, — сказала Наташа.

В четверг Савелий получил стипендию. Они пошли в кафе-мороженое. Он заказал две порции.

— А взять шампанское? Ты забыл? — удивилась Наташа скромности заказа.

— Принесите двести граммов, — бледнея, вымолвил Савелий.

— Мы подаем шампанское только в бокалах! — с укором сказала официантка.

— Ладно, — растерянно произнес Савелий, нащупывая в карманах деньги.

— Ты что, никогда не был в кафе-мороженом?! — удивилась Наташа, расширив глаза с подкрашенными тушью ресницами. Разговор не клеился. Савелий со страхом думал, что ему может не хватить денег для расчета. Наташа чувствовала неуверенность в поведении Савелия, и это ей не нравилось. Она привыкла к встрече с более солидными ухажерами и цинично заметила Савелию, что она ему позвонила только потому, что у нее случайно выдался свободный вечер.

— А я не могу сидеть дома, особенно вечером, — призналась она. — Вспомнила о тебе.

— Почему? — поинтересовался Савелий.

— Ты был очень смешной, — сказала она, — и говорил смешно.

— Я этого не замечал, — сказал Савелий.

— А мы видели, весь класс ожидал, что ты выкинешь что-нибудь смешное, что-нибудь скажешь, настолько наивно и глупо, что все рассмеются.