— Паулы нет дома, она в Гётеборге и вернется только завтра, — холодно сказал он.

— Я знаю, поэтому и зашла. Мне надо поговорить с тобой наедине, Фредрик.

— Нам не о чем говорить, и ты должна это понять.

Но Бодиль уже вошла в прихожую. От такой дерзости Фредрик испугался. Да и во всем облике Бодиль было что-то пугающее: черный плащ, больше похожий на автомобильный кузов, ярко-красные губы, словно вымазанные кровью, а выражение глаз… Да, выражение ее глаз напугало Фредрика больше, чем все остальное, хотя он и не понял пока, что, собственно, сулил этот взгляд. Во всяком случае, ничего хорошего. Абсолютно ничего хорошего.

— Мне надо поговорить с тобой.

— Мне не о чем с тобой говорить.

— Вот как? Мне думается, что есть нечто важное, о чем мы должны поговорить. Ты и я.

— Что же это может быть?

Она искоса посмотрела на него, в глазах ее сверкнул коварный огонек, от которого Фредрика прошиб холодный пот.

— Тебе ничего не пришло в голову?

— Нет.

— У нас будет ребенок, — произнесла Бодиль зловещим шепотом.

Фредрик почувствовал, что ему не хватает воздуха.

— Что ты сказала?

— То, что ты слышал, и, как мне кажется, правильно понял. Я по твоему лицу вижу, что понял. Ты не умеешь скрывать свои чувства, Фредрик, ты плохой игрок в покер.

— Это невозможно!

— Почему же невозможно? Мы занимались незащищенным сексом. От него, бывает, беременеют. Ты бы должен это знать.

— Но…

Она слишком стара, подумал он. Только в самой безумной фантазии можно было себе представить беременную Бодиль Молин.

— Что «но»?

— Ты уверена, что отец — я?

Она холодно улыбнулась. Губная помада блестела, как жирная мазь.

— Вы, мужчины, так предсказуемы, что даже смешно. Сначала: «Этого не может быть!», а потом: «Это не я!»

Он уставил на нее тяжелый взгляд. Черный лаковый плащ, тюрбан, ядовито-красная помада делали ее похожей на ведьму. Беременные женщины так не выглядят. Так выглядят злые феи.

— Ты прошла тест на беременность?

— Конечно.

— Боже мой, — сказал он.

Они продолжали стоять в прихожей. Он не хотел пускать ее в дом.

— Я полагаю, что ты сделаешь аборт?

— Ни за что! Мне сорок два года. Это мой последний шанс родить ребенка. И я хочу им воспользоваться, — упрямо произнесла она.

Фредрик вдруг ощутил какую-то нереальность своего существования, оторванность от красноватых стен, лакированного деревянного пола, комода с мраморной плитой и табуретки с сиденьем, обтянутым красно-белой полосатой льняной тканью. Как будто кто-то обвел перфоратором его контур, и в любой момент его можно выдавить из этой картины. Как детскую игрушку — картонную куклу для одевания.

— Ты говоришь все это серьезно? — шепотом спросил он.

Вопрос был настолько неуместен, что Бодиль не сочла нужным на него отвечать.

Через дверной проем Фредрик заглянул в гостиную. Он как будто посмотрел внутрь игрушечного дома, где текла другая жизнь, где существовал иной, счастливый мир. Фабиан лежал на диване и смотрел телевизор. Оливия сидела на полу и медленно и сосредоточенно рвала на мелкие кусочки газету. Они с Бодиль были словно гости, которых не замечают хозяева.

— Так не пойдет, — сказал он. — У меня уже есть семья. Я не могу иметь с тобой общего ребенка, ты должна это понимать.

— Можно иметь две семьи. В других культурах это допускается. Для мусульман это вообще норма.

— Я не мусульманин, Бодиль. И я не хочу иметь с тобой общего ребенка. Это была бы катастрофа для нашего брака, для Паулы и для меня.

— Это не моя проблема. — Она пожала плечами и посмотрела в угол прихожей.

Телевизор работал очень громко, казалось, в гостиной грохочет камнепад. Фредрику было нестерпимо плохо.

— Но подумай хотя бы о себе, — сказал он, помедлив. — Воспитывать ребенка одной нелегко. И конечно, тебе решать, но ты уже не молода, Бодиль. Подумай, что у ребенка могут быть проблемы.

— Ты думаешь, что я не способна любить ребенка-инвалида? К тому же я буду не одна. У ребенка есть ведь еще и отец.

Сердце Фредрика бешено забилось. Его охватила паника. Эта женщина не слушает никаких разумных доводов! Она останется при своем мнении. Она уже запустила ракету, нацеленную в его жизнь, и пусть удар будет нанесен не сейчас, ракета уже не свернет со своего пути и неминуемо настигнет свою цель.

Нет, нет, этого просто не может быть. Бодиль еще изменит свое мнение. В конце концов, она же не настолько глупа.

Он постарался взять себя в руки и спокойно произнес:

— Я думаю, что тебе сейчас лучше поехать домой и хорошенько еще раз все обдумать. Но к какому бы решению ты ни пришла, помни одно: я никогда не стану отцом этого ребенка.

— Никогда не станешь? — Она рассмеялась. — Дорогой Фредрик, ты уже им стал!

Она повернулась на каблуках и вышла, так хлопнув дверью, что от порыва ветра распахнулась дверь в каморку.

Или она все это время была приоткрыта?

Задним числом он спрашивал себя, произошло ли все это на самом деле.

Была ли она и в самом деле здесь, эта черная злая фея? Неужели она была здесь, в его красивом доме, где играют его детишки? Неужели она и вправду сказала те ужасные слова?

Нет, этого просто не могло быть. Не могло, как не могло быть того безумия, того насилия на медвежьей шкуре в выставочном зале галереи. Это кошмарный сон, все — только кошмар.

Но все же. С того момента, когда эта злая фея обрушила на него свое проклятие, во сне, в фантазии или — он едва в это верил — наяву, с того вечера в доме Фредрика что-то необратимо изменилось.

По комнатам гуляли холодные сквозняки, в доме не было по-настоящему тепло. По утрам, вставая с постели, Фредрик страшно мерз. Может быть, были плохо заделаны окна и ветер дул в щели. Но наутро он проверил окна и убедился, что щелей не было. Может быть, барахлило электрическое отопление. С электричеством вообще творилось что-то неладное. Иногда свет тускнел, и тогда все лампочки в сорок и шестьдесят ватт горели ватт на двадцать, не больше. В такие моменты в доме становилось неуютно и темно. Потом свет снова вспыхивал с прежней силой.

Только одно место в доме оставалось неизменно теплым — то место в полу, через которое в подвал тянулся коричневый кабель. Фредрик даже спросил Паулу, не говорил ли маклер об электрическом подогреве кухонного пола, но Паула в ответ только смеялась и качала головой, словно он шутил. Она не хотела даже наклониться и пощупать пол руками, чтобы убедиться в серьезности его слов.

Паула предпочитала закрываться в мастерской и растапливать кафельную печку — от нее было реально тепло. К Пауле вернулось ее творческое вдохновение, и теперь она много времени проводила в мастерской.

Дети не ходили в детский сад, и когда Фредрик возвращался с работы, то часто заставал Оливию одну, путешествующую по дому. Он загородил лестницу барьером, чтобы она не забралась наверх и не упала, но в доме были сотни других опасностей, и Пауле следовало бы лучше следить за маленькой дочкой.

Над Фабианом она вообще утратила всякий контроль. Все дни он пропадал на улице и приходил домой, только когда Фредрик звал его ужинать. Часто он появлялся дома только с наступлением темноты. Если Фредрик спрашивал мальчика, где тот был, Фабиан лишь молча улыбался в ответ. От Фабиана пахло лесом и дымом, и Фредрик думал, что он вместе с Кводом бродит по лесу, ведя походную жизнь. Чему Паула, кажется, и не собиралась препятствовать. Когда он однажды заметил, что это неправильно, Паула лишь устало пожала плечами:

— Я не могу больше это обсуждать, Фредрик.

Разве нормальная мать станет так себя вести?

Однажды вечером, купая Оливию, Фредрик обнаружил на ее маленькой пухлой ручке синяк. Он спросил Паулу, что случилось, но она не смогла ничего вспомнить, сказав только, что в таком возрасте дети часто обо что-то ударяются.

Фредрик видел, что этот синяк возник оттого, что кто-то либо грубо, либо слишком сильно сжал ручку ребенка. Кроме того, он стал замечать, что Фабиан стал хуже относиться к сестре. Но когда Фредрик показал Фабиану синяк Оливии, мальчик все отрицал.