Еще раз посмотрев на часы, Рейлли убедился в том, что теперь можно идти. Он открыл дверь автомобиля и вынул ключ из замка зажигания. И сразу же под капотом его машины заорала сирена противоугонной сигнализации. Лэнгу показалось, что этот вой должен быть слышен во всех аудиториях кампуса. Он поспешно вставил ключ в замок, но сирена и не подумала заглохнуть, а двигатель так и не завелся.

Признав себя побежденным, Лэнг огляделся по сторонам, желая убедиться в том, что никто за ним не наблюдает и не сможет указать на него как на виновника этого безобразия, и по-воровски сбежал со стоянки.

Леб Гринберг оказался приземистым человеком с крепким рукопожатием и карими глазами, сверкавшими так, будто ему на ум только что пришла отличная шутка и он с трудом сдерживается, чтобы не выдать свои намерения раньше времени. Если бы не ермолка на темечке и торчащие из под нее кустики седых волос, он вполне сгодился бы на роль доброго дедушки в семье любого вероисповедания.

— Спасибо, что нашли возможность принять меня, профессор, — сказал Лэнг, переступая порог маленького кабинета.

— Называйте меня просто Леб, — отозвался хозяин кабинета, жестом предложив Лэнгу выбрать любой из одинаково неудобных с виду стульев, стоявших перед столом. — Весь день «профессор Гринберг то, доктор Гринберг это»… И почти всегда — жалобы на заниженные отметки. Так что попробуем обойтись без титулов, согласны?

По характерному озвучиванию «h» Лэнг сразу узнал британский акцент, причем не какой-то простонародный, а тот, с каким говорят представители высшего класса. Ему и прежде случалось задумываться над тем, почему любой, кому доводиться пожить в Англии, пусть даже недолго, перенимает местное произношение.

Гринберг сел за свой стол, на котором не было ничего, кроме чашки с блюдцем и стопки бумаги; Лэнг решил, что это рукопись.

— Фрэнсис сказал мне, что вас интересует определенный период древней еврейской истории и его связь с христианством. Не могли бы вы пояснить, о чем именно идет речь? — Он взглянул на свою чашку и спохватился: — О, прошу прощения. Я как раз сел пить чай. Не хотите чашечку? — Профессор извлек откуда-то из-за стола электрическую кофеварку.

— Спасибо, с удовольствием.

Лекции, прослушанные Лэнгом в Управлении, предусматривали и это. Если ты соглашаешься на совместную еду или питье, шансы на успех предприятия увеличиваются. Невозвращенцы из коммунистических стран куда охотнее делились информацией с агентами, делившими с ними трапезу.

Профессор извлек еще одну чашку и блюдце, явно купленные отдельно не только от той чашки, что была в его руках, но и друг от друга.

— Боюсь, вам придется удовольствоваться концентрированным лимонным соком. Ни молока, ни сахара у меня нет.

— Спасибо, это меня вполне устроит.

Лэнг проследил за тем, как его чашка наполнилась темной, как кофе, жидкостью, и сделал для пробы маленький глоток. Напиток оказался настолько терпким, что у него сразу заломило зубы.

— Смешивают специально для меня, — гордо сообщил Гринберг. — Я заказываю чай у одного торговца в Бейруте.

Лэнг никогда раньше не думал о Ливане как о рассаднике терроризма.

Облизав губы от удовольствия, Леб откинулся на стуле и обхватил сцепленными пальцами затылок.

— Итак, Лэнг, чем я могу быть вам полезен?

«Дать что-нибудь, чтобы закусить этот чай, от которого у меня свело скулы, как от неспелой хурмы». Но Лэнг только подумал так, вслух же сказал:

— Мы с Фрэнсисом пытались перевести одну латинскую надпись, по-видимому, четвертого века. В ней есть слова «царь иудеев», те же самые, что были на кресте Христа. Я всегда считал, что так Его назвали в издевку. Фрэнсис со мною не согласился и сказал, что вы могли бы дать по этому поводу разъяснения, опираясь на исторические данные.

Леб долго молчал; Лэнг даже подумал, что он мог не расслышать его слов. И хотя профессор смотрел прямо на него, Рейлли был уверен, что тот видел что-то другое, чего не было в комнате.

В конце концов Гринберг сел прямо и обхватил ладонями чашку, как будто хотел согреть руки.

— Думаю, вы можете понять, что здесь все не так просто. Мы, евреи, воспринимаем Христа и Евангелия вашего Нового Завета совсем не так, как христиане. И эта разница во взглядах часто приводит к недоразумениям. На протяжении двух тысяч лет из-за нее лилась кровь. Наша кровь.

Лэнг поставил свою чашку на стол.

— Леб, я хочу разобраться в исторических фактах, а не затевать религиозный диспут.

Еврей улыбнулся.

— В некотором смысле, даже жаль. Мы, евреи, очень любим поспорить между собой насчет религии и закона. — Его лицо приняло серьезное выражение. — Так что же именно, по вашему мнению, я могу знать такого, что было бы вам полезно?

— Насчет царя иудейского. Иисус на самом деле был царем или его просто обозвали так в насмешку?

Леб поднял кофейник и предложил еще порцию своего напитка Лэнгу (тот как можно более мягко отклонил угощенье), а потом сосредоточенно наполнил свою чашку.

— Я могу лишь сообщить вам исторический факт. А духовное толкование вам придется вложить в него самому.

— Вполне разумно.

Леб взял чашку обеими руками и осторожно подул.

— Давайте начнем с Иудеи первого века. Она вовсе не была пасторальной страной, какую можно представить себе по текстам Евангелий. Напротив, это была побежденная страна, где кипел скрытый до поры до времени национализм. В те времена большинство евреев более чем прохладно относились к оккупировавшим их страну римлянам. Вспомните хотя бы о Франции в 1940–1944 годах.

Там существовали три основные политические силы. Первые — саддукеи, сословие богатых землевладельцев, получившее немалые выгоды от римской оккупации; их можно уподобить французским коллаборационистам во время Второй мировой войны. Затем фарисеи — священнослужители и вообще те, кто строго соблюдал еврейский закон. И наконец, зелоты, поставившие своей целью вернуть Землю Обетованную тем, для кого она была предназначена. Вы, возможно, знаете о том, что они подняли восстание, закончившееся тем, что римляне разорили Иерусалим и уничтожили храм. Это случилось в семидесятом или семьдесят первом году нашей эры, через тридцать — тридцать пять лет после смерти Христа.

— Оборона Массады?

— Да, это было последнее сражение; так сказать, Литтл-Бигхорн [42]древнего Израиля. — Леб сделал большой глоток и вновь уставился на что-то, невидимое Лэнгу. — Правда, в отличие от индейцев, девятьсот с лишним зелотов покончили с собой, но не сдались. Как бы там ни было, в ту пору, когда родился Христос, очень многие евреи рассчитывали, что Бог ниспошлет им человека, предназначенного освободить их от иноземного владычества, как это сделали Маккавеи сто лет назад и Моисей на несколько веков раньше.

— Мессию? — решил высказать свое предположение Лэнг.

Леб медленно кивнул.

— Возможно. Только не забывайте, Лэнг, что на иврите слово «мессия» означает просто «помазанник». Греческое слово «christos» имеет то же самое значение.

Профессор отхлебнул еще чаю, поставил чашку на стол и продолжил, все так же пристально вглядываясь во что-то, что находилось, как был глубоко уверен Лэнг, очень далеко отсюда.

— Ваши Евангелия утверждают, что Христос принадлежал к колену Давидову. А ведь это был царский род, наподобие английских Виндзоров.

Последовала продолжительная пауза.

— Претендент на престол родился в хлеву? — спросил Лэнг.

Леб снова медленно покачал головой, не отрывая взгляда от чего-то невидимого.

— Возможно, что и в хлеву. Во всяком случае, так сообщает Лука, но Матфей говорит, что Христос родился в вифлеемском доме своих родителей-аристократов. Больше того, он прямо утверждает, что Христос имел царскую кровь, будучи прямым потомком Соломона и Давида. То есть был весьма опасным человеком, законным претендентом на трон единого еврейского государства.

Согласно Луке при рождении его посетили бедные пастухи, а по Матфею — короли из далеких стран. Иоанн и Марк вообще об этом не упоминают. Но ведь ваши Евангелия — не свидетельства очевидцев. Они были написаны в период где-то от шестидесяти до ста с лишним лет после распятия и, по-видимому, с чужих слов. Вряд ли можно ожидать от них особой точности.