Дверь из кухни открывалась в крошечный дворик, предназначенный, судя по свежевскопанным грядкам и компостной куче возле дома, для выращивания овощей. Деревянный забор мог служить преградой для кроликов, но был недостаточно высок для того, чтобы скрыть огород от взоров обитателей вторых этажей соседних домов.

Лэнг вернулся в дом и снова позвал профессора — с тем же результатом.

Заранее страшась того, что ему, возможно, предстояло найти, он вступил на лестницу, выходившую на второй этаж ровно посередине просторного коридора; в обоих концах имелись двери. Лэнг бесшумно направился к одной из них. Спальня оказалась столь же непримечательна и опрятна, как и гостиная. За приоткрытой дверцей гардероба виднелись старомодные, но тщательно отутюженные костюмы. На полу ровным строем стояла обувь.

Полная тишина, царившая в доме, действовала на нервы. Не скрипела ни одна половица, не гудело ни в одной трубе. Даже тиканья часов не было слышно. Можно было подумать, что дом существует сам по себе, в какой-то собственной вселенной.

Лэнг повернулся и прошел по коридорчику в обратную сторону, миновав по дороге ванную, тоже сиявшую чистотой.

Противоположная комната, как Лэнг разглядел еще из коридора, служила кабинетом. Одну стену полностью загораживали полки с книгами. Осторожно толкнув приоткрытую дверь, Лэнг увидел стол — обычный, не письменный; на нем стоял монитор и были навалены бумаги и книги. Этот хаос сильно контрастировал с царившим в доме порядком. Лэнг открыл дверь пошире. Бумаги были рассыпаны по полу, покрывали смятый ковер. Содержимое выпотрошенных папок валялось на полках, двух стульях — повсюду.

Лэнг распахнул дверь полностью и обнаружил профессора.

Блюхер, втиснутый в угол за дверью, уставился в потолок остановившимися глазами, сжимая в руке очки. Лицо его искажала гримаса панического ужаса, как будто он точно знал, что с ним случится.

Нисколько не сомневаясь в том, что Блюхер мертв, Лэнг все же переступил через вытянутые ноги, присел на корточки, положил руку на голову убитому и повернул ее. Если бы даже у него и оставались хоть малейшие сомнения насчет участи жертвы, то при виде маленького красного отверстия точно там, где череп соединяется с позвоночником, им уже не оставалось места. Слабый запах кордита и сожженных волос, а также отчетливо видимые синеватые точки вокруг раны сказали Лэнгу, что дуло находилось в считаных дюймах от места, куда вошла пуля. Убийство-казнь, произведенное из малокалиберного пистолета; звук выстрела легко погасит любой глушитель.

Точно так же было с Доном Хаффом.

И по той же самой причине.

Судя по тому, что крови на полу было совсем немного и она уже свернулась, а тело успело остыть, Блюхер был мертв уже довольно давно — возможно, с минувшего вечера. Лэнг очень жалел, что не может вспомнить, что же рассказывали по этому поводу на Ферме. Через какое время возникает rigor mortis [25]? Через какое заканчивается?

«Какая разница? — спросил он сам себя. — Мертв — значит, мертв».

Куда важнее было, то, что убитый намеревался показать ему. Могли ли остаться здесь эти злосчастные бумаги? Лэнг посмотрел на учиненный в комнате разгром. Наверняка кто-то здесь что-то искал.

Он выпрямился и замер, не зная, с чего начать.

— Герр доктор Блюхер?

Голос донесся снизу.

Взглянув в окно, Лэнг увидел полицейский автомобиль. Несомненно, кто-то из добропорядочных соседей заметил открытую дверь и оповестил власти.

Присутствие на месте убийства беглеца, учинившего страшный дебош в аэропорту, чей портрет только что был опубликован в газете, наверняка навело бы полицейских на одну-единственную, напрашивающуюся сама собой мысль: это убийца. И неважно, что назавтра судебно-медицинская экспертиза покажет, что убийство совершено гораздо раньше, чем Лэнг появился здесь. Если возникнет необходимость, он объяснится, но позже. А сейчас ему необходимо исчезнуть.

Еще раз оглянувшись по сторонам, Рейлли убедился в том, что лестница в доме была только одна — та самая, что вела в гостиную, откуда доносились голоса приехавших полицейских.

Подавив в себе нарастающую панику, Лэнг медленно, стараясь двигаться беззвучно, подошел к окну, на котором не было занавесок. Разобравшись за секунду-другую, как действует оконная защелка, он распахнул створки. Внизу, в футах в десяти-двенадцати, располагалась компостная куча.

Лэнгу оставалось радоваться, что он не на какой-нибудь ферме, где компост состоял бы не только из преющей травы и ботвы прошлогодних овощей. Перевалившись через подоконник и держась одной рукой, другой он подтолкнул створки окна, чтобы они закрылись. Не совсем, конечно, но, по крайней мере, так, чтобы полицейские не обратили бы в первую же секунду внимания на то, что в комнате, где произошло убийство, открыто окно. Если повезет, они вообще этого не заметят. Впрочем, если они додумаются посыпать подоконник порошком, то найдут отпечатки. Но с этим уже ничего нельзя было поделать.

Лэнг разжал пальцы и приземлился на мягко спружинивший компост. Отряхиваясь, он поднял голову и увидел в окне второго этажа соседнего дома лицо человека, уставившегося на него с раскрытым от изумления ртом. Под аккомпанемент громких и испуганных криков Лэнг бросился к калитке.

Когда он свернул за угол, полицейские уже выходили из парадной двери дома профессора.

— Schnell! Ег hat da gelaufen! [26] — воскликнул Лэнг, указывая направо.

Он решил положиться на известную теорию, основывающуюся на том, что немцы должны выполнять любую команду, если только она отдается громко и уверенно. Но в данном случае теория подтвердилась только наполовину. Один полицейский рванулся в указанном Лэнгом направлении; второй же остановился и, прищурившись, не давая Лэнгу пройти к автомобилю, внимательно всмотрелся в его лицо. Можно было не сомневаться, что он сравнивал стоявшего перед ним мужчину с фотографией, опубликованной в утренней газете.

— Кто вы такой и что вы делали в доме герра профессора? — спросил по-английски полицейский, взявшись за кобуру.

Значит, распознал в Лэнге американца. Вероятно, нужно было скомандовать сухо, будто сплевывая слова, а Лэнг грозно зарычал.

Впрочем, Лэнг не стал задумываться над недостатками своей лингвистической подготовки. Он выхватил «глок» и прицелился в голову немца раньше, чем тот успел открыть кобуру.

— Так и держите правую руку. Левую руку заведите за спину, достаньте пистолет двумя пальцами за рукоять и киньте как можно дальше.

Полицейскому, судя по всему, не понравилось выражение лица американца — он беспрекословно повиновался.

— Умница! Теперь бросьте туда же рацию.

Рация описала в воздухе дугу и шлепнулась где-то за спиной Лэнга, за забором.

Поглядывая искоса в ту сторону, куда убежал второй полицейский, Рейлли провел своего пленника к его автомобилю, одним движением разорвал провод встроенной рации и приковал беднягу наручниками к рулевому колесу. Взглянув под «торпеду», он обнаружил рукоять замка капота; открыв мотор, сорвал крышку распределителя и отправил ее вслед за рацией и оружием. После этого спокойно сел в свою машину и уехал в направлении, противоположном тому, куда был отправлен первый полицейский.

На обратном пути в гостиницу он остановился возле аптеки, обозначенной вывеской, изображавшей ступку и пестик, и купил краску для волос, ватные шарики, ортопедический корсет и оправу для очков с простыми стеклами. Чуть дальше, в другом магазине, он приобрел смену одежды, оставшейся в аэропорту, — мешковатые немецкие джинсы, какие не стал бы носить ни один ковбой из тех, кого он когда-либо видел, и итальянскую трикотажную рубашку. Особенно внимательно он выбирал сандалии и черные носки, стараясь как можно больше походить на среднестатистического европейца.

Теперь любой, кто ищет американца Лэнгфорда Рейлли, увидит белокурого немного толстощекого мужчину, одетого в обычную европейскую повседневную одежду. Он больше не будет походить на фото в паспорте, но это ничего не значит до тех пор, пока он находится в Европе. «Общий рынок», по сути, отменил границы между его участниками.