Там видно будет.

— Именно поэтому Управление позаботилось о том, чтобы отправить его в единственную оставшуюся в мире фашистскую страну — в Испанию, где правил Франко. Но оставалась еще одна проблема — непредвиденная и очень серьезная.

Риверс, похоже, заинтересовался — впервые за все время, прошедшее с момента его появления в подземелье.

— И что же это была за проблема?

— За время пребывания в Штатах Скорцени обзавелся сыном. Американского гражданина, даже нескольких месяцев от роду, так просто не вышлешь. Рискну предположить, что она неплохо владела искусством шантажа.

— Сука! — резко бросил Риверс. — Я никогда ее не видел; она разбилась в автокатастрофе до того, как я пришел туда работать, но точно знаю, что она была здоровенной занозой в заднице, а денег ей всегда было мало, сколько ни давай.

Лэнг попытался разглядеть, где же именно находились источники света.

— Но эта проблема была не единственной. Ребенок, сын Скорцени, отлично знал, кем был его панаша, и регулярно навещал его. Он бывал в Испании почти каждый год, начиная с шестидесятого, когда ему было лет пятнадцать, до самой смерти Скорцени в 1974 году. На случай, если вам это интересно — 1974 год был показательным. Посещения закончились в тот самый год, когда Скорцени умер.

Риверс нисколько не удивился.

— Ты не смог бы выяснить, куда и когда ездил этот парень, если не…

Вот теперь Лэнг углубился в область предположений и принялся смело соединять разрозненные обрывки информации. Самым главным оставалось все то же — выиграть драгоценное время.

— Гарольд Стрейт — незаконный сын Скорцени, верно? Знаете, Риверс, достаточно присмотреться к нему как следует. Представьте себе, что у него на правой щеке шрам, и все сразу станет ясно. Похожи, как две капли воды. Вы, парни, хорошо поработали, создали для него мощную биографию, но оставили в архивах Службы иммиграции и натурализации записи о его частых поездках в Испанию. Мне показалось немного странновато, что ни в одной из своих пламенных речей он ни разу не упомянул о какой бы то ни было заграничной поездке. Да, вы слепили ему биографию. Но беда в том, что она оказалась далеко не идеальной. Не сомневаюсь, что и СМИ, и его политические противники внимательно изучали его подноготную.

И как только кому-то пришло в голову посмотреть оригиналы его документов — ну там, свидетельство о рождении, возможно, какие-то учебные табели и все такое прочее, — вы его убили. Риверс, это было для вас очень опасно.

Риверс снова кивнул. Его лицо блестело от пота, или это лишь казалось Лэнгу?

— Да, ко времени смерти Скорцени я был совсем новичком, сопляком, пытавшимися как-нибудь приладить «крышу» к «Скрепке». Мы-то отлично знали, какой поднимется вой, если станет известно, что мы делаем что-то не кошерное. На моего предшественника работал один из лучших рисовальщиков местных документов, какие только водились в Миннесоте. Конечно, любой, кто понимает в документах, рано или поздно определил бы подделку, но мы рассчитывали, что щелкоперам из прессы хватит беглого взгляда на любые корочки. Как бы там ни было, к семьдесят четвертому мы уже выжали из этих колбасников все, что они могли дать, а тут и всякие комиссии Конгресса зашевелились и полезли к нам с неприятными вопросами. Нам уже и меда не хотелось — лишь бы пчел отвадить. К тому времени сынишка Скорцени уже занял неплохое место среди политиков своего штата, и перепихнуть его в Вашингтон было просто делом техники. Скорцени, его папашка, был человеком скрытным, и фотографий, на которых можно было бы заметить, как похожи они со Стрейтом, было очень мало. А уж в публичном доступе, можно сказать, и вовсе не было. Потому-то нам и пришлось позаботиться о Хаффе. Жаль, но ничего нельзя было поделать.

— Да, выстрелить ему в затылок, точно так же, как русские казнили своих заключенных на Лубянке. Отличное решение! Он подошел слишком близко к тайне сына Скорцени. И не отступил бы, продолжал бы свои поиски, пока не установил бы, что мальчик очень даже жив. А оттуда всего один шаг; еще немного, и он узнал бы этого мальчишку в Стрейте, креатуре Управления, верно? — Лэнг почти не сомневался, что определил местонахождение источников света: мощные ручные прожектора держали в руках двое мужчин, вооруженных автоматами. А будет ли ему по силам справиться с ними обоими? Впрочем, это неважно, все равно придется попытаться. — Посадить Стрейта в Белый дом и перейти в наступление. Вернуть финансирование на добрый старый уровень времен «холодной войны». И заранее иметь «добро» на любую затею Лэнгли. Переворот в Саудовской Аравии? Пожалуйста! Подорвать французскую экономику, подстроить выборы в Туркменистане? Ваш ставленник Стрейт не сможет вам воспрепятствовать — не в таком он будет положении. Ведь это именно вы пытались помешать мне узнать, что Управление пытается посадить в Овальный кабинет свою марионетку?

Напускное добродушие Риверса как ветром сдуло.

— Ты чертовски прав! И мы добьемся своего. По крайней мере, для Америки будет куда лучше, если добьемся. Страной правит кучка маменькиных сынков, жалких ссыкунов, обмочившихся от страха перед бандитами в тюрбанах. А их нужно было сразу после одиннадцатого сентября разбомбить так, чтобы они вновь оказались в каменном веке. Стрейт нам необходим, как…

— Как Германии в 1933 году был необходим Гитлер. — Лэнг напрягся, готовясь кинуть фомку.

— На твоем месте я бы этого не делал, — елейным голосом посоветовал Риверс. — Когда кидаются тяжелыми вещами, кто-нибудь может пострадать. Боюсь, что пострадаешь ты. Будь хорошим мальчиком, положи железку.

Теперь или никогда, как говорится в книгах. Лэнг расслабил плечо и приготовился швырнуть инструмент в ближайший фонарь. Если он разобьет его или хотя бы попадет в держащего его человека, тот отвлечется на мгновение, и у него появится шанс метнуться под укрытие одной из гробниц или колонн, или, в крайнем случае, упасть за кучу земли.

— Не двигаться! — крикнул Риверс, вскинув «ЗИГ-Зауэр».

— Нет, это ты не двигайся! — Голос прозвучал слева от Лэнга, для Риверса — справа. И был он определенно, женским. — И не пытайтесь бегать с фонарями, это вам не поможет.

Лэнг решил, что видит призрак — возможно одного из тех духов древних римлян, о которых думал несколько минут назад. Но призраки, тем более древнеримские, вряд ли стали бы носить одеяние католической монахини, а этот призрак был одет именно так. Высокая, с надетым на голову и закрывавшим лицо капюшоном, она стояла в стороне и хорошо видела Риверса и тех двоих, которые сопровождали его, но при этом ее не слепил свет. Лэнг видел лишь правый бок призрака. Все остальное оставалось в тени, отчего создавалось впечатление, будто фигура каким-то образом висит в воздухе.

Рука Риверса остановилась, он медленно повернул голову.

— Послушайте, сестра, эти дела вас не касаются. Не суйтесь — здоровее будете. Идите себе, откуда пришли, и все будет путем.

Монахиня не двинулась с места.

— Брось оружие и подними руки. Живо!

Это действительно был призрак! Лэнг узнал этот голос, интонации и даже те ошибки, с которыми произносились не совсем верно расставленные слова…

Риверс сделал тот же самый вывод. Или, по крайней мере, похожий.

— Фукс, сука немецкая! Тот кретин, которого я послал к тебе в больницу…

Похоже, Риверс собирался пожаловаться, как трудно найти хороших исполнителей.

Но вместо этого он резко повернулся и вскинул свой «ЗИ Г-Зауэр».

Это оказалось большой ошибкой — последней ошибкой в его жизни.

Откуда-то ниже плывущей в воздухе головы полыхнул особенно яркий на темном фоне сноп пламени и раздался звук, словно кто-то откашлялся — звук выстрела из пистолета с глушителем.

Лэнгу казалось, что все происходило очень медленно, будто он смотрел кино, снятое «рапидом».

Риверс приподнялся на цыпочки и сделал изящный пируэт, совершенно не соответствовавший ни его комплекции, ни тому, что он был обут отнюдь не в балетные туфли. Гнев на его лице сменился удивлением, глаза скосились к носу, как будто он пытался рассмотреть сероватое-красное отверстие, возникшее над переносицей.