– Вы ассоциируете себя с тем человеком, которым себя помните? – спросил доктор, едва успела я закончить свой рассказ. Я пожала плечами.

– Да, вполне. Быть может, я стала более сдержанной, меня не тянет пока вести мой прежний образ жизни, но, думаю, это временно.

Я так сказала, но на самом деле так не думала. Признаться, мне была немного неприятна та девица, которой я была совсем недавно. Снова влезать в оболочку легкомысленной безмозглой куклы мне почему-то не хотелось и вряд ли уже захочется. Нет, если мне нужна помощь, я не должна лукавить.

– Нет, я не ассоциирую себя с ней. С той, прежней. Она мне не нравится. И мне кажется, я уже не смогу быть такой снова, – выдохнула я и прикрыла глаза, ожидая похвалы за свое возвышенное самоотречение.

Доктор долго молчал, будто ожидая, что я скажу что-нибудь еще. Но я уже все сказала.

– Послушайте, а Вы можете объяснить, что со мной произошло? Почему моя личность изменилась? Это нормально? Честно говоря, меня это беспокоит, – поторопила его я, поняв, что похвалы не будет.

– Ну, – протянул он задумчиво, – иногда такое происходит. Из-за травмы определенных участков мозга личность человека вполне способна измениться. Человек может стать более уравновешенным и спокойным, если задета та часть мозга, которая отвечает за агрессивное поведение. Или наоборот. Иногда бывает, что, столкнувшись с очень травмирующей ситуацией, такой как близость смерти, человек сбрасывает свою социальную маску и становится самим собой.

– Но что?

– Что?

– Вы так сказали, будто в чем-то сомневаетесь.

Я открыла глаза. Он слегка усмехнулся. Что-то в его внешности было, что выдавало в нем гея. Или я себе накрутила из-за его фамилии. Как бы там ни было, с педиками легче найти общий язык. Так забавно, сначала он мне вовсе не показался таким. Он будто бы менялся, не меняясь внешне. Может, мне это все только снится?

– Александра, личность человека, как я сказал, может измениться вследствие душевной травмы, хотя в своей практике я этого не встречал. Знаете, есть люди, которые пережили опыт клинической смерти. Вы не читали Моуди?

– Про тоннель и светлое существо в конце тоннеля? – я пренебрежительно хмыкнула. – Читала. Беллетристика для американских умов. Они так озабочены тем, чтобы построить в своей голове идеальный добренький мир с дедушкой-боженькой во главе, что готовы заглотнуть любую дезу. Я не видела никаких тоннелей, доктор. Хотите об этом поговорить?

Он радостно засмеялся. Ну точно гей. Ужимочки эти…

– Вам не занимать здорового цинизма.

– Скорее я реалистка.

– Вам точно девятнадцать?

Я дернулась, будто от удара током. Черт, это какая-то болезненная фигня… про мой возраст.

Он сразу заметила перемену во мне.

– В чем дело?

– Ни в чем, – огрызнулась я. – Иногда мне кажется, что мне сто девятнадцать. И еще, тема возраста меня раздражает. Когда я разберусь, в чем дело, мы об этом поговорим.

– Хорошо, – легко согласился он. – А теперь вернемся к нашим баранам.

– Вернемся.

Он снова влез в мои бумаги и стал там ковыряться.

– Если Вы намерены продолжить наше общение, оставьте мне эти документы, я хорошенько должен их изучить, чтобы точно себе представлять… Александра, мне кажется, у Вас была не такая уж серьезная травма головы… нет, конечно, любое воздействие на голову потенциально опасно, но судя по Вашей истории болезни…

– Не такая уж серьезная?! – удивилась я. – Да я лет сто не приходила в сознание…

– Здесь это не указано. Смотрите, Вас привезли в больницу с поверхностной травмой головы, и Вы были в сознании.

– Нет… – я подошла к нему и заглянула в бумаги, но перед глазами все расплывалось.

– Я не помню этого.

– Вы провели в больнице две недели, но ничего нет о том, что Вы не приходили в сознание.

– Да нет же!

Земля будто уплывала у меня из-под ног. Усилием воли я сфокусировала зрение и урывками прочитала отчет. Я была в сознании… это я точно там увидела.

– Я не должен был говорить Вам об этом, – смутился доктор. – Не нужно так волноваться, возможно, у Вас частичная потеря памяти, это вполне возможно. Вместе с травмирующим событием Вы забыли и этот эпизод с больницей. Все восстановится очень скоро, поверьте. С моей помощью еще быстрей. Послезавтра Вы сможете прийти?

Я рассеянно кивнула, взяла сумку и побрела к выходу.

– Александра! – окликнул он меня. Я повернулась. Теперь в нем не было ничего, напоминающего педика. – Вы должны запомнить, что, несмотря на то, что некоторые вещи могут Вам казаться странными и даже абсурдными, Вам не следует на этом зацикливаться. Это лишь причуды Вашего не до конца еще восстановившегося сознания. Есть вещи, которые по-настоящему важны и на которые Вы должны обращать внимание в первую очередь. Делайте то, что я Вам говорю, и все придет в норму очень быстро, вот увидите. Кстати, если у Вас сохранился мой рекламный проспект, там есть номер моего мобильного. Вы можете мне звонить, если у Вас возникнут какие-то проблемы. Считайтеменя своим личным консультантом. Если вдруг у Вас появятся какие-то новые воспоминания и Вы захотите об этом поговорить… это входит в мои услуги.

Он ободряюще улыбнулся, и я вышла, борясь со смутным ощущением нереальности этой встречи.

Я свернула в первое попавшееся кафе и заказала кофе. Мысли были в полном беспорядке. Я несколько раз пыталась обдумать то, что узнала на сеансе, но как только готова была сосредоточиться, перед глазами всплывало лицо доктора Чехова с приказом «не зацикливаться». Он меня загипнотизировал? Это безумно раздражало. Я ненавидела, когда кто-то пытался манипулировать мною. Впрочем, эта мысль тут же заставила меня грустно усмехнуться. Помнится, я радостно позволяла манипулировать моим сознанием всякой химической дряни, которую нам с Анжи удавалось достать. С Анжи или… Черт, вот оно, опять белое пятно. Таблетки, Анжелка, грохот музыки, «белое пятно»… Он, несомненно, это ОН! Этот Максим, о котором рассказывала моя подружка. Что ж, сегодня я намеревалась его разыскать. Может быть, это хоть что-то прояснит. Кстати, а кто рассказал мне, что я была долго без сознания? Мама? И когда? Этого я не помнила. Моя память была похожа на какие-то дурацкие разрозненные островки. Я ошибалась, думая, что не помню только апрель. Я вообще мало что помнила, как оказалось. Даже то, что произошло после больницы. Кто-то что-то сказал, и я решила, что это правда. Доктор Чехов, пожалуй, оказался близок к истине, говоря, что не стоит зацикливаться на непонятных мелочах. Так можно растерять остатки моего жалкого разума окончательно. Эта мысль, а также пара выпитых эспрессо, немного меня взбодрили, и я потащилась домой готовиться к вечеру. К «Променаду»!

Дома мысли о непонятках в моей истории болезни навязчиво лезли в голову, но я старалась их гнать. Моей целью был загадочный Максим. Я должна отыскать его чего бы это ни стоило, а уж там-то я смогу прижать его к стенке и заставить заговорить. Пусть расскажет, зачем ударил меня по башке и зачем выкинул подыхать на обочину. Даже если я ударила себя сама, чему я ни капли не верила. Парень, который доставал мне колеса, с которым я, возможно, занималась сексом. О, прогресс! Я туманно припоминала связь моего «белого пятна» с наркотиками. Боже, что за идиотская жизнь у меня была!

Я вымыла голову и намазала волосы пенкой для укладки из запасов сестры. Руки вспомнили движения по обработке глаз, я даже ни разу не размазала тушь, пока елозила ею по ресницам. Интересно, куда они задевали мою косметику? Скорее всего, у меня ее были горы. Может, сестрица прибрала все себе, пока я валялась полудохлая в больничке. Я вывалила на кровать все барахло из сестринской коробки с косметикой и выжидающе уставилась на разноцветные сокровища. Нет, ничего не шевельнулось в моем сердце. Никакого узнавания. Я даже не помнила, какой тон помады мне идет. Сходила в свою комнату и приволокла фотографию в рамке, где я с Анжелкой. Долго рассматривала свою жизнерадостную физиономию. Интересно, что я тогда приняла, что у меня так блестели глаза? Помады на губах было не заметно. Возможно, ее ко времени съемки успел уже слизать какой-нибудь очередной максим. Или она вытерлась о многочисленные края стаканов с коктейлями. Интересно, а что я люблю пить? Кроме пива и маминого джина, еще ничего не пробовала. Джин противный, а пиво – это не гламурно. Вряд ли я его любила. На всякий случай я решила накрасить все-таки губы светло-бежевой помадой, но тут же ее стерла: и без того бледное мое лицо с этим тоном стало выглядеть совсем уж неживым. Я еще немного поэкспериментировала с красками. Тональный крем, пудра, легкие мерцающие румяна… Ну вот, теперь я стала почти симпатичной. Почти не тень вампира, которой была всего полчаса назад. Я снова посмотрела на фотографию. А как эта сияющая мордашка выглядела по утрам? После всех этих ночных излишеств? Наверное, молодость спасала, что называется. Да и не каждый же день мы с Анжелкой зажигали в «Променаде». Чем были заполнены в таком случае мои другие вечера? Например, я корпела над учебниками. Что-то не похоже… Впрочем, в моей комнате на книжной полке стояли вполне пристойные книжки: Достоевский, Акунин, Моэм, Фаулз, Сэлинджер. Я помнила их, я читала их когда-то. Они стояли не просто как балласт. Может, клубная девочка – это была лишь маска, привычка, поверхность… дань окружению и компании, в которую я волею случая попала. Настолько ли пустой я была куклой, какой вижу себя сейчас, глядя на фотографию? Может быть, не сильно я и изменилась. Просто слетело с меня все это наносное, и я стала сама собой. Как сказал доктор Чехов – социальная маска!