— А какой у нас выбор?! — комиссар тоже кричал.

— У нас есть правда, — ответил Мэлоун.

— Управление прекратит свое существование, подвергнется реорганизации. К руководству придут гражданские. Каждый участок, дивизион и район получат в начальники проклятого политикана. И все связанные с этим делом положат головы на плаху. Включая вас, — пригрозил Мак-Куэйд.

— Я не дам превратить их в жертв, — сказал Мэлоун.

— Вы превышаете полномочия, лейтенант!

— А, пошли вы все… — повернувшись к Андерману, пробормотал Мэлоун.

— Шмуцики, — сказал тот.

— Что будет с тобой? — спросил его Мэлоун.

— Переживу. Все будет в порядке. Скорее всего, перенесем наши склады в другие места.

В комнату вошел детектив, огляделся, увидел Мэлоуна, приблизился к нему и что-то прошептал.

Вскочив с пола, Мэлоун бросился вон из кабинета, пробился через полицейских внизу, растолкал репортеров с микрофонами, не отвечая на их вопросы.

Она ждала в комнате 124, прекрасная и явно взволнованная.

— Эрика!

Она бросилась к нему, они обнялись и начали целоваться, как одержимые, испытывая неизъяснимое облегчение. Вокруг собрались газетные ищейки, назойливо совавшие под нос микрофоны, задававшие свои проклятые вопросы.

Мэлоун взял Эрику за руку и повел прочь, в какое-нибудь укромное местечко.

Тридцатилетний парень, прибиравшийся в участке и заведовавший хозчастью, понял намерение Мэлоуна и крикнул:

— Лу, давайте сюда!

Мэлоун услышал его, поднял голову и увидел, что уборщик стоит перед дверью, ведущей к камерам для задержанных.

Он потащил Эрику за собой, расталкивая свору и с трудом сохраняя самообладание. Он не сделает того, что они хотят. А хотят они заставить его потерять хладнокровие перед камерами, взорваться, сказать им, что он о них думает.

Уборщик открыл перед ними дверь, пропустил и, став на пути репортеров, захлопнул ее.

Они оказались вдвоем в холодном сером коридоре, между пустыми камерами. Коридор освещала вереница лампочек в проволочных сетках. Под потолком тянулись трубы отопления.

Какое-то мгновение они стояли, глядя друг на друга, потом раскрыли объятия и слились в поцелуе. Он снова держал Эрику в руках, чувствовал на своем лице ее волосы, ловил их губами, ощущал ее запах и ласку. Он провел рукой по ее спине, проверяя, не сон ли это.

— Эрика, я люблю тебя. Мне было очень плохо. Я знаю, что был не прав, когда не звонил. Простишь меня?

— Я была такой дурой, Дэниел. Прости меня. Я не могла уснуть. В пять утра сидела на кровати, телевизор работал, и вдруг пошли новости. Я сразу поняла, что ты там. Молилась, чтобы ты остался жив.

Она легко поцеловала его.

— Я тогда поняла, как люблю тебя.

Он огляделся в поисках места, где можно было присесть и поговорить. Взяв Эрику за руку, ввел в ближайшую камеру.

Стены, потолок, решетка, нары, привинченные к стене, — все выкрашено в серый цвет, кроме унитаза из нержавейки с закругленными краями, без бачка и сиденья. Держась за руки, они сели на нары. Он не отрывал глаз от ее лица, боялся закрыть их, чтобы она не исчезла. Из-за двери доносился приглушенный шум и возня.

Он рассказал ей о деле Айзингер, ничего не скрывая. Умолчал лишь о Картере Мурхаузе.

Он говорил, она слушала, гладя его руки, время от времени наклоняясь, чтобы поцеловать их.

— Я звонил тебе сегодня утром. Когда ты ответила, я повесил трубку.

Она протянула руку, дотронулась до его щеки.

— Я. Люблю. Тебя. Дэниел Мэлоун. Ты — мой Лу.

Он поцеловал ее и начал ласкать ее грудь. Эрика сняла его руку. Ее улыбка, казалось, говорила: «Эх, мужчины!» Она обвела рукой камеру.

— Малоподходящее место для любви. Тут только ледяной пол да эта очаровательная доска.

Они посмотрели друг на друга и расхохотались.

— У тебя или у меня, красавчик?

— Твоя квартира ближе.

Взяв ее лицо в ладони, он целовал его. Оторвавшись, пошел к двери, открыл ее и выглянул. Было без десяти восемь.

Мэр стоял на лестничной площадке в окружении остального начальства. Телевизионщиков и газетчиков сдерживал кордон полицейских. Все камеры и микрофоны были подняты повыше. Народу было много, но стояла необычная тишина, нарушаемая только звяканьем сталкивающихся микрофонов и шарканьем ног.

Мэр нацепил очки и поднял к глазам заранее подготовленный текст. Версия была придумана. Мэр произнес всего несколько слов, а Мэлоун уже видел заголовки по всему миру: «Ливийские террористы бьются насмерть на мосту Пуласки».

Мэр говорил, что, как уже заявляло правительство США, оно располагает неопровержимыми доказательствами того, что руководитель Ливии, Муаммар аль-Каддафи, послал в Штаты команду убийц с приказом устранить Президента и других высших должностных лиц. После получения этих сведений разведывательное управление нью-йоркской полиции устроило облаву, которую возглавил У. Занглин.

Занглин и элитный отряд специального назначения обложили подозреваемых на мосту Пуласки, когда те перевозили взрывчатку, чтобы взорвать электростанцию «Кон Эдисон» в Лонг-Айленд-Сити. Эта акция имела целью отвлечь внимание от убийства представителя США в ООН.

Мэлоун знал, что газеты подробно опишут битву и расскажут, как осажденная полиция была вынуждена позвать на помощь, и вертолет с особым отрядом вооруженных сил, расквартированных в Форт-Тоттен, прибыл к мосту.

Занглин и трое его лучших людей погибли в перестрелке. Фотографии места битвы, убитых и раненых будут помещены на центральных разворотах газет.

Старый добрый Муаммар аль-Каддафи! Как бы полиция выкручивалась без него? Идеальный злодей.

Мэлоун услышал все, что хотел, даже больше. Пусть делают что хотят. У него впереди еще целая жизнь. Повернувшись, он пропустил вперед Эрику, распахнул дверь, и они незаметно выскользнули на улицу.

Они прошли сквозь скопище автомобилей к магазину на углу бульвара Вернон. Машина Эрики стояла во втором ряду.

— Поведешь ты. По крайней мере, у тебя будут заняты руки, и ты не сможешь ко мне приставать. — Она потрепала его по подбородку и улыбнулась.

— Ты мне не доверяешь?

— Я тебя знаю, Дэниел. Ты готов заниматься этим когда угодно и где угодно.

— Маленькая разминка в дороге не помешала бы. — Он пожал плечами с глубокомысленным видом и распахнул перед нею дверцу.

— Ну-ну. Это твое мнение? — Эрика скользнула в машину.

Он завел мотор и уже собрался включить скорость, но вдруг спохватился.

— У нас мало времени. Сегодня утром у меня кое-какие дела.

Она вдруг испугалась так, что у нее сжалось сердце. Обхватив себя руками за плечи, Эрика сказала:

— Да? А мне показалось, что сейчас на свете нет ничего более важного, чем наше воссоединение.

— Сегодня хоронят Замбрано. Я хочу быть там. Придется заехать домой, принять душ, переодеться. Я хотел бы, чтобы ты поехала со мной на похороны. Он был особым человеком. Лучшим из лучших.

Она почувствовала угрызения совести, но ей стало легче, когда он все объяснил. Вздохнув, Эрика наклонилась и поцеловала его.

— Сколько у нас времени?

— Пара часов. Месса начнется без четверти двенадцать.

— Этого достаточно. За два часа можно многое успеть сделать.

Она поджала под себя ноги, потом взяла его за руку и притянула ее к себе.

— По-моему, это ты говорила, что по дороге не будет никаких приставаний.

— Неужели я так говорила? — Она положила его руку обратно на руль. — Поехали домой, Лу.

Вторник, 7 июля, 11.35 утра

Шеренги полицейских, застывших как на параде перед церковью Святого Антония, казалось, уходили в бесконечность. Они съехались отовсюду, даже из Техаса, чтобы отдать последний долг Николасу Замбрано.

Перед кортежем шел дородный церемониймейстер. Жезл задавал медленный темп похоронной процессии. За ним маршировали волынщики в шапочках, украшенных черными плюмажами. Далее следовал катафалк в клине мотоциклистов. На рулях мотоциклов горели красные огни. За ними ехали лимузины с облаченными в траур родственниками.