– Хорошо, сэр.
– Что я тебе сказал?
– Хорошо, офицер.
4
Мой день рождения никогда не был поводом для праздничного торжества, и этот год не стал исключением. День на меня навалился, как тот самый коп. Итак, с днем рождения, Рей!
Ничего, кроме голубых небес. Обычно теперь для меня не имеет большого значения, светит ли солнце, или небо напоминает огромные клубы дыма. Я отлучен от мира. Взбираюсь на вершину, вылезаю сбоку, ухожу на дно, нахожусь где угодно, но только не в нем.
А в этот день хочется действовать. Хочется девушку. После бара ни одной даже близко не нюхал. Хорошо бы вспомнить, что тогда чувствовал. Кажется, взгромоздившейся на меня девушке хотелось не просто танца, но я был слишком пьян и не понял. Может быть, она тоже.
К счастью, неподалеку есть место, где девушки просто стоят в ожидании, когда кто-нибудь скажет: «Привет». Они носят особые наряды, иногда первыми заговаривают: «Эй, малыш» или что-нибудь вроде того. Я обычно улыбаюсь, иду себе дальше. Только не сегодня.
Надо уметь проходить среди женщин. Этот трюк я освоил. Отклоняешься чуть-чуть назад. Дело тонкое, требует практики. Слишком откинешься – откроешь затылок. Если держишься правильно, девочки понимают. Это сигнал. Потом слегка улыбаешься, приоткрыв зубы. Старайся не моргать. Чем реже моргаешь, тем лучше они понимают, чего тебе надо. Понимают, что ты хладнокровен и сдержан.
Вот они, почти все толстушки, только одна высокая, стройная. Я всегда смотрю на нее дольше, чем на других. Кожа медного цвета. Мне нравится. Мысленно называю ее своим Счастливым Медяком.
Она уже меня разглядывает. Фактически подходит, дергает за рубашку.
– Слушай, старик, ну, у тебя и рубашка!
– Угу, знаю.
– Сейчас не семьдесят второй год, детка.
Другие девушки засмеялись, а я родился в семьдесят шестом, поэтому не понял.
– Обыкновенная рубашка.
– Ох, милый, все в порядке. Обожаю диско. Обожаю ночную жизнь. Обожаю буги-вуги.
Остальные опять засмеялись.
– Чего ищешь? – спросила она. – Хочешь принести домой что-нибудь сладенькое?
– Ну, я…
– При тебе деньги есть?
– А что? Хочешь… чего ты хочешь?
– Детка, того, чего ты сам захочешь.
– У меня сегодня день рождения.
– Ох, милый, поздравляю. – Она чмокнула меня в щеку. – Хочешь устроить праздничный обед?
– У меня есть особенно нечего…
– А как тебя зовут?
– Меня? Рей.
– Зови меня Шантиль. Ну, пошли к тебе. Наплевать на пустой холодильник. Меня можешь съесть.
И мы вместе пошли вниз по улице. То и дело кто-нибудь из местных парней говорил нечто вроде «Чистая работа, белый мальчик».
– Не слушай старого дурака, – отзывалась она. Подойдя к дверям дома, я предупредил:
– Там не прибрано.
– По-моему, проклятое место. – Войдя, она сказала: – Слушай, что за вонючая задница?!
– Спасибо.
– Где ты взял эту… мебель? – Видно, ее квартира обставлена гораздо лучше. – Да ладно, не бери в голову. – Она пнула надувной матрас. – Нам хватит.
– А? Надеюсь, ты не голодная. Я дома еду не держу.
– Черт побери, малыш, я не обедать сюда пришла. Давай. – И она улеглась на матрас. – Надеюсь, не продавим эту хреновину. У меня денег на костоправа не хватит.
Я сел рядом. Не успел опомниться, как она наполовину разделась. По-моему, слишком скоро. Так уж показалось.
– А ты не собираешься раздеваться? – спросила она.
– Я…
И она принялась стаскивать с меня одежду. Непривычное ощущение, когда кто-то тебя раздевает. Она обняла меня, и я начал ее целовать, пока не услышал:
– Слушай, милый, не люблю целоваться за делом. Ну хватит. Пусти меня. Давай ляжем. Давно этим не занимался? Я сама все сделаю. Ну, расслабься. Отлично. Так, так. Будет очень хорошо, черт возьми. Доставлю тебе удовольствие, детка. Вот. Сейчас. Да. Стой, стой, стой, что ты делаешь, черт побери? Не туда. Сюда… сюда… Вот так. Порядок. Давай, малыш. Хорошо, правда? Черт… черт!.. Черт побери, уже именинник? Ну, ничего. С днем рождения! Можешь не беспокоиться. Мне все едино.
Не знаю, что это сейчас было. Хочется только скорее одеться.
– Детка, ты что это, в дверь собираешься выскочить, черт побери?
Из кармана штанов выпал бумажник, упал ей на живот.
– Слишком легкий, чтоб мне провалиться, – сказала Шантиль, открыла бумажник, принялась пересчитывать содержимое, пока я одевался. – Обожди-ка минутку, – сказала она. – Надеюсь, у тебя найдется побольше десяти вшивых долларов. А я вижу тут всего десять долбаных долларов. Я не десятидолларовая шлюха. Лучше найди еще девяносто.
– Еще девяносто? За что?
– Как за что? Думаешь, я тут тебе, мать твою, завтрак сготовила? Ты должен мне сотню долларов.
– У меня нет сотни долларов.
Она вскочила, начала одеваться. Никогда не видел, чтоб кто-нибудь одевался так быстро. Можно подумать, полжизни тренировалась. Потом наставила на меня палец.
– В последний раз предупреждаю: лучше сейчас же отдавай сто долларов.
– Да за что, леди?
Она вдруг взмахнула руками, посмотрела на мой левый глаз, прошипела:
– Вот с-с-сволочь… – взглянула на правый глаз, размахнулась еще шире, ударила даже сильнее, чем девушка из автобуса. И направилась к двери, а я упал на матрас, закрыв лицо руками.
– Зачем ты это сделала?
– Советую к вечеру принести сотню долларов, иначе я пришлю сюда Билли, и тогда тебе станет ясно, что бывает с трахнутыми неплательщиками.
– Я старался добраться до банка, а чертов коп…
– Мне глубоко плевать на тебя и на копов. Просто неси деньги.
Бандероль принесли к моей двери почти в конце, дня. Я расписался в квитанции, стал распаковывать, усиленно гадая, кто, черт возьми, мог прислать подарок в день рождения? Обратного адреса нет, на марке виден штемпель Денвера – значит, тетя Мисси. В посылке лежит обувная коробка с приклеенной запиской, где сказано: «Рей, твоя мать умерла. Позвони». И никакого номера телефона.
Дичь какая-то. Ни единого слова о том, где и как умерла. Я снял с коробки крышку, заглянул внутрь. Целая пачка писем, перетянутая резинкой.
И я начал читать мамины письма к тете Мисси. Кажется, мама рассказывала ей обо всем, в том числе и о том, о чем мне никогда не трудилась рассказывать. Пока я читал, по подоконнику прогуливался молящийся богомол, поглядывая на меня.
– Какого черта тебе надо? Не видишь, я занят?
Распроклятая тварь таращила глаза.
5
Сегодня в больнице Святого Луки родился наш сын Реймонд Эмеральд Пуласки. Реймонд в честь отца, а Эмеральд – изумруд – в честь цвета воды в ту ночь, когда мы с Реем-старшим занимались любовью в Пуэрто-Валларте в Мексике девять месяцев назад.
Надо признать, Реймонд с виду не совсем обычный младенец. Головка миндалевидная, как бы припухшая от удара. Врач сказал, иногда так бывает, и это нормально. Но, по-моему, то, что в большинстве случаев нормально, время от времени оказывается ненормальным.
Мы дома, привыкаем к новым обстоятельствам, к ребенку с его криками, к постоянным, непрекращающимся заботам. Впрочем, жизнь продолжается. Как дождешься того, что, наконец, случается, чувствуешь, что ничего не изменилось. Трудно объяснить. Я уже почти не помню своих снов, будто вижу их целый день, и поэтому ночные сны не имеют значения. Или будто нахожусь в полусне днем и ночью. Может быть, надо больше радоваться дню.
Никогда не слышала, чтобы ребенок производил столько шума. Кажется, мир создан лишь для того, чтобы он кричал. По-моему, это называется боязнью отлучения, хотя Реймонд боится отлучения, ни от чего пока не отлучившись.
Я хочу сказать, что сама здесь целый день, и Рей-старший отсутствует всего восемь часов, а потом возвращается. Надо видеть, как малыш цепляется за вернувшегося папочку, Рея-старшего. А до того орет, и орет, и орет, успокаивает его лишь запущенная стиральная машина. Гипнотизирует или что-нибудь вроде того.
Он страшно любознательный. Ко всему тянется, все хватает. В жизни наверняка обожжется о множество горячих печек. Вступит в Общество анонимных любителей горячих печек. Утром забежала соседка, у которой трое детей, и сказала, что никогда не видела такого живого и любопытного ребенка, как Рей. Полный бред.
