— И про Андрюху пусть не трындит, — добавил Кела.

— Борису до поваров дела нет. А кум Андрюхин — действительно на таможне, инспектором. И в прошлом году раскопал у Палыча контрабас какой-то. Год, получается, случая ждал.

— Главное, слышишь, Андрюха ж его тогда и отмазал, — подтвердил Скользкий.

Я посмотрел на Куклу. Подтверждения от неё ждал, что ли?

Собственно, зачинщиком бунта я не был. Витька говорил, что Скользкий подымал эту бузу ещё раньше. На арифметической почве. Всего-ничего, на девятьсот зелёных зубчики его "феликса" заклинило. В Херсоне дело было, я на берегу как раз был. К тому ж считали они меня… Да, за всю жизнь такого о себе не слышал. Так что какой-там зачинщик из меня был бы? На Сильвера я ногой не вышел.

И как он тогда отмазался? На Бориса сослался да накладные расходы всякие. Оскорбился ещё на толпу. Очень даже натурально. А и нужно то было просто не вопросы, а ответы сразу ставить. И на театральные штучки не вестись, как ни тянет. Говорит "нет", читай — "да". Самый верный рецепт против него.

Потом уж налёт всё списал.

Никакого заговора и не было. Ни бочек пустых, ни Джима с яблоком. Просто сидели в салоне после ужина, все, кроме Палыча и Скользкого. Я всё бургасскую кукольную комедию переваривал, а потом возьми да и выложи всё, что переварил.

— Мужики, — говорю. — Он ведь со всеми людьми, только как с бабами-дурами обращаться может. Подарком дорогим огорошить, лапши о трудной судьбе на уши навешать, платочек сопливый оставить, и — выебать. А мы все — велись на это?

Ну и рассказал им про цыплят этих да про двести долларов. Подлецом себя чувствую, а всё равно рассказываю.

А Кела на меня не уже не глазами, а воздушными шарами братьев Монгольфье просто вылупился.

— Подожди, — говорит.

— Поножовщины с мужем-алкоголиком у Палыча твоего не было?

— Каким мужем? — не понимаю я.

Тут и Витька всё понял.

— Можешь успокоиться, — говорит. — Не подлец ты, даже если б хотел. Дюма-внук наш просто пересказал тебе, как Кела с женой своей познакомился.

А Людка Келина действительно в баре в Черноморке работает, это и я знаю. Кела ей иногда на разливе пива помогал. Разорение, а не помощь. Пол-" Востока" корешей, и третья часть — в долг.

— Небольшая разничка, — Витька продолжает.

— Кела половину личнозаработанного за рейс выложил. И — просто так. Без всяких платочков. Маловат наш ПТС, чтобы всех баб Д'Артаньяна нашего одарить. У самих семьи по его милости на бую третий месяц сидят. Сходи-ка на мост, вызови его, как Сильвер Флинта. А мы тут пока чёрную метку из Библии вырежем.

Салон на ПТСе — курам на смех. Если в дверях стать, весь экипаж запросто удержать можно. Стол да диваны всем сразу вылезть мешают. Строго по одному только. Но сидим спокойно. В море мы. И шлюпки даже на тазике нашем нет, чтобы всех нас в трюме запереть, и на остров Сокровищ сбежать. Даже гранату перепрятывать не стали, хотя Панин о ней, как отставной военный, и вспомнил. Зачем?

Как миленький выложил Флинт наш все свои сокровища, так не ожидал ничего подобного. Сдали мы кассу Родиону. Как по уставу положено: младшему помощнику. Мы уж его, согласно судовых ролей, в старшие помощники произвели, взяли такой грех на душу. А старший на нашей лушпайке — младший и есть. И второй, и третий — в одном лице. И нечего в геройство играть сутками на мостике. А если уж играть, так по Конраду — верёвками к поручням мостика привязываться, а не в шезлонге дрыхнуть на крыле.

— Действительно, Палыч, нехорошо получается. В машине — трое, на мосту — один. Я понимаю, что за три месяца курсов сделать из механика капитана дальнего плавания невозможно, но нам дальнего и не надо. Вполне могу я вторую вахту стоять, оно и надёжнее. Море всё-таки. Море — оно разное.

— А цены на топливо такие — только в Югославии. Так их ООН в блокаде держит. А в Геленджике шестьдесят долларов за тонну — красная цена, со всеми бумагами, — сказал Дед Витька.

— И тонну недобрали, однако — сказал мичман Панин.

— И денег на жратву дал — с гулькин нос. На колбасу представительскую, которую ты под подушкой трескаешь, — и то больше. Меня за эти макароны самого съедят скоро, — ввернул То лик.

И за Скользкого добавил:

— Колюня звонил тут кой-кому из Геленджика. Так Борис говорит, что аренды он с нас в прошлом месяце не получал, и не собирался. Пусть, мол, раскрутятся сначала хлопцы.

А Кела меня просто второй раз за вечер огорошил: заговорил вежливо.

— Так что не обессудьте, Палыч, — говорит.

— Большое спасибо, конечно, за лестное предложение, — говорит.

— Но только старпомом, пожалуй, у вас я не буду. Рожей не вышел.

Мы с ним потом долго друг друга подкалывали при сдаче вахты. По-свойски, как старпом старпома. Скользкий так и не признался, но и он наживку эту слопал, чтоб мне больше никогда лангустом не закусывать.

Имел я ввиду Гамлета, принца датского. "Выкуси, — говорит. — Не поиграешь на мне, чай не флейта." Какая там флейта — свистка хватает. И ведь все подряд на это соло на свистке покупались, даже Юрьич. Сбивает, если едва знакомы, и не знает ещё толком охмуритель, чем ты ему в дальнейшем пригодиться сможешь, а уже — душа нараспашку, сочувствия ищет, доверяет.

А павлин этот перед каждым хвост свой распускает, как перед очередной своей курицей. Трудно ему что-ли? Хвост-то — готовый уже. Я может и туго соображаю, но вот понял. Кукле спасибо. Хотя и не спаниель она, чтобы фазанов с павлинами гонять. Больше по части лягушек.

Такая вот Кукольная комедия, как говорит Скользкий.

И без чёрной метки обошлось.

Скользкий, тот наверняка таким исходом доволен был бы. А моя помполитская болезнь только пуще прежнего от такой быстрой капитуляции разыгралась. Бывает же такое.

С вечера солнце было хорошее.

От Кавказского берега оторвались к нулю часов. Скользкий на десять минут позже меня менял. И без всяких сигналов точного времени знали уже все трое, что часы в рубке на десять минут этих врут.

Тоже вот — мелочь. А Родион, механик вроде-бы, первым делом часы выставил. Я теперь с ним вахту стоял. Не хотел капитан Смоллет с Сильвером на одном мосту находиться. При смене вахт приходилось, правда, терпеть моё одноногое присутствие.

— Как считаешь, Радичек, не заштормит? — по-деловому так спрашивает.

— А прогноз же есть, — Родион ему.

— Есть у нас один, хоть и недоученный, но всё ж — радист. Грех не пользоваться.

Я чуть второй раз на кобчик свой злосчастный не сел. Получалось, как Горбатов ушёл, прогнозов моих никто и не читал даже. Причём, дважды в сутки.

Я всю вахту самоедством продолжал заниматься. Вот открылся передо мной подлец по-дружески. Дескать такой вот я подлец, а подлости мои такие-то и такие-то. И пошёл себе подличать дальше. А я возьми и плюнь против ветра в душу. Подло? Но тут случилась со мной профессиональная гордость, хоть и недоученная.

— Палыч, я вот забыл только, где 666-ой район с 555-ым граничит. Простите уж неграмотному совмещёнщику. По шестому дают порывчики до 14 метров в секунду после полуночи.

Замялся с ответом обжигатель горшков наш. Ему бы просто сказать: "А чёрт его знает, "- но это ж во-первых — невежливо, а во-вторых… это ж надо знать, чего тебе позволительно и не знать напамять, и в какую шпаргалку заглянуть. Перед мордой же прямо, на переборке шпаргалка висит, как на настоящем пароходе.

— По нашему району — бунация, — говорю. С умыслом уже.

— Чего-чего? — даже о том, что не разговаривает со мной забыл "Мастер", так не расслышал. Родион — тоже не понял.

А "бунация", по-азовски, — штиль. Только на азовских рыбачках слово это и осталось. Раньше, говорят, повсеместно на Чёрном море итало-греческой терминологией пользовались, а петровскую неметчину называли "хлотской" и дико над ней издевались. В самом деле, бабафигу топселем каким-то дразнят. Обхохочешься.