Ели они почти без слов. Ни тот, ни другой не хотел первым упоминать Герт, которая несколько раз заставляла их взять ее сюда. Лэнг дважды отрывал взгляд от тарелки и смотрел вокруг, как будто рассчитывал увидеть, что она возвращается из дамской комнаты.

В конце концов, он отодвинул тарелку с половиной бургера и, вынув из кармана, передал Фрэнсису ту самую копию надписи из Монсегюра.

— Вот что там было написано. Посмотрим, как вы все это истолкуете.

Фрэнсис тоже не горел желанием доедать свою порцию. Судя по всему, и он ощущал подле себя присутствие Герт и сейчас испытал облегчение оттого, что не нужно больше изображать безмятежный обед двух старых друзей.

Запустив руку в карман, священник извлек оттуда очки и надел их, аккуратно заправив дужки за уши.

— Сначала расскажите мне хоть что-нибудь об императоре Юлиане. В первую очередь почему он мог приказать сделать эту надпись на скале во Франции.

Лэнг наколол на вилку кусочек картофеля из своей тарелки — скорее, чтобы занять чем-то руки, чем потому, что у него вновь пробудился аппетит.

— Как я вам уже говорил, он, последний из языческих императоров Рима, ненавидел христианскую религию, получившую к тому времени официальное признание, и считал, что она погубит римскую культуру. Перед тем как стать императором, он был правителем именно этой части Галлии.

Фрэнсис кивнул, все так же глядя не на лежавшую перед ним бумагу, а на Лэнга:

— И то, что она находилась в последнем прибежище катаров — всего лишь совпадение?

— Мне так не кажется. — Рейлли потянулся было за следующим кусочком, передумал и просто положил руки на колени. — Вы ведь знаете, что катары были еретиками и что против них был организован один из Крестовых походов, э-э… Четвертый?

Фрэнсис кивнул.

— Тринадцатое столетие, точнее, 1208 год, для вас — чуть ли не вчера, но все же… Катары подвергали сомнению — если не отрицали — рождение и смерть Христа в человеческом воплощении и считали, что он обладал лишь ангельской сущностью. Им было все равно, где поклоняться Богу, так что пещера прекрасно подходила для этой цели. Тем более что они смогли превратить ее в неприступную крепость. Симон де Монфор, отец того самого Симона де Монфора, который прославился в истории Англии [36], осадил ее по приказу папы Иннокентия III и не мог взять ее почти четыре года.

Лэнг подался вперед. Он полностью сосредоточился на предмете разговора.

— А как же меровингские короли?

— Послушайте, сегодня вас унесло невесть куда от античной истории. Теперь вы перескочили в пятый-седьмой века. Короли той династии, управлявшие юго-западной Францией, утверждали, что являются физическими и духовными наследниками Христа и прямыми потомками его родных, сбежавших из тех мест, именуемых сейчас Палестиной, после того как Его распяли на кресте. Несколько любопытных мелочей: они, в отличие от всех прочих современных им европейских монархов, хорошо относились к евреям и считали свои волосы источником могущества.

— Как Самсон?

— Именно так. Любопытно и то, что Самсон был назореем, как и Христос, и то, что Его называют Иисусом из Назарета, — всего лишь ошибка переводчиков [37]. Что касается Меровингов, то, по неподтвержденным слухам, их потомки — как по прямым, так и по побочным линиям — до сих пор существуют.

— И эти слухи изрядно тревожат церковь, — вставил Лэнг.

Фрэнсис вскинул брови и широко улыбнулся.

— Самая питательная среда для еретиков вроде вас.

Это было продолжением их давнишней и постоянной шутливой перепалки, но оба чувствовали, что сегодня она была бы не слишком уместна.

— Давайте сойдемся на том, что французская провинция Лангедок породила несоразмерно много еретиков, религиозных войн и легенд, касающихся Христа.

— Не может быть сомнений.

Лэнг вновь уставился на остатки картофеля в своей тарелке.

— Можно? — спросил официант, подошедший, чтобы забрать тарелки.

Лэнг кивнул.

— Да, спасибо.

Юноша, конечно же, заметил, сколько еды осталось на тарелках.

— Я же вам говорил: идите лучше в «Макдоналдс».

— Veritas nihil veretur nisi abscondi [38], — сказал Фрэнсис.

— Так я не об истине беспокоюсь, а о чаевых, — не задумываясь, ответил официант.

Где еще подобное может случиться? Только у «Мануэля»?

Лэнг проводил официанта глазами.

— Так где мы остановились?

— Где-то посреди бурной истории Лангедока.

— Да, конечно. Я думаю, это место — главная пещера в Монсегюре — было библиотекой или, может быть, хранилищем древнехристианских рукописей, сохраненных каким-то образом катарами. Не исключено даже, что их доставили туда уцелевшие родственники Христа. В любом случае, реликвии были христианскими, что и привлекло к ним особое внимание Юлиана. Христиан он ненавидел, но, кроме того, любил пошутить. И вряд ли мог отказаться от возможности сделать какую-нибудь пакость христианской церкви. А теперь предположим, что катары нашли эту библиотеку, или что там представляло собой это хранилище, и превратили ее в церковь.

— И крепость, — перебил его Фрэнсис. — Ваши предположения не лишены смысла. Когда Монсегюр оказался в осаде, катары, в конце концов, сдались с тем условием, что им позволят задержаться в крепости еще на несколько дней. Возможно, это время им требовалось для того, чтобы спрятать ценности, например библиотеку.

— Этой библиотекой очень хотел завладеть Гитлер, — сообщил Лэнг, жестом попросив принести еще пива. — Знаете, он питал самую настоящую страсть ко всему сверхъестественному и мистическому. Вероятно, Скорцени что-то отыскал там, раз вывозил добро грузовиками.

Тот же официант принес полный кувшин пива и забрал пустой. Фрэнсис наполнил свой стакан и, откинувшись в угол кабинки, положил ноги на скамью.

— Ладно, пока что хватит «почему». Давайте посмотрим на эту самую надпись. Мне представляется, что она должна означать что-то вроде «Император Юлиан обвиняет…».

— Accusatem — существительное, а не глагол, — заметил Лэнг, даже не пытаясь скрыть злорадства от того, что друг допустил ошибку.

— Это я и сам знаю, просто хотелось убедиться, что вы не утратили формы. Проблема в том, что мы, на самом деле, не знаем, глагол это или существительное. Окончания-то нет.

— Для глагольного окончания этот промежуток не подходит.

— Только если текст написан прозой.

— Вы думаете, что это стихи?

— Это может быть какой-то из стихотворных размеров, — улыбнувшись, продолжил Фрэнсис. — Возможно, вы забыли, что у римлян было семь классических метров или стоп для латинского лирического стиха — анапест, краткий-краткий-долгий…

— Не годится.

— …Дактиль, долгий-краткий-краткий. — Фрэнсис не без ехидства взглянул на Лэнга. — Вы, конечно же, хорошо разбираетесь в теоретических основах латинской поэзии.

— Послушайте, разве вы не должны приносить обет смирения или что-то в таком роде?

Фрэнсис наклонился через стол и налил пива в стакан Лэнга.

— Ну, ладно, ладно, очень маловероятно, что это окажутся стихи. — Он поставил кувшин и вновь принялся разглядывать листок. — Совершенно очевидно, что тут глагол jubit — кто-то, в третьем лице, что-то приказал.

Лэнг отхлебнул из стакана.

— Можно спокойно ставить на то, что это сделал император. Они любят приказывать.

— Вопрос, что именно. Приказал выдвинуть обвинение? Он мог сделать это и сам.

— Если допустить… Accusatorii означает обвинительный. Предположим, что он приказал подготовить обвинительный акт… что тогда должно быть написано?

Фрэнсис поправил очки, как будто это могло помочь ему лучше понимать язык.

— Глаголов всего два. Второй — sepelit — хоронит или погребает.

Лэнг уставился на сделанную собственной рукой копию надписи, позабыв о пиве.

— Приказывает, обвинительный акт, погребает? Не имеет смысла, даже по грамматической конструкции. Давайте, попробуем что попроще. Rexis iudeaium, несомненно, означает, «царь иудейский».