Ещё!

Срывается на галоп, вынуждая тебя ещё сильнее стиснуть коленями мои бока и вжаться грудью в холку, придерживаясь за мои плечи…

Ещё!

Я уже на дыбах, ты ложишься на меня всем телом, хватаясь руками за круп, чтобы не упасть, кусаешь за шею, уже не женщина — дикая кобылица, до боли вжимается во взмыленное тело твердым лобком…

Ещё!

Ещё глубже, до самого дна нанизываешься своей амфорой на мой готовый разорваться от распирающих стрел колчан.

Глуп же был мой папаша-Посейдон, от привычки которого сходиться со смертными женщинами в образе белогривого жеребца и пошли все кентавры. Как много теряют все жеребцы оттого что даже после такой дикой скачки не могут руками придержать распластавшуюся в изнеможении на их спине нагую наездницу за упругие нежные ягодицы.

И зачем мне нужно опять покидать тебя? То-ли плыть разведывать для царя персов, чем же он владеет по милости предтечи завоевателя, то-ли уже подвозить провизию устремившемуся к Инду войску царя Александра.

Персы — на своём месте.

Залив назван их именем.

Но что забыли в этом огромном безветренном болоте мы?

Стоят в Ормузском проливе на якорях корабли.

Всё как в базе флота: побудка, на флаг и гюйс — смирно, проворачивание механизмов и судовые работы. Только вот отобранная годком тропическая пилотка может стоить бритому наголо салаге жизни. Солнечный удар.

Восьмой год идёт тягучая, как крик муллы с минарета, с перекурами на время молитвы, война.

Война городов, с объявлением следующей жертвы ракетного удара через газеты.

Нефтяная война. Горят по ночам, подсвечивают нам горизонт, буровые платформы в заливе.

Танкерная война, где каждая из сторон норовит топить танкера, независимо от их флага. Важно лишь, чью нефть он везёт в своих танках. Танкера горят интенсивно. В самую варфоломеевскую ночь я принял за вахту девятнадцать сигналов 808.

Днём — спокойствие. Кишмя рыбачков на рыбных банках. Только нет уверенности в том, что один из них не достанет из-под пайол ракету стингер, чтобы влепить в твой борт. Хотя, нам-то чего переживать? Мы — не танкер, чтоб на нас стингер тратить.

В пробоину, образовавшуюся после подрыва танкера "Маршал Будённый" на мине советского производства, мы могли бы въехать на полном ходу, как в ворота рая. Только мачты б погнули. Хороши наши мины.

Эскадра вынуждена проводить конвои в Кувейт совместно с америкосами. Втайне потешаюсь над надутостью наших чёрных полковников. Взаимодействие с вероятным противником! Это всё равно как грека было заставить грести вместе с извечным врагом-финикийцем — неподсилу и Александру.

Америкосы — попроще. Не кодируют даже картинку с "аваксов", чтобы наши её принимали. С самолёта — весь залив на ладони.

— В Ормузском проливе вызывает фрегат. Мы идём без конвоя… — решил посмешить нас коллега с "Олекмы" танкер — под "джинсовым" флагом, то-бишь — ВМФ, вспомогательный флот).

— На Дубай? Патрулирую в этом районе. Становитесь в кильватер.

Наши в панике, делать-то что? Связь с эскадрой немедленно! Он! Нас! Законвоировал!

— Я им: ну не в Сибирь-же, в Дубай…

Мы смеёмся и пьём принесённую гостем водку. "Хошеминовка", пьётся отлично: саке даже нужно пить тёплой.

Кэп вернулся из штаба и чешет в затылке:

— Съёмка с якоря в восемь. Головным идём мы. За нами — два танкера и очень большой и противолодочный кора…бль! Вводная — мины. Тральщики заняты делом похлеще: караван на Ирак.

Мы смеёмся. Опять продолжение войны городов. После каждого нашего каравана исчезает с Земли чей-то город. Ракеты везут на верблюдах?

После каждой нашей делегации в Тегеран, у Онассиса будет одним танкером меньше. Мины везут делегаты?

Мы смеёмся: ночью пойдём, и минам не увидать наших флагов, чтоб не трогать своих.

Мы ж — заговорены. Мы — везучие. С кем угодно, только не с нами.

"Олекма" орёт благим матом?

Текст — открытый? Почему не на той частоте? Я случайно включил её, по старой памяти, — уже месяц, как эскадра следит на другой.

Начальник рации — мёртв? Убит первым снарядом? В радиорубке — пожар? Катера продолжают обстрел? Координаты…

Тёплая водка саке.

Только в молодости можно решить, что — лучше уж так. В рай — на полном ходу. Без окопов и вшей. И не думать об этом. (Мысль в скобках: со мной такого просто не может случиться).

Только в молодости можно решить для себя, что тебе всё равно, с кем спит молодая жена, если выпадет случай. Права на ревность — нет, раз уж стал моряком. (Мысль в скобках: случая просто не будет).

Мечети в Дубае строят в духе двадцать третьего века.

Феодализм — самый передовой общественный строй на Земле.

Шариат. Многожёнство. Женщины ходят хоть и не в парандже, но в намордниках. Пусть даже — инкрустированных серебром.

Секса — нет. Даже на рекламах все неблагопристойные места замазаны чёрной краской. Как хорошо, должно быть, быть цензором, вырезающим не сумбур и крамолу Бродского, а грудь и пупок Мадонны.

Пива — нет. Контрабандные его партии давят на свалке бульдозером.

Трамваев — нет. Детей из школ развозят на школьных автобусах, а больше никому общественный транспорт не нужен. И угнетённый индус ездит работать на феодала на собственном автомобиле. Угнетён он тем, что у него — тойота, а не мерседес.

И тем, что никто не положит ему круглую сумму на его счёт в банке, стоит ему родиться не индусом, а местным арабом.

Какая ошибка — не там родиться и не тому поверить пророку. Не Магомету, а Гаутаме. И ходи в угнетённых всю жизнь. Дели бассейн на двоих с соседом. Может, в следующей повезёт?

Всё имущество того англичанина, который решил почему-то бурить скважины в этом песке, уже было заложено, и ушло бы с молотка завтра, не забей сегодня фонтан. Может, он их пророк? И бензоколонки с ракушкой "Шелл" — его храмы?

Наш третий помощник берёт пеленга и рисует план порта Дубай. Для вояк. Нету карт. Спутники засекречены даже от них. И в порты не пускают. Мы же — мирный рыбак. Мы — первое судно милетян и эфесцев, зашедшее в этот порт.

Мы описываем берега завоёванных Киром и Камбисом царств. За нами придут александры.

Каждый раз встречала меня уже не та женщина, которая провожала в рейс.

Новая походка, неизвестное мне почему-то платье, новый, нерассмотренный мною жест. А причёски…

Ты специально меняла их к моему возвращению?

Даже объёмы твоей талии менялись порой поразительно.

Знакомьтесь, Олька с пузом. КенгурОлька.

Какая ты огромная стала вдруг, роднулька. Объелась, наверное. Нет, я здесь ни при чём. Всё — бобовые зёрнышки. Или ветром надуло.

Ну вот, сразу обиды. Откуда мне было знать, что все беременные женщины юмора не понимают? Ты — первая КенгурОлька, в которую я влюблён.

Тебе плохо? Бедненький ты мой кенгурёнок. Никогда мне тебя не понять, я ведь даже морской болезни не подвержен. Прости.

Единственная польза от меня была — когда я забирал тебя после занятий и что-то переписывал для твоего диплома в библиотеке. Убей бог, не вспомню ни слова. Не разбираюсь я в обработке металлов резанием.

Ноги отекают? Голова кружится? Тебе — страшно?

Тебе раньше меня пришлось расплачиваться по выписанному гневным боженькой счёту. Сорвала бы ты опять то яблоко? Не сейчас, когда Барби уже — девять, и нам страшно даже представить, что её не было бы в нашей жизни, а — тогда.

Слушай, а он уже толкается. Мы его не придавим? До скольких месяцев можно? Да? И что говорит эта твоя подруга?

Уже слышит? Как ты думаешь, ему нравится, то, чем сейчас занимаются его родители?

Хочу тебя.

Хочу стянуть с тебя через голову твою обтягивающую живот ночную рубашку, и губами ощутить, как бьётся в тебе ещё одно сердце. Может это пророк Иона прячется в твоём чреве от гневного Бога и до поры не желает появляться в наш мерзопакостный мир? Тогда ты — Рыба-Кит.