Я думаю, даже в этом уверен, что Савелий не сразу, а после больших сомнений и переживаний решился покинуть родину. Как позже писал о себе Василий Аксенов, он уехал преподавать славистику в одном из американских университетов и, проезжая по новой для себя стране, настроил радиоприемник на Россию и услышал официальное сообщение о том, что он лишен советского гражданства. Он предполагал, что такое может случиться. Первый секретарь Московского отделения Союза писателей однажды доверительно посоветовал ему: «Уезжайте! Этому будут рады и наши и ваши!» Под «вашими» он подразумевал сторонников писателя по общепризнанному тогда крамольным литературному сборнику «Метрополь».
Кто эти «ваши» — сейчас легко проверить. Вероятно, один из них изображен в повести Аксенова «Ожог» под фамилией предателя Штейнбока (настоящая фамилия писателя, давно работающего под псевдонимом). Кстати, именно этому писателю была открыта дорога в печать и на радио вскоре после партийного осуждения «Метрополя», в то время, когда остальные его участники еще долго находились в запретном для издания их произведений списке.
Савелий, кстати, как и Аксенов, решил уехать из страны честно и без скандала, юридически обоснованно, на воссоединение с дядей, проживающим в Израиле. Он подал в ОВИР необходимые документы и со дня на день ждал разрешения на выезд.
Он пришел прощаться со мною, зная, что я печатаюсь в центральной прессе, а на его отвальную наверняка просочатся сотрудники органов и перепишут всех, кто пришел прощаться с артистом, покидающим, а следовательно, как считалось тогда, и предающим родину. Один из них тогда смело пришел на прощание с Савелием, человек и в сатире отважный, и, на удивление многих, в самые трудные времена держащийся на плаву, об истинном лице которого люди узнали сравнительно недавно из публикации в газете «Московский комсомолец» рассказа Андрея Яхонтова «Король смеха». Меня поразил внешний вид Савелия. В его взгляде не чувствовалось даже тени веселья. Казалось, что осунувшееся, почерневшее лицо вот-вот оживет и взорвется обаятельной улыбкой, или шуткой, или задорной фразой, но оно оставалось грустным и обреченным на печаль. Савелий принес мне на память книгу об Ильфе и Петрове — редкое издание, несомненно, ценное для него, а маме — коробку конфет. Он знал, что она больна, и рассказом о своем отъезде не хотел расстраивать ее. Позднее это был вынужден сделать я, и лицо мамы побелело от волнения.
— Когда из страны уезжают такие артисты, это очень плохо для страны, — с трудом вымолвила мама, у которой начался приступ стенокардии.
— Ты сделал мне в жизни только хорошее, — сказал Савелий и перехватил мой взгляд на телефон, — зря боишься, на всех пленки не хватит. И стукачей боишься, что могут прийти на мою отвальную, Поэтому я сам пришел прощаться с тобою. Совершаю объезд друзей, которых больше не увижу никогда. — Тут его глаза увлажнились, задрожал голос, но он взял себя в руки. — Когда я поехал на свою первую кинопремьеру, у меня даже не было пальто. Прямо в машине мне передал свое Оскар Волин, и я, без примерки, заявился в нем в Дом кино. Слава богу, пальто оказалось моего размера. Другое пальто, демисезонное, мне подарил Лифшиц — партнер Левенбука, а сам Левенбук — модную рубашку, в которой я снялся для фотографии из серии «Артисты кино». Разве такое забудешь… Здесь я пережил немало… Радости тоже были… Они останутся в моей душе… Леонид Петрович Гайдай… Внешне строгий, но добрейший человек. Я надеялся на него. Ты не знаком с ним?
Я промолчал, и к этому были основания. Я сравнительно недавно познакомился с Леонидом Петровичем Гайдаем и даже успел поговорить с ним о Крамарове. А произошло это так. В середине семидесятых мы с ним летели в Томск для выступлений во Дворце спорта. Мы — заведующий отделом юмора и фельетонов «Литературной газеты» Виктор Веселовский, писатели Владлен Бахнов и Борис Ласкин, ваш автор и кинорежиссер Леонид Гайдай с фильмом «Не может быть!», еще не вышедшим на экраны страны. В первом отделении вечера выступали писатели, во втором — на сцену выходил Леонид Гайдай, обычно под бурные аплодисменты, внешне — хмурый, казалось, что недовольный собой. Немногословно рассказывал о работе над новой кинокомедией и предлагал зрителям самим оценить его фильм.
Но первое же наше представление закончилось скандально. У меня в программе был номер «Тосты». Пользуясь трехчасовой разницей между Москвой и Томском и в результате этого бессонницей, я, лежав кровати, придумал томский тост.
«Я поднимаю бокал за то, чтобы в Москве было построено такое высотное здание, из которого был бы виден город Томск! И было бы видно, что в этом городе живут сотни тысяч честных тружеников, десятки тысяч замечательных студентов и футбольная команда «Томич»!
Еще на два этажа надстроить это здание, да так, чтобы было видно, что в этом городе живут умные интеллигентные люди, к которым нужно присылать не только артистов Большого театра, Аркадия Райкина и Аллу Пугачеву, но и французский оркестр Поля Мориа!
Еще на два-три этажа надстроить это здание, да так, чтобы было видно — есть ли в магазинах Томска селедка и другие неизвестно куда исчезнувшие «дефициты»!
Поэтому я поднимаю бокал за то, чтобы в Москве было построено такое высотное здание, из которого всегда и в любую погоду был бы виден славный город Томск!»
Об отсутствии на прилавках города селедки и других продуктов и о том, как это переживают томичи, мне рассказал водитель, подвозивший нас из аэропорта в гостиницу.
Едва я успел сойти со сцены, как в артистическую ворвался директор дворца спорта, у которого дрожали губы и руки.
— Там, в ложе, — Лигачев, — еле вымолвил он, — другие секретари обкома… Был скандал. Мне сказали, кого я вызвал… Я отвечаю за концерт… А вы, — обратился он ко мне, — про селедку говорите…
— Ну и что? — сказал я. — Вы слышали, как бурно реагировал зал?
— Это вы его спровоцировали, — выпучил глаза директор Дворца. — Снимите селедку! Тем более что она есть только в обкомовском буфете… Снимите! Иначе снимут меня…
Мне стало искренне жаль этого, по сути, ни в чем не повинного человека.
— Подумаю, — заметил я, — чем-нибудь ее заменим. Чего у вас еще не хватает в городе?
Директор дернулся и побледнел, казалось, у него вот-вот остановится сердце.
Первым за директора заступился позитивный сатирик Борис Ласкин, печатавшийся аж в газете «Правда» с юмористическими рассказами, в которых хорошие люди после ряда комических недоразумений оказывались еще лучшими.
— Варлен Львович, я — член парткома Союза писателей, и если вы не снимете этот тост, то я откажусь от совместных выступлений. И кстати, зачем вы лезете в бутылку, когда уже одной ногой стоите в СП?!
— Чем-нибудь замени этот номер! — угрожающе прошипел мне Веселовский. Осуждающе смотрел на меня Владлен Бахнов, и когда через год я попросил у него рекомендацию в Союз писателей, то он отказал мне в этом резко и безоговорочно.
Никак не проявил себя Леонид Гайдай. Был по-прежнему мрачен и сосредоточен на своих мыслях.
Я заменил предпоследний абзац в тосте, предложив построить здание, из которого было бы видно, что в городе Томске есть и что еще нужно прислать. Эта формулировка всех удовлетворила, и оставшиеся концерты прошли без нареканий. Уже в те годы начались перебои с продуктами, особенно на периферии. Для нас специально готовили обеды, но кроме почерневших куриц и вареных рожков ничего предложить не могли. Гайдай сумрачно жевал жесткую курицу, запивая ее жидко заваренным чаем и ни на кого не поднимая глаз.
Потом мы сели в самолет, но он вместо Москвы приземлился в Горьком. Через час ожидания нас снова пригласили в самолет, затем попросили покинуть его. До ночи мы промаялись в аэропорту. Бахнов и Веселовский пытались шутить, но Гайдай не реагировал даже на анекдоты, полностью уйдя в свои мысли. Посадку объявили посреди ночи, и мы из Горького в Москву летели три часа вместо положенного часа. Почему — нам не сказал никто. Может, не открывались шасси или посадке мешала другая поломка в самолете? Или обледеневшая полоса? Леонид Гайдай поднял глаза, и они гневно сверкнули в полумраке, когда пассажиров-японцев стали пересаживать из носа в хвост самолета. Перелет длился более семи часов. Многих пассажиров тошнило. Гайдай стал еще сумрачнее, а выходя из самолета, буркнул коллегам по гастролям:
