Да вот тебе и азовский рыбак, думаю. Сдаю Скользкому курс двести семьдесят шесть и ухожу на корму курить в гордом одиночестве.

— Стой, давай по порядку, — думаю.

А пароход стоять не желает. Знай — бежит, гоголь-моголь из воды забортной винтом взбить пытается.

И море гладкое, как стол бильярдный. Вроде из Чёрного в Красное угодили. Ни себе чего невязочки!

Катимся, значит, как тот шар, к Сарычу, чтобы от борта в среднюю лузу, в БДЛК попасть (Бугско-Днепровский лиманский канал, для приезжих). А тут и Дед Витька из машины подымить выполз. Правильно всё: полнолуние. Время вампиров и вахтенных механиков.

— Витька, — говорю, — что такое "шурубра" знаешь?

— Значит на днепровских пароходах не работал.

— Ну, ты прямо как Василий Иваныч и логика! Фурманов, удочки нет у тебя? Значит педераст.

— Давай по порядку, — говорю. И выкладываю ему одно за другим.

— Точно, не рыбак! — согласился Дед.

— В пятницу, тринадцатого — и хоть бы чертыхнулся, что в море выходить приходится.

— И не капитан лоцбота, — по порядку же продолжаю.

— Видел ты хоть на одном лоцботе швартовки такие? Уж у кого рука набита… Это рыбаку с "супера" какого-то простительно. Они в год раза четыре швартуются. Но он же не рыбак?

— Вычёркиваем, — согласился Дед.

— Не третий помощник. Точно не Трояк. На машинке одним пальцем буквы ищет. И Толика даже в судовой роли "коком" записать пытался. Смешно даже.

— Не второй. Какой Ревизор остойчивость элементарно посчитать не может? Какому-нибудь капитану лоцбота это может и простительно, но портофлот мы уже вычеркнули.

— Не старпом. Что с покраской, что с продуктами… Так что не Чиф. Хотя почему? Год на "девяносто третьем". Капитана даже подсидеть умудрился.

— Не вояка. Этих за версту слышно."Двадцать четвёртый, доложите первому на полста втором: четырнадцать больших мой маленький работу у буки двадцать седьмого исполнил, работу — исполнил. Выдайте квитанцию." А этот даже с пацаном-пограничником по УКВ так говорит, будто переспать его по телефону уговаривает, а не на якорную стоянку запустить. Тоже мне — лейтенант запаса.

— Не речник. Поверь мне на слово.

— А кто ж остался? Не яхтсмен же он? Год ведь откатался с нами. Или мы своего от вербованного не отличим? — усомнился Дед.

— Матросом на агловозах был когда-то. Это точно. Не знал я, что они своих кэпов Дядями дразнят. И "Горняк" — есть в Камыш-Буруне кабак такой. Хотя я не удивлюсь, если он и агловозы, как штаны, — от старшего брата донашивает. Ему не на мосту, ему ж на подмостках лицедейсвовать надо. Гибнет талантище.

— Да, сплошная драмкомедия, — Дед замечает.

— Да и сам чувствую, что помполитский маразм какой-то всё. "Меня терзают смутные сомнения. У Шпака — магнитофон. У посла — медальон." Ничего ж руками не пощупать. А в дипломе отметок "за сало" не делают.

— Слушай, так он к тебе тоже с дипломом подбивал клинья? — перебил Дед Витька.

— Я ему, проходимцу, сделал ксерокопию диплома высшей мореходки, — признался Дед.

— За сорок долларов, — признался Дед ещё больше.

— Только воспользоваться он им не сможет, — окончательно саморазоблачился Дед.

— Там номер — механической специальности. Ты уж его лучше не расстраивай пока.

Шоб ты жила, Одесса! И пусть забьют шампанским все усохшие фонтаны на Молдаванке.

— Слушай, значит ни одного судоводителя на борту, а мы прём, как тот паровоз вперёд летит? А я давно говорил, что "рогатые" на фиг не нужны. Только машину реверсами гробить на швартовках.

— И ты желудкам нашим пока ничего не говори. У самого в голове ещё не улеглось. Хлопцы все не вербованные, сразу по приходу в Херсон в дурку сдадут. Решат, что пару шиферных гвоздей в крышу мне никак не помешает. С деньгами — куда проще. Их пощупать можно. Особенно, если за руку в своём кармане поймал.

— Мюллер, и Вы, зная что Штирлиц — русский шпион, до сих пор его не арестовали?

— Всё равно выкрутится, — только и оставалось ответить мне, когда до Деда дошло по-настоящему.

— Какой Херсон? У нас же тонны топлива как не хватало, так и нет её. Я ж думал, этотсоображает чего-нибудь. На буровых, или у буксиров очаковских…

— Вот, теперь и ты догнал. Соображать теперь — наша обязанность. И пошли в каюту к нему. Напрямую. Да не спал он. Вы бы спали?

Да, погибал талантище! Актёр Больших и Малых Императорских театров. Мне секунд двадцать даже жалко его было. Готовился, видно, хорошо текст зубрил.

— Я долго думал, — говорит.

— Пишу письмо Борису. Всё как есть. Бес с деньгами этими попутал. Всё на прибыль надеялся. Тряпьё своё собираю, и ухожу в Херсоне. Пусть Борис другого капитана вам присылает. Того же Горбатова, пьянь вашу любимую, — не впервой ему в одних джинсиках и в футболочке, мол.

И знаю уже, что всё сказанное в обратный курс, на 180 градусов, перевернуть надо, и такого он Борису напишет, и такого потом наплетёт, куда там Штрилицу, знаю ведь, а уши развесил, так благородно и сдержанно реплики все он из себя выдавил.

Но двадцать секунд прошло.

Тут я буром на него и попёр. А что, расшаркиваться прикажете?

С деньгами пока ясно. То-есть, ничего не ясно. Но это — к Скользкому. Этот объяснит. Мы тут о другом посовещались, и всё про тебя как "судно'водителя" нам, действительно, понятнее стало. В сейфе чукотском дипломчик штурмана дальнего плавания оставил? А может — в холодильнике? Сало в холодильнике обычно держат.

Что с топливом делать, капитан ты наш пятнадцатилетний, собираешься? Мы только в Феодосии взять и могли. А идём почему-то к Сарычу. И не надо хоть сейчас волну гнать. Деньги у тебя, банкир ты наш швейцарский, уже в море конфисковали. Ты в прошлом рейсе шестьдесят долларов на нефтебазу, наверное, тоже так же в "накладные расходы" списал? Дед на ночь договорился с буксиром насчёт левого соляра, а мы опять отходили, будто за нами взвод автоматчиков гонится.

Смотрю — нет больше благородного и раскаявшегося героя-любовника передо мной. Текст забыл. Или не было такого в роли?

Физиономию — аж судорогой свело. Перекосило — клыки видать. Зверь зверем. Из под бровей меня буравит, дырку во лбу прожечь хочет. Да, от ночных прогулок по верхней палубе лучше было мне воздержаться. Лучше было мне не проверять, чтит ли он шестую заповедь столь же набожно, как все последующие. А то скажут потом: за борт Пашку смыло. Или даже — сам сдуру прыгнул. Бывает.

— Да, недооценивал я тебя, — рычит.

Хорошо, не тет на тет на рандеву это я явился. С секундантом. Хоть он Деда и не замечал уже:

— И всё ж — дурак ты. Подошёл бы тихо-мирно, поговорили бы, забрал бы свои деньги, с процентами даже, и сошёл в Херсоне. А так ведь даже вложенного в ремонт не вернул. А может ещё и сработались бы? Чего не бывает? Ты, я вижу, не только по-английски натаскался. И радист великий, и капитану через плечо в карту заглядываешь. Замполитом при Советах не был?

— Помполитом, — про себя отмечаю. Не поправлять же.

И точно. Дурак я. Филологией страдаю. Сдаётся, и нормальному рулевому на прокладку эту взглянуть интересно будет. Поправку он в столбик считает на листиках. Аккуратист какой!

— По поводу Херсона, — решил напомнить о себе Дед Витька.

— С парохода, если не пассажир конечно, принято не сходить, а сдавать пароход. Это тебе на будущее.

— И на настоящее: по сезону, должна уже приёмка мариупольская в Феодосийском заливе на шпроте работать. Это я тебе как рыбак одесский "рыбаку" ждановскому напоминаю. А письмо — пиши. Люблю Дюма!

Вот Дед точно дураком не был. Всегда я ему в шахматы дул.

— Будет завтра письмо у меня в руках, — говорит, — глядишь, кубанцы наши подробностей до самого Херсона и не узнают. Ты ж их знаешь. Казаки.

А приёмку мы таки нашли. Не в Феодосийском заливе, но рядом. За мысом Киик-Атлама.