— Я и любила! — с жаром отозвалась она. — Ты же знаешь, любила! Просто однажды… — в глазах Габби блеснули непрошеные слезы, — однажды я оказалась в неурочный час в неурочном месте. И вся моя жизнь в одночасье рухнула.

Марк молчал, выжидающе глядя на нее, и этот взгляд терзал Габби хуже ножа. Марк подбросил дров в камин и сел рядом со своей гостьей — но не вплотную. Габби сидела недвижно и очень прямо, глядя на язычки пламени подозрительно сухими глазами.

— Хорошо, Марк, — наконец сказала она, — я все объясню. Только дай слово, что никогда больше не заговоришь об этом. Ни со мной, ни с кем-либо другим.

— Даю слово, — заверил он и взял Габби за руку.

Ее так и подмывало отдернуть руку, но это пожатие было таким крепким, родным, надежным…

— Прежде чем я расскажу все, мне нужно узнать у тебя кое-что. Видишь ли, не ты один жаждешь услышать правду… — Она резко повернулась к нему. — Скажи, кто еще знает, что Люси твоя дочь?

Марк воззрился на нее с таким потрясением, что впервые за все эти годы Габби ощутила нечто похожее на сомнение.

— Так ты считаешь, что я — отец ребенка Пруденс?! — Он рывком отдернул руку, словно от прокаженной, и в глазах его полыхнуло неподдельное бешенство.

— Я знаю, что это так! — отрезала Габби. — В тот день я была там.

— В какой день?! — рявкнул он.

Габби невольно отпрянула, и Марк стиснул зубы, с явным усилием стараясь сдержаться.

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь, — наконец процедил он. — Будь добра, начни с самого начала.

Перед тем как вернуться в Швейцарию, Габби два дня провела в Денвере на квартире Марка Ленокса. Ей предстояло отработать семестр, после чего она собиралась вернуться домой и выйти замуж за Марка. Познакомились они годом раньше на вечеринке у Пруденс Смолл. Задолго до того как Габби должна была вернуться в Люцерн, Марк сделал ей предложение, которое было с восторгом принято. После отъезда Габби влюбленные обменивались длинными страстными посланиями и истратили кругленькую сумму на телефонные разговоры. Так продолжалось до Рождества, а этот праздник Марк провел с семьей Смолл в «Блу Пайнс».

В последний уик-энд влюбленные уединились в квартире Марка, обсуждая приготовления к свадьбе и сетуя на скорую разлуку. Марк не мог, как обещал, приехать в Люцерн, ему предстояло лететь в Шотландию, дабы представлять отцовскую фирму на деловых переговорах. Большую часть времени влюбленные провели в постели — призрак скорой разлуки только подхлестывал их страсть — и туманным утром в понедельник с превеликим трудом расстались. Марк должен был ехать в свой офис, Габби — на такси в аэропорт.

— Не надо тебе ехать со мной, — уговаривала она. — Простимся здесь, с глазу на глаз. Терпеть не могу, когда меня провожают!

— А когда встречают? — поддразнил Марк. — Разве ты не хочешь, чтобы, когда вернешься, я ждал тебя у трапа?

Габби ответила на это, не тратя слов, и Марк поцеловал ее с такой нарастающей страстью, что, когда прибыло такси, они с немалым трудом разомкнули объятия. Габби опоздала в аэропорт, но, прибыв туда, узнала, что ее рейс отменен из-за непогоды. Она обменяла билет на завтрашний рейс, позвонила в Люцерн, в школу, и сообщила, что задерживается.

В радостном порыве Габби хотела позвонить также Марку и сообщить ему приятную новость, но затем решила, что куда лучше вернуться в его квартиру и устроить сюрприз. Приехав к Марку, она в полной мере ощутила все последствия бессонной и страстной ночи. Соблазн подремать оказался непреодолимым.

Потом Габби разбудили голоса в соседней комнате и она стала невольной свидетельницей разговора, который и спустя семь лет помнила до последнего слова, до малейших интонационных нюансов. Сказать, что, обнаружив предательство двух близких людей — родной тетки и жениха, Габби была потрясена, значит, не сказать ничего.

Убедившись, что Пруденс и Марк наконец ушли, она встала и оделась. Слезы застилали ей глаза, крупная дрожь сотрясала тело. Габби вызвала по телефону такси и, когда оно прибыло, попросила доставить ее в отель неподалеку от аэропорта. Всю дорогу она сидела прямо и неподвижно, словно окаменев. В отеле Габби зарегистрировалась, поднялась в свой номер и без сил рухнула на кровать. Думать она могла только об одном — о своем ужасном открытии.

Пруденс, любимая тетка, на которую Габби всегда взирала с обожанием, ждет ребенка от Марка Ленокса! От человека, за которого вот-вот должна выйти замуж ее племянница. От непереносимой боли Габби громко застонала и уткнулась лицом в подушку.

Пруденс Смолл была очень хороша собой — высокая и светловолосая, как ее брат Алекс, с изящной фигуркой, которой завидовали женщины и помоложе. Гибкое тренированное тело помогло ей успешно скрыть беременность. Габби содрогнулась, припомнив, как поддразнивала тетку: та, мол, чревоугодничает и все толстеет, оттого и стала одеваться в балахоны, скрывая складками и свободным покроем позорный недостаток.

Габби вдруг вскочила, опрометью бросилась в ванную, и там ее вырвало. Обессилев, она долго сидела неподвижно и дрожала всем телом. Боль была так велика, что Габби продала бы черту бессмертную душу, только бы сбежать сейчас в «Блу Пайнс» и выплакаться в объятиях матери… Однако это невозможно, потому что в деле замешана Пруденс. Значит, надо стерпеть все в одиночку и вернуться в Люцерн. Там, немного успокоившись, она напишет Марку и сообщит, Что между ними все кончено. Это письмо будет ждать его, когда он вернется из Шотландии. Отсрочка даже к лучшему. К тому времени, надеялась Габби, она свыкнется с мыслью, что Марк Ленокс больше для нее не существует. Она сменит номер телефона, а если бывший жених вздумает позвонить в школу, попросит, чтобы ему не сообщали ее новые координаты. Только одно сейчас может исцелить ее раненую душу — никогда больше не видеть Марка Ленокса. А летом она вызовется поработать в школьном лагере, чтобы быть подальше от Пруденс, когда родится ребенок. Ребенок Марка.

Габби разрыдалась и долго не могла успокоиться. Она прибыла в Люцерн с распухшим носом и с красными глазами — пришлось солгать, что простудилась.

Марк слушал Габби в полном молчании, лишь изредка яростно мотая головой, словно открещиваясь от ее рассказа. Когда она закончила, он без единого слова встал и вышел из гостиной. Габби смотрела ему вслед, прикусив губу и гадая, что же ей теперь делать. К ее удивлению, Марк вернулся с бутылкой виски и двумя стаканами.

— Знаю, ты терпеть не можешь виски, — сказал он, предвосхитив ее отказ, и отрывисто добавил: — Разве что твои вкусы изменились. И все-таки я считаю, что нам обоим надо выпить что-то покрепче кофе.

Да он в бешенстве, неприязненно подумала Габби. Как будто это я, а не он, во всем виновата!

Марк плеснул виски на самое донышко, протянул ей стакан и велел выпить. Габби подчинилась, морщась от неприятного вкуса, но втайне радуясь хмельному теплу, которое тут же растеклось по телу. Марк отпил из своего стакана и сел, вытянув ноги, на потертый кожаный подлокотник дивана. Лицо его было непроницаемым.

— Недурная история, — наконец заметил он.

— И, заметь, до последнего слова — истинная правда! — огрызнулась Габби, раздраженная тем, что не видит ни малейшего признака раскаяния.

— Лишь отчасти.

Она нахмурилась.

— Так ты отрицаешь, что Люси — твоя дочь?

— Разумеется, отрицаю! — презрительно бросил Марк. — Если бы — если бы! — я сделал женщине ребенка, то не отдал бы его на воспитание чужим людям.

Габби тупо смотрела на Марка, потрясенная до глубины души. Она пришла сюда, свято уверенная в его виновности… однако и слова его, и голос были предельно искренни.

— Я тебе не верю, — сказала она наконец больше по привычке, чем из убежденности.

— По-твоему, я стал бы лгать в подобном деле? — жестко спросил он.

Габби не отрываясь смотрела ему в лицо, каменное от ярости.