Короче, надо сделать, как сказано, а там видно будет.
Леха отсчитал сотню широких шагов, на всякий случай прошел еще немного, остановился и огляделся. Вокруг было безлюдно, разве что из-за угла дома высовывалась цыганка.
Леха помахал ей, в том смысле, что все нормально, он готов к потреблению зелья. Цыганка одобрительно кивнула в ответ.
Лехе даже показалось, что она при этом усмехнулась, но он не был уверен, все-таки расстояние…
Леха вздохнул, вытащил из кармана пузырек. Затем для чего-то с силой наподдал ногой пустую консервную банку, валявшуюся рядом.
Проследил, как банка, кувыркаясь, взлетела в воздух, потом с неприятным громыханием покатилась по земле и, наконец, замерла.
Тянуть дальше становилось нелепым. Не стоять же как пень посреди пустыря!
Леха зубами откупорил пузырек, выплюнул резиновую пробочку и одним движением опрокинул содержимое себе в глотку.
И почти сразу почувствовал, как полыхнуло огнем у него внутри. Это был даже не огонь, а целый пожар, который с дикой скоростью распространялся по его внутренностям, полыхал страшным пламенем, сжигал их дотла.
Леха задохнулся от нестерпимой боли, побагровел, глаза его выпучились до предела. Он повалился на землю и, отчаянно хрипя, стал сучить ногами.
Стоявшая неподалеку цыганка неотрывно наблюдала за происходящим. Лицо ее при этом было совершенно спокойно, только какое-то мрачное удовлетворение светилось в черных глазах.
Эти вонючие ублюдки и извращенцы не в состоянии даже потерпеть до дома! Им так невтерпеж, что норовят немедленно вылить зелье в свою ненасытную утробу.
А зелье у нее и вправду верное: адская смесь этилового спирта, лимонного сока и небольшой дозы серной кислоты, — срабатывает мгновенно!
Цыганка дождалась, пока Леха перестал дергаться, и, убедившись, что вокруг по-прежнему никого нет, быстро подошла к нему. Он так и лежал с выпученными глазами, лицо приобрело уже не багровый, а синий оттенок, на губах застыла кровавая пена.
Цыганка нагнулась, подняла выпавший из Лехиной руки пустой пузырек, острым взглядом поискала пробочку.
Пробочка обнаружилась не сразу, оказалось, что она откатилась в сторону.
Цыганка подобрала и ее, после чего, уже не оглядываясь, заспешила прочь.
На пустыре какое-то время никого не было. Потом бесшумно возникла тощая, грязная, серого цвета кошка.
Она пересекала пустырь с какой-то одной ей ведомой целью, шла уверенной, стремительной походкой.
Завидев неподвижного Леху, приостановилась, изящно приподняла правую переднюю лапку. Настороженно оглядела лежащего желтыми немигающими глазами. Влажным носом несколько раз втянула воздух.
Что-то активно не понравилось кошке в окружающем Леху запахе. Она с негодованием фыркнула, отвернулась и решительно продолжила свой путь.
Больше на пустыре уже никто в эту ночь не появился.
34. Цыганка
Цыганка открыла ключом входную дверь и вошла в квартиру. Сразу пахнуло вечерним холодом: она всегда оставляла открытой форточки перед уходом, сознательно устраивала сквозняк. Ей казалось, что, тщательно продувая квартиру, она тем самым не просто освежает, а очищает ее от тяжкого груза воспоминаний.
Цыганка сбросила цветастую шаль, скинула сапоги, в чулках прошла в комнату, закрыла все форточки, задернула шторы и только тогда зажгла свет.
В большом зеркале отразилась ее мешковатая фигура в растянутой кофте и длинных юбках. Цыганка быстро разделась, осталась в колготках и спортивной майке с длинными рукавами. Вытащила заколки из волос, сняла черный парик. Оказалась блондинкой с короткой стрижкой.
Она приблизилась к зеркалу вплотную. Стояла, разглядывала себя. Потом вынула большие круглые серьги из ушей, сняла монисто, расстегнула ожерелье из искусственного жемчуга. Вытащила из глаз цветные линзы. Глаза у нее были светлые, серо-голубые.
Теперь в зеркале отразилась обыкновенная женщина с миловидным лицом. Ничего цыганского в ней уже не наблюдалось.
И имя у нее было самое обыкновенное — Елена Николаевна, Лена.
Ах, Елена Николавна,
это, право, было славно,
неожиданная встреча
и неспешный разговор.
Но, увлекшись разговором,
я забыл спросить о главном:
ах, Елена Николавна,
где вы были до сих пор?..
Так когда-то, в период ухаживанья, писал ей Володя, ее бывший супруг.
Она обожала Володю. Как сумасшедшая, неслась домой после спектакля, иногда даже такси брала на последние деньги, лишь бы поскорей его увидеть. Оказаться снова с ним. Под ним. Ощутить его тяжесть, его запах.
На все была готова, слушалась беспрекословно. Детей Володя не хотел, считал, что еще не время. Они творческие люди, у них только-только начало что-то получаться. Он — музыкант, принят в оркестр московской филармонии, она — актриса, ей тоже повезло, попала в труппу известного театра «Авангард». Им надо сначала о карьере думать, потом уже обо всем остальном.
Лена со всем соглашалась, верила ему как богу. Полдюжины абортов от него сделала за их совместную жизнь.
А потом уже не беременела.
Но к тому времени все уже и так шло наперекосяк. Рогова внезапно за что-то ее невзлюбила. А ведь она старалась изо всех сил, репетировала сутками, со всеми была приветлива, безотказна. И видела, что в театре к ней хорошо относятся.
И тем не менее на общих собраниях Эльвира Константиновна без конца кричала на нее, материла, выставляла на посмешище, заставляла краснеть. Потом в один ужасный день неожиданно вывела ее из штата, перевела на разовые, а вскоре и вовсе вышибла на улицу, объявила, что контракт продлен не будет.
Лена так до конца и не поняла, в чем ее вина. Правда, завтруппой, Сенечка, когда она уходила, участливо намекнул, что нельзя быть хорошей для всех, ставку в театре надо делать только на одного человека. И нельзя так много уделять внимания своей личной жизни, если хочешь работать в театре.
Но разве же это много? Она ведь никогда ни одной репетиции, ни одного собрания не пропустила, не опоздала ни разу.
А то, что после спектаклей немедленно уезжала, что у Эльвиры Константиновны в приемной без конца не торчала, попусту в театре не болталась, как многие другие, — это ведь к работе не имеет отношения!..
Оказалось, имеет. Так же, как очевидный ее успех у мужской части труппы.
Получается, что такие вещи не прощают.
Но ничего тут не поделаешь. Измениться же она все равно не могла, так что бог с ним, с театром.
Лена в общем-то не в обиде на Эльвиру Константиновну. Просто не вписалась она в ее орбиту, не стала любимицей, не сумела.
Она это пережила. Даже радовалась, что теперь не будет зависеть от жесткого театрального расписания, по вечерам сможет быть дома, спокойно встречать мужа.
И с деньгами устроилось. Подруга, работавшая в одном из актерских агентств, периодически подбрасывала ей какую-то работенку. То в сериалах снималась, то какое-то шоу перепадало типа «Незнайка в Кремле».
В общем, как-то жить было можно.
Но домашней идиллии все равно не получилось.
Володя стал пить. Все чаще, все затяжнее. Стихов уже давно ей никаких не писал, цветов не дарил. Когда пил, становился злым, ругался, бил ее.
Она и это терпела. Лишь бы он был рядом. Зато когда трезвел, просил прощения, каялся.
Она плакала вместе с ним, прощала, мыла его, укладывала в постель, счастливая, ложилась рядом. Слушала, как несправедливо устроен мир, сколько вокруг завистников. Соглашалась, гладила по небритой щеке, улыбаясь, прислушивалась к его храпу.
