— Представь себе, что она не оказалась циничной и разрешила тебе находиться подле нее. Ты представляешь свою жизнь? Из талантливого хирурга, поцелованного Боженькой, ты бы стал мужем-нянькой при молодой певице. Заметь, не продюсером, не пианистом. Не коллегой по искусству, а кем?.. Поваром, костюмером, горничной и дворецким в одном лице? Да это просто счастье, что вы расстались. Проснись, Зарайский! Ты мужик или где?! Главное твое назначение в этой жизни — спасать людей своими золотыми руками! А певиц, балерин и других творческих женщин ты еще найдешь. Ты ж в своем деле Паганини! Женщины с ума сходят от талантливого мужчины, поверь мне, я знаю, о чем говорю.

Этот разговор помог Никите лучше любых персенов. Он приободрился. Расправил плечи и вскоре стал даже посмеиваться в душе над самим собой и своими «оперными» страданиями.

Он вернулся в ординаторскую, по пути вспоминая, как ему случилось недавно Веру отблагодарить, и улыбнулся. Забавно, что такой суперспециалист в своем деле, как Лученко, — всего-навсего женщина, когда дело касается ее собственных чувств. Но от этого она делается еще очаровательнее.

Это случилось несколько месяцев назад, вскоре после того, как зарубцевалась любовная рана Никиты. Лученко пришла к нему в хирургию, долго ходила вокруг да около, что для нее совсем не характерно, наконец сказала:

— Никитушка, а помнишь, как ты пытался за мной ухаживать на первом курсе?

Он чуть журнал обходов не выронил.

— Конечно, помню. — Доктор улыбнулся. — Но тогда за тобой кто только не ухаживал!

— Не льсти. Ты можешь как бы… М-м, в общем, освежить в памяти навыки записного сердцееда?

Зарайский расхохотался.

— Верка, ты же меня знаешь! Я этих навыков никогда и не терял. — Он шутил, и оба это знали, но разве настоящий мужчина может ответить как-то иначе?

— Ладно, слушай. Только учти, сейчас твоя очередь побыть моим психотерапевтом, так что — врачебная тайна и все такое, сам понимаешь.

За ее нарочито небрежным тоном скрывалось замешательство. Никита кивнул так, словно играть роль психотерапевта ему было не впервой, и приготовился слушать. Оказывается, гражданскому мужу Веры Андрею Двинятину необходима была небольшая порция лекарства под названием «ревность». Так она решила, хоть и не была уверена, но что еще делать, если… Если муж как бы есть и его как бы нет? Никогда нет. Вначале строительство дома, долгожданного гнездышка в Пуще. Андрей пропадал на стройке, наивно полагая, что если станет работать вместе со строителями, то дом будет к зиме достроен. Домой он приходил только ночевать, да и то не всегда. Частенько оставался допоздна в Пуще и засыпал посреди строительного бедлама. Иногда приходил и сразу же скрывался в ванной, усердно чистил зубы, чтобы уничтожить запах спиртного. Но от Веры разве утаишь!.. Она все равно чуяла, да и Пай подтявкивал — не любил пес подвыпивших мужчин. Они с Верой несколько раз из-за этого ссорились: какой нормальной женщине такое понравится? И хотя Двинятин оправдывал свое отсутствие и запах водки якобы укреплением неформальных отношений с работягами — дескать, благодаря таким усилиям скоро, совсем скоро будет достроен их общий загородный дом, — Вере это все равно было не по душе.

А потом строители разбежались кто куда, новые нанятые работали неделю и тоже исчезали. Стройка остановилась. Тогда Андрей сам начал там что-то ковырять, но быстро бросил. И вот теперь с головой ушел в работу. Утром уезжает в свою ветеринарную клинику, ночью приезжает. И субботу, и воскресенье проводит в клинике. Оправдывается тем, что нужно заработать нужную сумму для достройки дома.

— Но таких денег он и за три года не заработает, это же ясно! Мы поспорили… В общем, он сейчас живет у мамы. И я хочу, чтобы он слегка поревновал.

— Думаешь, тогда вернется?

— Я ничего не думаю, — сердито сказала Вера. — Я чувствую. Если не вернется, значит разлюбил. И тогда зачем нам общий дом?

— А других методов нет? — спросил Зарайский. — Ладно-лад-но, я же не отказываюсь… Твой супруг не страшен в гневе, надеюсь? Я не хочу лежать у себя же в реанимации.

— Страшен, но он гуманист… И потом, ревности нужна гомеопатическая доза, так что я за тебя не боюсь.

Хирург Зарайский, с точки зрения женщины, на роль поклонника подходил идеально. Друг студенческих лет — это раз, работает с ней в одной клинике — это два. Кроме того, Двинятин знал, что понравиться его женщине может мужчина с определенным набором качеств. И эти качества у Никиты были: дока в своей профессии, энергичен, шутлив. Хотя внешне доктор Зарайский ничем особым не отличался: чуть выше среднего роста, темноволосый, всегда загорелый: летом постоянно на рыбалке, зимой — на лыжах. На смуглом загаре выделялись морщины у глаз и на лбу, они вовсе не старили доктора, которому еще не было сорока. Глаза цвета неспелой ежевики смотрели на собеседника с легкой иронией. Шутки он любил банальные, но говорил так, что невольно засмеешься. «Скальпель, тампон, зажим, тампон, спирт… Всем спирт. Помянем…» «Хирурги научились менять человеку пол, теперь у них на очереди национальность!» Или любимая шуточка: «Доктор, что меня теперь ждет? Операция? Ампутация? — Больной, если я все заранее расскажу, вам потом будет неинтересно…»

Словом, Вера надеялась, что легкая доза ревности заставит ее мужчину встрепенуться и по-новому посмотреть на привычную, чего греха таить, спутницу жизни. Однако не зря говорят, что сапожник сам ходит без сапог! Андрей тогда и Веру, и Никиту очень удивил, а в результате…

Довспоминать, как Двинятин простодушно и мастерски переиграл заговорщиков, Никита не успел: в ординаторскую зашла Лученко, внеся с собой холодную свежесть. Однако лицо ее было озабоченным.

— Ну что, пойдем? — спросил Зарайский.

— Сейчас, халат только надену…

В состоянии пациента Довгалюка ничего не изменилось. Все показатели оставались на своих отметках.

— Как он? — спросила Лученко, оглядывая неподвижное тело, опутанное датчиками.

— Да как тебе сказать… Три операции. Одна на легких, одна лицевых костей, и еще кости таза — самая сложная, к тому же там разрыв уретры и прямой кишки плюс… Впрочем, хватит и этого. — Хирург сам себя прервал: подробности ни к чему, они не на обходе.

— Он очнется?

— Кто знает. Милосерднее было бы ему так и оставаться в коме.

— Родные заходили?

— Ты же знаешь, по нашим правилам в реанимацию нельзя. Жена с подругой приехали, сидят в коридоре, ночуют в гостинице. Я иногда к ним выхожу и говорю… Ты не хуже меня знаешь, как мы говорим в таких случаях.

— Дурацкие правила, я давно так считаю. Бесчеловечные. Пусть бы зашла жена хоть на минутку. Может, у нее больше не будет шанса с ним попрощаться.

— Дружнов меня убьет.

— Мы потихоньку, а, Никита? Я нашего главврача загипнотизирую, и он ничего тебе не сделает.

— Да зачем тебе это все? Я что-то не пойму…

— Сама не знаю. Надо. Понимаешь, я надеялась этого парня расспросить, как он упал. Но он теперь не расскажет… Однако есть другие способы… А жена сейчас там? — Не дослушав ответ на вопрос, Вера вышла в коридор.

Зарайский в недоумении поспешил за ней. Две заплаканные женщины неподвижно сидели на стульях под стеной. При виде хирурга обе поднялись.

— Доктор, ну что?

— Мне очень жаль, — ответил Зарайский, сердясь на Лученко за то, что заставила его выйти. — Никаких изменений.

Вера подошла к ним, представилась, что-то негромко начала говорить, объяснять, сочувствовать. Никита отошел — пусть она сама, если ей так надо. Он все равно ничего не понимал.

— Идемте, — пригласила Вера женщин и добавила, обращаясь к хирургу: — Под мою ответственность.

Вера завела женщин в ординаторскую, выдала им халаты и помогла завязать, потом повела в реанимацию. Никита зашел за ними. Лиц их он видеть не мог, но ему достаточно было звуков. Жена тихо заплакала и запричитала, и точно так же заплакала вторая женщина, как будто они не подруги, а близняшки.

— Федул… Сонечко мое…