– Ты действительно хочешь знать?

– Да.

– А представь, окажется, что я переспал с несколькими сотнями женщин. Тебе это было бы неприятно?

Анника задумалась на мгновение:

– Да.

– А если я был девственником, когда мы встретились?

– В этом случае я скажу тебе, что у тебя врожденный талант.

Она приподнялась, опираясь на локоть, и поцеловала Тома.

– Ну так как?

– Меньше пятидесяти.

– Пятидесяти?!

–  Меньшепятидесяти.

– Да, но… Пятьдесят…

Анника не знала, что сказать. Ответ был не такой, как она ожидала. А чего, собственно, она ожидала? Пятнадцать. Может быть, двадцать. Чуть больше, чем у нее было мужчин. Достаточно для того, чтобы приобрести опыт, но не столько, чтобы заслужить обвинения в беспорядочных связях.

– Учти, это меньше трех в год, если брать в среднем. – Судя по голосу, Тома забавлял их диалог.

– Но ты же три года жил с Софией, тогда ведь у тебя не было по три женщины в год?

– Точно, не было. Зато сразу после нашего с Софией разрыва их стало несколько больше. Я постоянно где-то зависал, с кем-то встречался, мне надо было заново обрести себя. Но все же не пятьдесят. Пожалуй, сорок или чуть больше.

– И все-таки ничего себе!

Анника снова легла.

– А у тебя?

Она не спешила с ответом. Она не ревнует и никогда не была ревнива. Но слова Тома на мгновение заставили ее дрогнуть. Анника почувствовала свою уязвимость, неуверенность. Собственно говоря, их прошлое не играло сейчас никакой роли. Или все же играло, и названные Томом цифры сказали ей о нем что-то новое? Странно, но факт: они ее не огорчили. Даже наоборот, вызвали своего рода гордость. Том очень привлекательный мужчина, и Анника только что получила тому подтверждение. Животная логика. Если столько самок стремилось к близости с этим самцом, видимо, он вожделенная добыча. И вот теперь он принадлежит ей.

– Двенадцать, – тихо сказала Анника.

Похоже, ничего особенного – Том только молча кивнул в ответ. Какое-то время они лежали, не произнося ни слова.

– И ты помнишь, как звали каждую из них?

Том рассмеялся.

– Ни боже мой. Как-никак некоторые из них были пятнадцать лет назад.

Том привстал и погладил Аннику по голове.

– Ты ведь не огорчилась? – нежно спросил он.

В номере стояла тишина, только снаружи резко взревел мопед, пролетая по узкому переулку.

Том поцеловал Аннику, обнял крепче. Мысль о сорока безымянных женщинах, которые стонали, обнаженные, под ним, возбуждала ее. И они снова любили друг друга, а потом задремали. Когда они проснулись, было уже почти четыре часа пополудни. Оба проголодались, и нужно было пойти куда-нибудь пообедать.

Анника одевалась, когда Том, обернув бедра полотенцем, вышел из душа. Влажные темные волосы блестели, по груди стекали капельки воды. Он потянулся за своей одеждой, висевшей на стуле рядом с письменным столом.

– Ты когда-нибудь изменяла? – спросил он вдруг.

Анника взглянула на него с удивлением.

– Нет, никогда.

– От мамы пахнет бассейном. – Микаэль сморщил нос.

– Да что ты говоришь? – Тома это явно забавляло.

– Дайте и мне понюхать, – потребовала Андреа, подойдя к Аннике.

– Ничего от меня не пахнет бассейном. – Анника попыталась отвернуться, но Андреа, торжествуя, подтвердила:

– Нет, пахнет! От мамы пахнет бассейном, от мамы пахнет бассейном!

Микаэль спрыгнул со стула и начал скакать по кухне вместе с сестрой. Анника хотела собраться с силами, но голова у нее раскалывалась, а язык напоминал ту самую вчерашнюю змею, как будто задремавшую у нее во рту.

Анника все еще не до конца протрезвела, хотя выпила чуть не ведро воды, вернувшись домой около четырех часов утра. После этого ей удалось поспать всего три часа. И вот сейчас через сорок пять минут должен начаться рождественский праздник в детском саду. К счастью, дети сегодня не капризничали. Конечно, Андреа три раза переодевалась, а Микаэль отказывался застегнуть комбинезон, но это, можно сказать, мелочи.

Вчетвером они вышли к лифту. В школе уже начались каникулы, так что Андреа могла пойти на праздник в садик вместе с ними. И Анника, и Том взяли отгул. "Мы могли бы до сих пор лежать в постели", – подумала Анника, выходя на улицу. Было все еще темно, и тихий дождик поливал мокрый тротуар, что не особо способствовало праздничному настроению. Чтобы все-таки случилось "белое Рождество", потребуется некоторое чудо.

Народу в детском саду было полно. Дети с братьями, сестрами, родителями, бабушками и дедушками искали, где бы присесть в довольно тесном актовом зале. На столе стоял большой термос с кофе и корзинка с имбирным печеньем, с потолка свисали гирлянды. Несмотря на толчею, было уютно. Анника поговорила с несколькими знакомыми родителями, стараясь не дышать в их сторону, что наверняка производило странное впечатление. Вместе они обошли зал и посмотрели выставку – на стенах висели рисунки и другие произведения детского творчества.

После праздника они отправились домой. Анника обещала остаться с детьми, пока Том съездит в центр и купит недостающие подарки. Он не уточнил, какие именно, но она догадалась, что имеется в виду подарок ей. Сама она была вполне довольна тем, что выбрала для Тома. Она собиралась вручить ему собрание дисков Брюса Спрингстина. У Тома, конечно, они есть, но это виниловые пластинки, из-за которых им приходится держать дома старый уродливый проигрыватель. Поэтому Анника сочла, что ее идея великолепна. Хотя по цене подарок получился не впечатляющий, зато это была фактически жертва с ее стороны. Анника совершенно не понимала Спрингстина и как-то раз назвала его творчество джинсовым роком для музыкальных слабаков. Тома это жутко взбесило, и он сказал, что у нее нет ни малейшей музыкальной культуры и что человек, не ценящий Спрингстина, вообще не способен ценить музыку. Позднее Том, правда, попросил у нее прощения. И Анника у него тоже.

Когда они вышли из садика, на улице немного посветлело, но небо все еще было пасмурным, предвещавшим дождь, а не снег. Прощаясь с семьей, прежде чем уехать за покупками, Том наклонился поцеловать Аннику и, улыбаясь, шепнул ей на ухо: "От тебя пахнет бассейном". Помахав им рукой, он свернул в сторону метро.

Анника осталась стоять с детьми, которые принялись скакать вокруг нее.

– Мама, мама, а чем мы будем заниматься? – спросила Андреа.

– Пошли играть на площадку, – попытался предложить Микаэль, но Анника вздрогнула от одной только мысли, что придется мерзнуть в пустом мокром парке.

– Давайте лучше пойдем домой, – сказала она и, глядя на разочарованные лица детей, добавила: – Можем напечь печенья.

Прекрасная мысль! Как же она не додумалась до нее раньше? Они зашли по дороге в магазин и купили готовое тесто и сахарную пудру, чтобы украсить выпечку.

Через два часа вся кухня была перемазана сахарной глазурью, которая получилась слишком жидкой. Тут и там по полу валялись комочки теста, а часть прилипла к детским носкам. Один противень печенья пришлось выбросить, потому что оно сгорело, но остальное лежало на столе. Микаэль съел большую часть своей половины теста, а Андреа расстроилась, когда им не удалось найти формочку в виде сердца. Анника сделала ей сердечко из бумаги, чтобы она вырезала по нему, как по лекалу, и только потом, пытаясь навести порядок, заметила, что на столе остались глубокие царапины от зубчатого лезвия ножа. У нее снова разболелась голова, и хотелось только лечь спать. Неужели она так никогда этого и не освоит, думала Анника, оттирая от пола зеленый карамельный сахар. Отчего-то у нее праздничные хлопоты ничуть не похожи на картинки из рождественского каталога, где девочки с аккуратными бантами в волосах и мальчики в свежевыглаженных рубашках сидят за столом и смотрят, как папа в подаренных ему домашних тапочках целует под омелой маму, одетую в шелковый халат. Или вот взять хотя бы детей из Бюллербю и их рождественское печенье – в книжке Астрид Линдгрен взрослых вообще не видно, и только Угле, с носом, слегка выпачканным мукой, что ему даже идет, несет к печи противень, задорно улыбаясь. На самом деле дети устраивают бардак, устают и ни капли не интересуются, поцелует мама папу или нет. Или кого-нибудь другого, коль уж на то пошло.