Я снова не могла уснуть. То славное время, когда я вырубалась, едва добравшись до подушки, безвозвратно ушло. Травма давала о себе знать. Когда я была маленькая, бабушка всегда говорила нам с сестрой, что голову надо беречь. Если мать начинала нас колотить, бабушка каждый раз умоляла ее: «Таня, только не по голове!». Похоже, она была права. Сейчас в моей голове наверняка сломана пара винтиков, именно поэтому я так странно себя ощущаю с тех пор, как вернулась из больницы. На последней консультации в больничке доктор сказал, что память вернется и события последнего месяца, потерявшиеся из моей головы, непременно восстановятся. Но насчет бессонницы и всех этих изменений, которые я стала замечать вокруг, – об этом он не предупредил. В следующий раз надо будет непременно рассказать ему, пусть посоветует какое-нибудь лекарство. Нет, серьезно, это все ненормально! Сегодня, на дне рождения сестры, я выставила себя просто полной идиоткой: при гостях, при всех этих ее гламурных подружках, я поздравила ее с двенадцатилетием! Лена с Ксеней стали ржать, как лошади, остальные девчонки понимающе переглянулись. Ну да, конечно, у Александры с головой не в порядке, это все знают. А сестра, сдерживая смешок, тихо сказала мне: «Саш, мне же пятнадцать!». Да, ей пятнадцать. Но я была уверена, что ей исполнилось двенадцать! Мне казалось, что я помню… вот что я точно помню – так это то, что когда я две недели назад вернулась домой, то удивилась, что Катька стала чуть ли не одного роста со мной. А ведь я лежала в больнице всего месяц! Как все странно… такое жуткое чувство возникает, когда не можешь доверять собственной памяти, собственным мозгам. Просто какой-то удар ниже пояса. Мой организм не может со мной так поступать! Ну вот, с такими мыслями точно не заснуть.

Если честно, я не помню уже, когда по-настоящему расслаблялась. Почти каждую минуту я пыталась вспомнить. Вспомнить, что произошло со мной в апреле. Апрель потерялся полностью. А ведь если я не вспомню апрель, то не смогу и восстановить тот день… когда… когда – что?! Когда я повредила себе голову, скажем так. Мама рассказывала, что меня нашли едва живую за городом, на обочине дороги. С разбитой головой. Я долго не приходила в сознание, потом недели полторы была какая-то полусонная, никого не узнавала и не говорила. Когда память восстановилась, я вроде бы все вспомнила, но последний месяц жизни в моей голове отсутствовал. А ведь я жила, никуда не пропадала. По словам мамы, вела свою обычную повседневную жизнь. Институт сутра, вечером клубы и друзья. Ночью полупьяная вваливалась в свою комнату и отключалась до утра. Так говорила мама. Я помнила, что да, раньше, кажется, так все и было. Быть может, вскоре я снова так заживу. Ведь мне так нравилось, так? Но пока я еще не готова. Может, начни я снова общаться со своими друзьями, быстро вспомню все, но… я не только потеряла некоторые воспоминания. Думаю, я потеряла также и часть своего характера, маленький кусочек своего Я. Или большой… Все эти разговоры о том, как сильно я изменилась, просто доводят меня до слез. Мне кажется, когда кто-то указывает мне на это, то имеет в виду мою голову. То, что с ней не все гладко. Вчера мама, собираясь на какую-то свою вечеринку, вся такая душистая и искрящаяся, внезапно уставилась на меня и с прищуром сказала: «А что это ты, кукла, дома сидишь каждый вечер?! Ты меня беспокоишь! Одевайся-ка в свои попугайские одежки и вали в "Променад"!». У меня в голове тут же вспыхнула картинка: головокружение стробоскопов, бьющий по печенке ритм, чья-то рука у меня на плече… Я не хотела туда. Но ведь раньше хотела?! Я сказала матери, что подумаю, и отправилась гулять по улицам. Просто брела, куда глаза глядят, вдыхала запах сирени, ощущала, как теплые пальцы ветра ласкают шею… это мне нравилось. То, что мне нравилось сейчас. Во дворе, под покосившимся грибком на детской площадке, как обычно, сидела какая-то шпана. В последнее время я старалась обходить их подальше, хотя раньше я с ними вполне нормально общалась. В этот раз сохранить инкогнито не удалось.

– Лекси! – крикнул кто-то из толпы, и я понуро пошла к грибку. «Лекси» – это прозвище что-то во мне зацепило. Ну да, как просто.

Когда кто-то мне что-то говорил о моем прошлом, я сразу это вспоминала. На этот раз я вспомнила, что все, с кем я тусила, называли меня Лекси. Какое-то хитросделанное сокращение от Александры. А моя подруга Анжелка называла меня Лекса. Интересно, я сама придумала себе это прозвище или кто-то подсказал. Я обреченным шагом направилась к грибку. У меня не было выбора, я должна была использовать любую возможность вернуть воспоминания.

– Привет, – тихо произнесла я. Почти все лица были знакомы. Да, я их знала, помнила. Обычное дело, как увидела, так и вспомнила. Быть может, если меня ударят по голове, я вспомню, кто сделал это в первый раз. Клин клином.

Под грибком сидели двое моих бывших одноклассников, с ними девчонки из соседних домов, парень, торгующий дисками на перекрестке… Они частенько собирались у нас во дворе или в «Пинте», дешевой пивной на углу. У этих ребят не было денег на «Променад». Иногда я тоже тусила с ними, если лень было тащиться в клуб или просто надо было убить время до приезда Анжелки. Они вполне хорошо ко мне относились и вообще были славные ребята. Хотя, может, я нравилась им только потому, что у меня все время была пара монет на кармане, и я могла напоить всю толпу пивом в «Пинте». Вообще мы с матерью еще сто лет назад могли переехать в нормальный район, но мать выросла в этом доме, и ей хотелось почему-то жить именно здесь. Наверное, ей льстило, что соседи и знакомые, знающие ее как местную оторву, а потом разведенку с двумя детьми, видят, как растет ее богатство, ею самой сколоченное. Здесь было, кому демонстрировать ее новую машину и внеочередной евроремонт. Мать говорила мне всегда, что мы клевые. Потому что богатые, но в то же время не отворачиваемся от народа. В чем-то она была права. Когда тебя уважают и любят, то можно забыть, что все это из-за денег, и получать удовольствие. Я всегда так делала. К тому же мне нравился этот контраст: здесь, во дворе, меня любили из-за денег, а в клубе и институте за то, что я классная девчонка.

– Клевые тряпки, – заметила Оля Краскова, моя соседка. Ее парень протянул мне початую бутылку пива, и я сделала глоток.

– Тебя сразу не узнать, ты типа имидж сменила что ли? – спросила другая девчонка, протягивая руку к моему платью. – В черном тебе прикольно, такая сразу взрослая стала.

Я и сама не знала, зачем напялила черное мамино платье. Тонкое и воздушное, оно валялось в куче моих вещей, и я сразу схватила его. Мой гардероб, состоящий из невероятного покроя брюк и коротких топов, почему-то стал вызывать у меня отвращение.

– Это тебе в больничке волосы отрезали? – спросила третья девчонка.

– Да, – отозвалась я. – На голове зашивали царапину, пришлось вырезать волосы. Мать потом притащила ко мне своего стилиста, и он отрезал то, что осталось.

– Ты похожа на француженку, – заявила Оля.

Я подумала, когда же они уже начнут просить деньги.

– Сашк, у тя пыхнуть ничего нет? – вполголоса спросил Паша. – Хоть косячок на толпу…

Я вздрогнула и почувствовала, как к горлу подкрался рвотный спазм. Схватилась руками за деревянные перила и незаметно сглотнула. Хорошо, что было темно. Отрицательно покачала головой.

– Лучше сгоняйте за пивом кто-нибудь, – предложила я. Парни тут же радостно подскочили, я достала из сумки деньги и, не глядя, протянула им. Парней тут же сдуло.

– Ну вот, – досадливо протянула Ленка Брабец, двадцатилетняя толстушка, с которой я когда-то ходила на плаванье, – сейчас они забухают в «Пинте», телик посмотрят, а потом припрутся с парой бутылок. Еще притащат местных шалав. Ходят там двое, Аня с Томой. Дуры, блин, давалки.

Я зашла под грибок и уселась рядом с Олей на перила. Напротив нас сидела Ленка и незнакомая девчонка.