— Может быть, ты слишком крепко взял ее за руку?

Фредрику показалось, что в глазах сына появилось виноватое выражение, но, когда он попытался надавить на Фабиана, тот расплакался.

— Фабиан же тебе сказал, что это не он. Ты утверждаешь, что он лжет? — злобно прошипела Паула, погладила Фабиана по голове и взяла на руки.

— Но кто в таком случае это сделал? — упрямо повторял Фредрик. — Не сам же по себе появился этот синяк.

Паула молчала. Она еще раз погладила Фабиана по голове. Мальчик перестал плакать и укоризненно смотрел на отца.

— Иди поиграй, мой маленький. Папа устал, — сказала она и помогла Фабиану надеть куртку.

— Кто это сделал? — повторил Фредрик, когда за Фабианом закрылась дверь.

Паула обернулась к нему и странным тоном ответила:

— Может быть, ты?

Да, в последнее время Паула вообще стала какой-то странной, равнодушной к детям. Равнодушной к мужу. Она не желала больше с ним разговаривать, не желала строить с ним планы на будущее, выслушивать его точку зрения.

Зато в сексе она перестала быть равнодушной. Напротив. От холодной, хорошо воспитанной дочки великосветских родителей, которую он когда-то с такой охотой соблазнил и завоевал, не осталось и следа. Теперь в постели она сама брала на себя инициативу, возбуждала его, требовала секса, жадно и эгоистично. Потом, когда он, совершенно обессилев, засыпал, чувствовал, как она продолжает тереться о него, словно не была полностью удовлетворена. Она стала просто ненасытной.

Такие нагрузки и бессонные ночи изматывали Фредрика. Это было неправильно. Ведь ему надо каждый день ходить по утрам на службу, а Паула могла спать, сколько ей угодно. В последнее время она все чаще пользовалась этой возможностью.

Мало того, Фредрик снова стал просыпаться по утрам, в пору волка. Внутри словно включалась неоновая лампа и переводила его в третье состояние, как он называл это непонятное пребывание между сном и бодрствованием. Он лежал в темноте, а в его мозгу, пересекаясь и смешиваясь, бродили образы и звуки. Одновременно он пытался прислушиваться к ровному дыханию Паулы. Он следовал за этим ритмом, как люди идут за спокойно шагающим впереди проводником. Он понимал, что это дыхание — единственное, что связывает его в данный момент с реальной жизнью.

Однажды утром он не услышал ничего. В спальне стояла непроницаемая тьма. Он лежал в своем странном состоянии между бытием и небытием, но не мог пошевелиться, не мог даже протянуть руку, чтобы дотронуться до жены. Но рядом он ощущал пустоту, не чувствовал тепла ее тела.

Он ждал и прислушивался. Откуда-то снизу, как ему показалось, доносились какие-то звуки, приглушенные, очень тихие звуки.

Потом послышался скрип, как будто открылась дверь, и стало слышно, как кто-то, крадучись, босиком, поднимается по лестнице.

Паула вошла в комнату. Заползла в постель. Он ощутил ее тепло, пахнувшее на него, как знойный ветер. Она прижалась головой к его плечу, волосы щекотали ему щеку.

Какая она горячая! Ночная рубашка была липкой от пота.

И какой от нее исходил запах! Затхлый запах подвала, могилы, пещеры, метрополитена. Подземный, адский запах.

Его затошнило. Он попытался отодвинуться, но не смог, скованный неподвижностью и отупением третьего состояния. При этом он почувствовал, как ее рука скользнула по его обнаженному телу.

Зазвонил будильник, выводя его из оцепенения, Фредрик встал и отправился в душ. Когда он вернулся в спальню, чтобы одеться, Паула еще спала. Она забросила ранние подъемы и бег по утрам.

С чашкой кофе, который теперь был его единственным завтраком, он вошел в мастерскую Паулы и включил свет. Он смотрел работы Паулы, только когда она очень об этом просила, но ее нынешнее рвение к работе возбудило его любопытство.

Вдоль всех стен стояли маленькие изображения, размером приблизительно тридцать на тридцать, выполненные в теплых красных и оранжевых тонах. В мастерской все еще сильно пахло краской.

Он опустился на корточки и принялся рассматривать картины. Что на них было изображено? Они были беспредметны, но в них угадывался один и тот же мотив.

Кажется, он смог разглядеть тела. Спины под сползшим одеялом. Потная кожа. При ближайшем рассмотрении он увидел соски, разверстые женские гениталии, мужские члены. Все вместе производило отталкивающее, клаустрофобическое впечатление. Взрывная эротическая сила, запертая в тесном пространстве.

Глядя на картины, он чувствовал, как ускоряется его пульс. Какое переживание, какой опыт прячутся за ними? Какая сила заставила Паулу запереться здесь и часами создавать на холсте эти гротескно-интимные картины, в то время как ее дети были предоставлены самим себе и делали что хотели?

Он слишком хорошо знал ответ. Ее пленил дух ада, дух подземелья. Она воняла чем-то нечеловеческим!

В ярости он схватил скальпель, валявшийся на рабочем столе (какая неосторожность — оставлять режущий предмет на столе, ведь в комнату могут войти дети).

— Шлюха! — закричал он и принялся быстрыми движениями кромсать холсты. — Шлюха! Шлюха!

Как коготь хищного зверя, скальпель наносил раны напряженным телам, резал желто-красную возбужденную плоть на полосы.

Он продолжал резать до тех пор, пока в мастерской не осталось ни одного целого холста, пока все тела не стали неузнаваемыми, пока от всех картин не остались только нитки, куски ткани и комья высыхающей краски. Потом он отшвырнул скальпель, который со звоном упал на пол. Фредрик перевел дух и отвернулся от разрезанных картин. По пути наверх он постепенно взял себя в руки.

В дверях детской стоял Фабиан в пижаме. Увидев отца, он заслонился руками и закричал:

— Мама! Мама!

Фредрик и Паула вселились в свой дом вскоре после наступления Нового года. В окнах домов еще были видны рождественские звезды и электрические свечи. На следующий год, думалось им, они тоже будут праздновать здесь Рождество, поставят в доме большую елку и зажгут свечи — только настоящие, а не электрические. В ведре они заморозят воду и сделают ледяные фонарики, которыми осветят садовые дорожки. Они позовут множество гостей, чтобы те приехали в деревню встречать Рождество.

И вот оно уже приблизилось, но в доме и не пахло праздником. Никто не мастерил рождественских поделок, никто не готовился к торжеству, и поэтому они с удовольствием приняли приглашение родителей Паулы отметить Рождество, как и в предыдущие годы, в их доме.

Отношения супругов были очень напряженными. Паула ушла из их с Фредриком общей спальни и стала спать в детской, на кровати, в которой будет спать Оливия, когда вырастет из своей детской кроватки. Сама Паула объяснила свой уход тем, что у Фабиана бывают кошмары и она хочет быть рядом, когда такое случается.

Может, это действительно была истинная причина. Но, скорее всего, она сделала это для того, чтобы незамеченной бегать ночами вниз.

Он был твердо убежден, что она делает это. Он спросил ее, где она была в ту ночь, когда вернулась в спальню потная и провонявшая каким-то мерзким запахом. Она ответила, что у нее была лихорадка и она ходила на кухню, принять жаропонижающую таблетку. Разве он не заметил, что она была тогда сильно простужена?

Нет, этого он не заметил.

Из этого едва не вышла ссора, но ни у кого из них не было сил ругаться. После той ужасной разрядки, когда он порезал на куски все ее работы, у них обоих уже не было энергии на ссоры. Они оба испугались той вспышки ярости.

В день Рождества они набили багажник подарками и уехали на богатую виллу Крейцев, а назад вернулись уже после праздника.

В первый день нового года зазвонил телефон. Фредрик снял трубку и услышал призрачный голос:

— Ты все рассказал Пауле? Ты собираешься это сделать? Я уже на четвертом месяце, и скоро это будет заметно.

Он положил трубку. Он не желал разговаривать с этим существом, которое называло себя Бодиль Молин. Он никогда не спал с этой дамой из галереи, никогда в жизни! Это не была настоящая женщина, которая тогда лежала под ним и стонала, как будто он причинял ей боль. Это была лишь странная сексуальная фантазия, из тех, какие позволительно иметь любому человеку без всяких для него последствий и мести. Он бы никогда не поступил так с настоящей Бодиль Молин.