Огромные колокола этого собора только-только отбили время — как они делали на протяжении многих столетий, — когда молодая женщина остановилась перед изящными коваными воротами, вставила ключ и вошла, чтобы приняться за свою обычную работу. Оказавшись за высокой стеной, она пересекла патио, сохранившее прохладу минувшей ночи. Обрамлявшие улицу за стеной цветущие апельсиновые деревья насыщали воздух ароматом; на их листьях еще поблескивала утренняя роса.

Другой ключ открывал уже современный замок с мощным запором, врезанный в украшенную резным узором массивную двустворчатую дверь. По вызывающе посвистывавшей под резиновыми подошвами керамической плитке женщина прошла по трехэтажному вестибюлю. Справа начиналась каменная лестница, на втором марше раздваивавшаяся и расходящаяся к одинаковым галереям жилой части дома. Перед женщиной находилась большая столовая с длинным столом, окруженным с двух сторон двенадцатью стульями. Дойдя до конца стола, она остановилась, втянула ноздрями воздух — и тотчас стала похожа на осторожную олениху на открытом со всех сторон лугу.

Женщина не почувствовала запаха кофе.

Странно.

Приходя сюда каждое утро, уже около двух лет, она заставала американца в кухне, где он пил свежесваренный кофе. Так было всегда, когда он находился в Севилье. Но много раз случалось и так, что, приходя на работу, она находила лишь записки с перечнем заданий. Например, проанализировать какой-то этап периода правления Франко, или узнать адрес престарелого фалангиста (у него он хотел взять интервью), или записать все выполненное на карточки и расставить их в определенном порядке. Можно было подумать, что американец не доверял компьютеру, хотя и достаточно часто использовал его в работе.

Американец Дональд Хафф, или сеньор Дон, как она его называла, взял ее на работу восемнадцать месяцев назад и платил ей вдвое больше, чем она зарабатывала, преподавая английский язык. Этим дело не ограничивалось. Из Америки поступали посылки с прекрасной одеждой; на них в качестве обратного адреса указывался лишь магазин, а не отправитель. Конечно, если бы она знала имя своего анонимного благодетеля, то, согласно традиции и для защиты своей репутации ей следовало бы возвращать их — одинокая женщина не должна принимать столь дорогие подарки от постороннего человека. Равно как и огромную американскую индейку, украсившую их стол в прошлое Рождество. На свой весьма скромный прежний заработок, даже если добавить вдовью пенсию матери, она, конечно же, не смогла бы купить такую птицу. Этого сущего чудовища хватило на целую неделю. Не смогли бы они на свой совместный доход поехать на поезде в Коста-дель-Соль и снять там раздельные номера в гостинице — такой подарок сеньор Дон сделал ее матери на день рождения.

И вот, через несколько месяцев, сеньор Дон должен был покинуть это великолепное жилище — он почти закончил свою книгу. Она будет тосковать без него — своего друга и покровителя.

Но почему он не сварил свой утренний кофе?

Она толкнула распашную дверь и вошла в кухню. Печь с двумя плитами — одна с конфорками для приготовления пищи, другая духовка для выпечки — как всегда, сияла чистотой. Ничего другого и быть не могло, потому что ею не пользовались уже более ста лет. Еду готовили в другом помещении — комнатке размером чуть больше обычной кладовой, заполненной самым современным оборудованием. Там были газовая плита с духовкой, очень большой, по европейским меркам, холодильник, набивавшийся в случае необходимости на целую неделю вперед, и микроволновая печь (она увидала это устройство впервые в жизни). Дверь можно было закрыть, спрятав все эти чудеса от посторонних глаз, что давало сеньору Дону, склоняясь над старинным очагом, возможность рассказывать приглашенным к обеду гостям, что это она приготовила все стоявшее на столе.

Кофеварка стояла там же, где она оставила ее накануне — пустая. Это вызвало у нее какое-то странное предчувствие.

Женщина положила сумочку рядом с кофеваркой и, вернувшись тем же путем, поднялась на лестницу и прошла по открытой галерее к входу в комнаты, использующиеся под кабинеты, рабочую библиотеку, архив материалов и для всяких других насущных целей.

Дверь была приоткрыта.

Сеньор Дон никогда не оставлял дверь открытой. Страшно боясь того, что уборщицы могут нечаянно выбросить с мусором запись какой-нибудь невосполнимой подробности исследования, переложат с места на место одну из карточек указателя или сделают еще что-нибудь из того, что сеньор назвал Тяжелейшей, Преступнейшей Халатностью (все с заглавных букв), ежедневно, заканчивая работу, он запирал дверь на ключ.

Она открыла дверь чуть шире, чтобы можно было просунуть голову.

— Сеньор Дон?

Ответа не последовало.

В здании не было кондиционеров, но ей стало холодно. Она заставила себя толкнуть дверь дальше, пока не уперлась во что-то, лежавшее на полу. Протиснувшись между дверью и притолокой, женщина проскользнула в комнату и увидела, что же не давало двери открыться.

Сеньор Дон.

Безжизненные глаза, казалось, смотрели сквозь нее. На его лице застыло удивленное выражение, как будто он не мог поверить, что кто-то или что-то могло лишить его жизни. Его голова покоилась в маленькой лужице крови и серого желе; как она инстинктивно поняла, эти пятна совсем недавно были мозгами.

Откуда-то донеслись крики. Прошло не менее минуты, прежде чем она сообразила, что кричал не кто-то, а она сама…

— Сеньорита?

Ее мысли вернулись к настоящему, к полицейским автомобилям в патио, похожим на мигающий многоцветный кошмарный сон. Женщина сидела за маленьким трехногим столом в кухне, стискивая обеими ладонями чашку с давно остывшим кофе. Она сварила его себе, потому что ей необходимо было хоть чем-то заняться, пока полиция осматривала дом.

Она посмотрела на грубоватое лицо старшего инспектора. На вид ему можно было дать лет пятьдесят. Самой примечательной особенностью его внешности были печальные карие глаз, походившие на скорбные глаза таксы. Можно было подумать, что насилие и жестокость — то, с чем постоянно приходилось сталкиваться по работе, отпечатались на его лице выражением постоянного уныния.

— Что? Я могу, наконец, пойти собрать бумаги?

Мужчина медленно покачал головой, как будто скорбел по поводу того, что ему приходится вновь сообщать дурные вести.

— К сожалению, нет. Вы же видели, что бумаги разбросаны повсюду. Такое впечатление, что убийца что-то искал. Мы должны все внимательно осмотреть.

Полицейский сел рядом с нею, вытряс сигарету из пачки и оглянулся в поисках пепельницы. Женщина встала, принесла ему маленькое блюдце, и он, вопросительно подняв брови, взглянул на нее.

— Не стесняйтесь, — разрешила она.

Инспектор закурил, помахал рукой, гася спичку, посмотрел на нее сквозь облачко синего дыма, а потом поставил на стол рядом со своим блокнотом маленький диктофон.

— Вы Сония Эскобиа Ривериа?

Она кивнула, подумав мимоходом, что он называет ее по имени уже второй раз — видимо, для того, чтобы записать на пленку. Женщина уже представилась, когда он приехал вместе с другими полицейскими.

Полицейский спросил ее адрес, где и кем она работала, где училась. Эти вопросы, насколько Сония могла судить, не имели никакого отношения к случившемуся несчастью.

Осведомившись, давно ли она работала у сеньора Дона, он спросил напрямик:

— У вас есть хоть какие-то соображения о том, кто и почему мог желать его смерти?

Сония покачала головой и почувствовала, как слезы, которые она все это время утирала, вновь неудержимо хлынули по щекам.

— Нет.

Инспектор погасил сигарету и долго смотрел на пепельницу, как будто рассчитывал найти там идею для следующего вопроса.

— Он что-то писал… Что именно?

Женщина пожала плечами, понимая, как глупо должен прозвучать ее ответ.

— Точно не знаю. Я выясняла для него различные факты, по большей части, связанные с правлением Франко или со Второй мировой войной, а уж писал все он сам.